* * *
Я немедленно возвращаюсь в тело. Голову пронзает боль. Кожу рвёт огонь.
Что по мне, так это больнее, но не так долго и мучительно, как при утоплении, - говорит Море.
- Эй-эй-эй! - Эти звуки я произношу отчётливо даже пересохшим языком. - Мы так не договаривались.
Мы вообще ни о чём не договаривались, - отвечает Море. - А что-то не так? - его голос сквозит растерянностью.
- Убери их! Немедленно убери! - воплю я, или думаю, что воплю. Одна акула заходит справа, другая слева. Они начинают кружить вокруг.
Ну всем он не доволен, - ворчит Море. - Теперь-то что не так?
- Я не хочу умирать!
Опять он со своим не хочу. Я же тебе говорю: тебе уже не выжить. Это лучший вариант смерти на море. Все три особи давно не ели. Они растерзают тебя за пару минут.
- Убери их! - снова воплю я, но теперь Море молчит, а я кружусь в Круге в такт акульим плавникам и барахтаюсь ногами под водой, будто пытаюсь напугать серых водных хищников.
Я впервые вижу акулу так близко. Не верится, что внизу, под треугольниками, крутится массивное тело, но я чувствую движение воды вокруг. Они там.
- Прочь! - кричу я.
Море молчит. Акулы не уплывают, но и не набрасываются на меня, и вдруг… Я вижу, как один из плавников удаляется, а за ним тащатся и все остальные. Хищники почему-то уплывают, а по моему телу растекается слабость адреналина.
Подумать только, ещё ночью я не мог даже пошевелить веками.
- Спасибо, - шепчу я Морю, но то всё ещё молчит. - Море… - робко зову я. Может, его голос - лишь галлюцинация? Нет, я же слышу волны, чувствую присутствие надо мной чего-то инородного.
Вот это поворот событий, - вдруг произносит Море, и в его голосе слышится удивление.
- А что происх…
Но я не успеваю договорить, потому что невероятная сила дёргает меня за ногу, и я пулей вылетаю из центра Круга вниз, погружаясь с головой в морские глубины.
Я барахтаюсь. Пытаюсь отбиться от невидимых монстров, но за ногу меня держат не острые зубы, а что-то мягкое и даже ласковое. Из моего рта пузырьками вырываются крики.
И вдруг паника отступает. Я чувствую, что вода вокруг двигается, а невидимая сила несёт меня вперёд, всё ещё обвивая лодыжку. Внезапно дискомфорт исчезает, мне кажется, что каждая клетка моей кожи впитывает воду Моря, отделяя её от солей.
В голове вспыхивает идиотская мысль, но она столь навязчива, что я потакаю ей и открываю глаза.
* * *
Если я открывал глаза под водой в ванной, то меня охватывала непонятная клаустрофобия, паника, я начинал брыкаться и пускать пузыри. А сейчас никакого дискомфорта!
Потом я выскакиваю из воды и несусь по волнам со скоростью моторной лодки. Головная боль проходит, жажда постепенно пропадает. Я смотрю широко раскрытыми глазами в небо и ничего не понимаю, но боюсь произнести хоть слово. Даже подумать о чём-то. А разум Моря всё ещё нависает надо мной.
Я ловлю глюки. Всё это неправда. И я умираю посреди моря от голода.
Время течёт медленно. Несмотря на отсутствие жажды, мне всё равно плохо. Масса других недугов мучает тело. Какофония усыпляет меня слабостью.
А потом передо мной возникает теплоход. Я уже никакой даже для простенькой радости. Слышу слабые голоса:
- Ребёнок за бортом!
- Я тут, - слабо стонаю я. С удовольствием отмечаю, что язык уже не сухой и буквы складываются в правильные слова. - Спасите меня.
Потом я отключаюсь.
Глава четвёртая Береговая линия
Я открываю глаза в комнате с бежевыми обоями. Две кровати, телевизор в углу, тканевые шторы притупляют солнечный свет. Сон это или явь? Над кроватью высится металлическая рогатулька, которую я часто видел в фильмах и которую ещё ни разу не применяли ко мне: капельница.
