Через минуту свет в иллюминаторах темнеет, самолёт входит в облачность. Опрятные стюардессы в фирменных костюмах снуют мимо нас и на их лица приклеены искусственные улыбки, по которым хочется вдарить кулаком. Я не улыбаюсь в ответ, тревога лишь нарастает.
Самолёт чуть тряхнуло, и одна из стюардесс засеменила в салон, чтобы успокоить людей. Только дверь в кабину пилота она закрыть забыла. А ведь по уставу, скорее всего, положено. А если не закрыла, значит, волнуется.
Свет мигнул. И потом из кабинки донёсся тихий голос одного из пилотов:
- Васька, что происходит? Из строя выходит уже третий прибор. Меня пугает такое совпадение.
Я вижу, как бледнеет мама. Она тревожно бегает глазами в поисках хоть одного человека из команды. Меня посещает нервная мысль, что если кораблекрушение я пережил, то авиакатастрофу - вряд ли. А потом ирония: меня спасли из моря, чтобы я разбился на самолёте. Вот весело! Обхохочешься, к чёрту!
И вдруг всё встаёт на свои места. Ничего этого нет. Ни самолёта, ни мамы, я всё ещё качаюсь на волнах и продолжаю галлюцинировать. Я даже начинаю слышать шум волн.
- Погоди, - произносит мама, не выдерживая. - Я на минутку.
Она выходит, оставив меня одного.
И тут всё начинается.
* * *
Сначала самолёт трясёт, а свет дрожит, как парализованный. Я сжимаю кулаки и шепчу про себя:
- Это лишь турбулентный поток, всего лишь поток.
В салоне раздаётся душераздирающий крик, и я застываю, раскрыв рот на полуслове. Опять ужас гнездится в сердце. За что же мне такая проклятая судьба?
Я должен подняться и… и что? Поговорить с Воздухом, как говорил с Морем? Но я всё же пытаюсь. И не могу. Тело будто приварили к каталке.
- Ээээээй! - кричу я.
И мне из салона вторят десятки голосов. Что-то определённо шло не так. А может иные просто боятся турбулентности, хотя последняя как-то затянулась…
Моя каталка подлетает в воздух и… не встаёт на место, а повисает в воздухе. А вот этого при турбулентности точно не бывает. В состоянии невесомости мой кабриолет поворачивается вертикально, что я оказываюсь почти в стоячем положении, и медленно плывёт по предбаннику, созданному для больных подобных мне.
Каталка разворачивается к кабине пилота, а позади визжит сонм пассажиров. Желание оглянуться пропадает сразу, как только я вижу это. В отличие от меня, пилоты не витают, а преспокойно сидят в кресле, направляя самолёт в центр тьмы. Та клубится в нескольких десятках метров от носовой части, словно клубы дыма горящей нефтяной фабрики.
Я закусываю губу, сжимаю трясущиеся кулаки. Потом кабинку сносит. Вот прямо в долю секунды, как будто её и не было. Пилоты разлетаются в разные стороны, с криками уносясь вниз. Я кричу вместе с ними. Холодные потоки воздуха рвут мои волосы, слепят глаза.
Во тьме что-то шевелится.
* * *
И наконец я вижу хотя бы часть Его. Два огонька, словно иллюминаторы самолёта, загораются внутри. Глаза. Тьма этого создания вгрызается в сердце, превращает мою кровь из красной в чёрную.
И оно говорит. Таким же образом со мной общалось Море. Не звуком, а мыслями, но если от Моря в голове возникали слова, складывающиеся в предложения, то эта тварь лишь передавала информацию. Не картинками, не буквами, а просто знаниями.
Две акулы расходятся в разные стороны. Третья плывёт прямо на меня.
Словно воспоминание.
- Чего тебе нужно??? - кричу я. - Оставь меня в покое.
Я в надувном круге, верчусь в море, но мне не двенадцать, мне пять.
Как такое может быть? Я впервые попал на море этим летом! Окончив пятый класс. И никогда в жизни не видел акул.
Каталка подлетает ближе к разлому самолёта. Вот-вот я свалюсь в бездонную пропасть. Глаза существа становятся невероятно огромными, и слабая догадка тоненькой молнией пронзает меня, как отзывается оголённый нерв зуба, если укусить мороженое.
Я зажмуриваюсь и кричу. Не хочу, чтобы эти жёлтые огни смотрели на меня. Но теперь они смотрят в меня. Я срастаюсь с тьмой и вижу себя плывущего по морю на огромном медведе…
* * *
Я очнулся в аэропорту. Мама везла меня по какому-то павильону, кругом сновали люди.
- Что такое? - тревожно спрашиваю.
- Приземлились, - слышу позади ласковый голос мамы.
- Погоди, я что, спал?