Стараюсь понять своё самочувствие, но ничего не получается, будто я вне тела. Ни голода, ни жажды, ни головокружения, хотя руки и ноги отчётливо ощущают гладкость белой простыни, на которой я лежу.
Всё ерунда. Всё сон, галлюцинации, я в море. Умираю. Сначала я слышал голос Моря, потом мне пригрезился теплоход, а теперь мозг умер настолько, что вижу палату.
Пытаюсь ворочать языком, но не чувствую его. Вот ещё одно доказательство. Мысли разлетелись, как стая мух, стоит в них кинуть камнем. И даже когда в палату входит мама, я не верю.
* * *
Вроде бы всё та же мама: чёрные волосы закручены сзади в шишку, неровный оттенок загара на лице, зелёная модная блузка с бретельками, которую выбирали на вещевом рынке целый час (в этом вся моя мама), но я слушаю голос Моря. О мои руки слева и справа бьются волны, а кровать сейчас превратится в чёрный круг с изображением зонтика.
(…чёртовы зонтики…)
Мама вскрикивает, сначала бросается к двери, потом ко мне, пищит:
- Никита.
И снова к двери, за которой исчезает.
Теперь я ощущаю жару и равнодушно сверлю взглядом угол стены и потолка. А перед глазами небо и солнце. Кожа горит. Да, и это не в мыслях, а наяву. Одеяло неприятно трётся тканью о ноги и руки, а кажется, будто скальпель снимает с меня стружки.
Сомнений нет. Я ещё в море.
(…через какое-то время долгая голодовка рождает головную боль и правдоподобные галлюцинации…)
Так было написано в той статье, как сейчас помню.
В палате появляются медсестра и мама, я вяло гляжу на них. Мама замирает у косяка, закусив сгиб пальца - её вечная привычка, - а девушка в белом халате подходит ко мне. Она щёлкает пальцами у моего лица, и я кошусь на смуглую кисть. Лак на ногтях неровный, по краям будто обгрызенный.
Белый глюк достаёт палочку, зажигает на её конце лампочку и подносит к моим глазам. Некоторое время вглядывается, а потом начинает водить влево и вправо. Я не отрываю взгляд от насмешливого огонька, ожидая, когда он превратится в солнце.
- Никита, ты меня слышишь? - спрашивает медсестра. Я лишь смотрю на неё, но не отвечаю. Я не разговариваю с галлюцинациями. Мне хватило диалога с Морем.
Галюник в белом халате выпрямляется и подходит к маме.
- Он пришёл в себя, это хороший признак.
- Но он всё равно молчит. - Мама тревожно поглядывает в мою сторону.
- Конечно. Он ещё не отошёл от шока, ему нужно время.
- Завтра мы уже улетаем. Времени мало.
Улетаем? А это что-то новенькое. Помнится, мы приехали в Крым на поезде и уезжать собирались тем же путём.
- Всё будет в порядке, - спешила заверить медсестра. - Вас перевезут в специальных условиях. И Никита со временем придёт в себя. Он потерял пять килограммов, при его весе это немало.
- Он и так худой, - взмолилась мама.
- Я об этом и говорю. Будь в вашем сыне хоть немного жировой прослойки, он бы перенёс трагедию более стойко. А в целом. Обгоревшая кожа со временем пройдёт. Питательные вещества мы ему капаем. Плюс ко всему, у него сильно изранено горло. Видимо, он долго кричал, и сейчас ему может бытьбольно говорить. Хорошо ещё, что было что пить, иначе разрушения организма были бы глубже.
Я прислушиваюсь к ощущениям и глотаю. Слюна проходит по глотке словно комок кактуса. Про горло белый глюк сказал в точку.
Когда медсестра уходит, мама придвигается ко мне, а я её не слушаю. Если задумываться над словами галлюцинации, то снова станет очень грустно, как после нелепых снов в первую ночь на море.
Поэтому я велю себе заснуть.
* * *
В последующее время я много сплю. Первый раз просыпаюсь от терпкого прикосновения к коже. Тусклый свет за окном подсказывает: вечер. Грузный парень натирает мою кожу какой-то мазью. От мази кожа холодеет, и сладкая блажь разливается по сердцу. Шумно выдыхаю и закрываю глаза.
Снова ухожу.
Просыпаюсь второй раз. Ночь. Ожидаю увидеть созвездия и бескрайнее чёрное пятно моря, но я всё в той же палате. Моё сознание становится столь ясным, что я сажусь. Простыня, которой я накрыт, не спадает. Оборачиваюсь, и… ой-ёй-ёй! Я продолжаю лежать в кровати, точнее…моё тело. Я будто вылетел из него, и в то же время в нём. Может, я всё-таки умер? Или такие галлюцинации?
Вместо возвращения, стараюсь встать, но не получается. Мои вторые ноги привязаны к бренным. И тогда я возвращаюсь на место. Некоторое время смотрю в потолок. Что-то в этой палате не так. Не настоящая она. И не потому, что я только что вылетел из тела. Просто, мне кажется, будто я не ощущаю под собой кровати. И могу как встать, так и уйти сквозь неё вниз.
Я пытаюсь лишь немного откинуться сквозь подушку и оооооо! Будто бы на мягкой стене висит фотография, нанесённая на тряпицу, а потом тыкаешь в её центр, протыкаешь стену, и изображение начинает комкаться к точке втягивания. Такая точка сейчас я…
Потолок вздрагивает и тянется за мной, окна искривляются и тоже плывут в моём направлении, двери, стены… А главное - кровать, она будто сворачивается, скукоживается, становится толщиной с дюжину сантиметров. Всё потому, что я затягиваю её назад, в какую-то пустоту.
И чувствую, что еле держу себя. Если я захочу - смогу собрать всю силу и резко прыгнуть назад, но что тогда случится?
(…взрыв твоего сознания, коллапс матрицы галлюцинаций, какими награждает тебя Море…)
Я чувствую под собой темноту. Не вижу, а именно ощущаю спиной. В темноте шевелится Оно. Что не давало мне покоя всё время плаванья в Круге. Я медленно возвращаюсь в исходное состояние, это не сложнее, как сесть при накачивании пресса.
Происходящее нереально.
Не может такого быть.
Я брежу и умираю под палящим солнцем посреди моря.
Мысль настолько грустная, что я плачу. И на сей раз настоящая слеза стекает по моему виску к кромке уха.
* * *
Когда я открываю глаза, передо мной сидит мама. Утро. Всё та же палата. Какая-то затянувшаяся галлюцинация. Мама улыбается, что-то говорит, но я не слушаю, обследую взглядом окрестности на предмет разрыва реальности, как ночью.
Но теперь я не могу уйти сквозь кровать, и всё кажется очень реальным.
- Сынок. Никитушка. Ну хоть что-нибудь скажи, - внезапно мама начинает плакать. Беззвучно. Слёзы катятся по её красивому лицу, и становится грустно, я тоже хочу плакать.
Это тоже придумала тьма? Уловка галлюцинации номер… какая там по счёту?
- Ты помнишь? - заговорила мама. - Я отправила тебя на экскурсию четыре дня назад, а ты не хотел ехать. Потом нам сообщили, что связи с теплоходом нет, и корабль попал в бурю. Спасатели обследовали весь его путь, но никого так и не нашли. Все предположили, что корабль потонул. До сих пор ведут спасательные работы. А потом вдруг находят тебя. Ты был похудевшим, бледным, со впалыми глазами и совсем вялым. Не мог говорить, почти мёртвый. Тебя вовремя нашли. Вот, ищут других.
Из моего горла доносится клёкот. Я кашлянул и сказал:
- Все остальные умерли.
Мама затихла.
- Ты уверен?
- Я… я стоял на палубе. Держался за какую-то выемку и держал Круг… - говорить очень больно, как при сильной ангине. Я перевожу дыхание и хриплю дальше. - Корабль шатало очень сильно. Всех ребят из экскурсии смыло в воду. А потом волна размазала их о борт. Я уверен. Я видел, как из них брызгала кровь, и головы… А… потом корабль перевернуло. Я думал, что утону, но держался за Круг. Его потянуло кверху, и я вынырнул. И оказался в море один…
Замолкаю. Кажется, если я произнесу ещё одно слово, то разрыдаюсь от страха, столь реальным казались те жуткие часы, будто произошли этим утром. Мама молчит, её полные ужаса глаза льют слёзы.
- Ты восстановишься сынок, - говорит она. - Тебе повезло, что у тебя была вода. Кстати, откуда? Ты купил бутылку на борту?
Я молчу. Ничего не понимаю, хотя слабые догадки мерцают на горизонте сознания.
- У меня не было воды, - отвечаю.
Мама хмурится.
- Как же? Врачи сказали, что у тебя не было обезвоживания. Ни одна клетка не повреждена. Язык не распух…
- Распухал.
- Я… не понимаю… - растерялась мама.
Зато я теперь понимал.
- Я черпал воду из Моря… - говорю.
- Ты пил солёную воду? - глаза мамы расширились.
- Нет. Само Море питало меня водой. Правда, только в последние часы. Наверное, воду засасывало кожей. Только не солёную, а пресную. Соль куда-то уходила.
Мама вдруг улыбается и ласково гладит меня по голове. Слезинки уже высохли, только на ресницах блестит влага, и глаза красные.
- Пусть так, - говорит она. - Но знай, такого не бывает.
Я немного злюсь и говорю холодным тоном:
- Меня Море пожалело. Мы с ним очень долго разговаривали перед тем, как меня спасли. Я его уговорил спасти меня. Может, оно меня пожалело?
Улыбка меркнет на губах мамы, и она ничего не говорит. Растерялась. А когда собралась, произнесла:
- Вечером мы улетаем.
- Мы же должны были ехать на поезде, - говорю я.
- Двое суток? Тебе срочно нужно в больницу. В нашу, русскую. Поэтому я купила билеты на самолёт. Ты же знаешь, деньги у нас есть. Тебя повезут в специальном отделении самолёта на кровати, - мама снова улыбается.
- Зачем? - хмурюсь. - Я и сам дойду. Не маленький.
- Дело не в том, маленький ты или нет, просто тебе не стоит пока тратить калории. Ты можешь потерять сознание, и всё начнётся по новой. Кстати, хочешь есть?
Хочу ли я есть???
Боже! Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ЕСТЬ!
Только сейчас я вспоминаю про чувство голода. Странно, ведь я не ел уже четверо суток, а организм не беспокоится. Может, в меня вводили еду по трубочке.
Я интенсивно киваю.
* * *
Мама приносит что-то молочное, похожее на пудинг, и бутерброд с маслом, хотя меня тянет на яичницу или борщ. Но и эти продукты исчезают в мгновение ока. Я глотаю еду, почти не жуя, и плевать на боль в горле.
Доедаю последние крошки, допиваю остатки тёплого слабого чая и смотрю на пустую миску. Потом мой голодный взгляд впивается в маму.
- Ещё хочешь? - улыбается она.
Я киваю. Мама уходит, а я продолжаю изучать донышко посуды, по которой размазаны остатки пудинга. Мои дрожащие от волнения пальцы обвивают миску с невиданной любовью. Как же я раньше не понимал, что кушать - это так здорово?
Мама возвращается и жмёт плечами. Она говорит:
- Больше не дают. Говорят, что у тебя срабатывает какой-то рефлекс, и ты можешь есть до бесконечности…
Но я её уже не дослушиваю. Честное слово, я начинаю вылизывать миску.
* * *
По-украински скорая помощь произносится как шведка медичнадопомога. Пока мы ждали эту допомогу возле больницы, я смотрел на море. То самое, в котором умирал пару дней назад. Лечебное здание оказалось недалеко от берега.
Мама разговаривала с медсестрой в шаговой доступности от меня. Я лежал на каталке, всё ещё накрытый простынёй, в одних плавках. Уже минут десять с каменным лицом я наблюдал за бескрайней водой, стараясь уловить дуновение разума. Но улавливал лишь дуновение слабого ветерка. Хотя, какой-то огромный эфир всё же парил над гладью воды.
Море! Море! - мысленно звал я, но не получал в ответ ни звука.
Может быть, мне и правда всё показалось. Но кто меня спас? Кто напоил водой моё тело? И всё-таки, я же не слепой, я вижу впереди марево, переполненное голосами волн, морских жителей. Вижу его не в физическом мире, а как бы мысленно.
- Да, Никите и действительно сильно повезло. Живых вряд ли ещё кого найдут, - улавливаю я голос медсестры и бросаю попытки связаться с Морем. Бесполезно. Оно далеко.
- Он у меня в рубашке родился, - доносится гордый голос мамы. - Это второй раз он оказывается в такой ситуации. И не по нашему недосмотру. По воле случая. Один раз в лесу заблудился, даже на медведя наткнулся и живой остался.
- Та вы шо! - с украинским акцентом восклицает медсестра.
Я прикрываю глаза и вспоминаю эту историю. Я был совсем маленьким. Лет пять, наверное. Мы с родителями пошли в лес. Я просто отошёл, чтобы сходить в туалет, а потом смотрю - вокруг деревья. В лесу оказалось легче заблудиться, чем я думал. Меня искали часа три, и за это время я успел набрести на медвежью берлогу. Мне повезло, что зверь оказался сытым. Он пошёл следом за мной и всегда держался рядом, оставляя меня на чёрный день. Когда меня нашли, медведя пристрелили, а если бы я поскитался с огромным монстром ещё пару часов, то мною неплохо закусили бы на ужин. А я тогда, глупый, думал, что мишка со мной подружился и ведёт меня к маме и папе. Хотя, это не он меня вёл, а я сам шёл, а зверь лишь, принюхиваясь, раздувая ноздри, брёл следом. Когда охотники пристрелили его, я плакал, кричал, что они убили моего друга…
(Через год отец умер от какой-то неизлечимой болезни).
Я едва заметно улыбаюсь. Некоторые моменты прошлого приятно вспоминать, даже если тогда они угрожали тебе лишением жизни. Наверное, пройдёт какое-то время, и я так же с улыбкой буду вспоминать кораблекрушение… хотя, вряд ли мёртвые ребята заставят меня улыбнуться.
И ведь тогда, семь лет назад, меня спасли в последний момент, как сейчас. Наверное, я и правда родился в рубашке.
А вот и скорая помощь.
Мама попрощалась с медсестрой, и меня погрузили. Я понёсся по горному серпантину, оставляя бескрайние воды позади. Закрывая в прошлом события, которые чуть не убили меня.
Вот такие приключения у тебя были, брат. И теперь всё будет хорошо. Самое страшное позади, - говорил я себе, задремав в карете допомоги.
Как же я ошибался.
Как ошибался!
Часть вторая Зелёные дети
И Небо, и Море
Переполнены одинокими
Земли, Воздух
Ищут пару себе подобную.
Небо, Море
Плачут горькими, жизнь не вечная
Земли, Воздух
Забываются в бесконечности.
Дети Индиго "Одинокими"
Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. Он обут в одни чулки и тихо-тихо поднимается по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнёт в комнату и слегка спрыснет детям в глаза молоком.
В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из неё тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки.
Г. Х. Андерсен "Оле-Лукойе"
Глава первая Воздух
- Всё не слава богу, - хмурится мама, поглядывая куда-то вперёд. Мы уже в самолёте, который набрал высоту, возвращая меня на родину.
При подъёме я испытал лёгкую невесомость, как будто катался на карусели в парке аттракционов. Немного испугался, ведь летел впервые, но потом состояние стабилизировалось, пока мама не нахмурилась.
Нас поместили в небольшом отсеке прямо перед кабиной пилота, и когда в последний раз выходила стюардесса, мама случайно бросила взгляд в носовую часть самолёта.
- Что там? - хмурюсь я в ответ.
- Летим прямо в грозовой фронт. - Потом мама посмотрела на меня и внезапно растерялась, видимо, страх прильнул к моему лицу. - Ты не пугайся, если бы какой серьёзный грозовой фронт ожидался, пилотов бы предупредили и рейс отменили.
- Когда ты отправляла меня на яхте, тоже никакого фронта не ожидалось, - тихо произношу я, и мама было открывает рот, но оттуда не доносится ни звука. Крыть ей нечем.