- Да. Говорил, а потом вдруг взял и вырубился. Я даже чуточку испугалась. Уж не случился приступ какой с тобой. Послушала, дышишь ровно. Поняла, что спишь.
Я хмурюсь и пытаюсь найти грань, когда реальность перетекла в сон, но не нащупываю её. Впервые за всю жизнь.
Мимо проходит девочка моего возраста и мальчик помладше. С родителями. Они долго оглядываются на меня, пока мать не дёргает их раздражённо за руки. Мне становится стыдно.
- Погоди, когда я уснул? - мрачно спрашиваю я маму.
- Ой, ну не знаю. На середине пути где-то, - отвечает она.
- Грозовой фронт был?
- Был.
- А приборы у пилотов отказывали.
- Да! - голос мамы внезапно расцветает. Сейчас предполагается интересная, по маминым меркам, история. - Представь, в полёте отказало семь приборов, но не самых важных. Посадили машину и без них.
- Ага, - безучастно киваю я. - Самолёт трясло? Свет мигал?
- Это когда?
- Ну когда ты побежала в салон.
- Нее, я не убегала в салон. Я не отходила от тебя ни на шаг, - говорит мама.
- Понятно, - киваю я, нащупывая тонкую грань между сном и былью.
Больше я ничего не говорю, размышляя. Очень странное видение, и та тьма из него теперь будто поселилась во мне. И намекнуло на странность, которую я не обдумывал последние часы. Благо мама напомнила раннее детство, и теперь перед взором рисовались яркие картинки из прошлого: лес, я заблудившийся, бурый медведь, казавшийся мне небольшим домом.
Тот эпизод жизни очень хорошо запомнился моему сознанию, и сейчас всплыл в который раз. Медведя убили, рассказывали потом, как мне повезло, что зверь был сыт и не разорвал меня. И я этому верил всю жизнь. Интересная легенда обо мне, которую я передавал знакомым из уст в уста. И верил в неё, ибо сам был очевидцем. Но ведь легенды всегда правдивы, хотя не происходили на самом деле. Потому что предпосылки у подобных историй сказочные. Всё равно что лживые. Так и предпосылка моей истории.
Почему я никогда не задумывался: а может ли медведь вообще быть сытым? Разве станет глупый зверь тупо идти за мной, оставляя где-то за спиной уютную берлогу и всё ближе подходя к человеческим селениям? Не легче ли было меня оглушить и притащить к себе, чтобы потом полакомиться мясом? Легче, но… он этого не сделал! По какой причине?
Чёрт его знает, но сдавалось мне, - и от этого бросало в дрожь, - что медведь не задрал меня по той же причине, по которой несколькими днями назад меня не съели акулы.
Глава вторая Гипноз
В больнице меня решают держать две недели. Я немедленно возмущаюсь и начинаю упрашивать маму, чтобы она на днях забрала меня. Ведь горло уже не болит, кожа может пройти и дома, а в остальном я уже восстановился. Но врач и мама общаются друг с другом очень серьёзно, объясняя только им понятные взрослые алгоритмы. А меня как будто нет. Я надуваю губы и отворачиваюсь. Я могу встать с каталки, пусть даже в одних трусах, и пойти домой, и мне плевать. Но, как и любой мальчишка двенадцати лет, я боюсь гнева, который обрушится на меня позже.
И вот я уже сижу на подоконнике в палате, печально смотрю в окно на изумрудные деревья и всей душой чувствую, как две недели летних дней будут утекать минута за минутой, капля за каплей, в этих тошнотворных голубых стенах. Как же меня угораздило попасть в чёртово кораблекрушение!?
(…мальчишек и девчонок волной размазывало по стенке яхты в кровь…)
Я вздрагиваю и отгоняю мысли о море.
В четырёхместной палате, в которую меня прописали на временное местожительство, заняты ещё лишь две кровати. На них поселились два пацана: толстый, которого я прозвал сразу Булочка, лет одиннадцати, и парень постарше с уже сломавшимся голосом и волосатой верхней губой, которому четырнадцать. Имя Булочки я не спросил, а старшего звали Андрей.
Первым тогда вошёл Булочка. Увидев меня, он воскликнул тонким масленым голосом:
- А ты чо в одних трусах?
- Тебя не касается! - громко восклицаю я и отворачиваюсь к окну. Отвратительный жирный дурик с хомячьими щеками, тремя парами сисек на животе и вторым подбородком. Фу таким быть.
Булочка больше не заговаривает со мной. Он хоть и весит раза в два больше, да только ниже меня на полголовы. Будет возникать - покатится с лестницы как колобок.
Через час мама привозит мне одежду, и я начинаю опять хныкать, чтобы она забрала меня домой. Если я не на каталке и теперь даже могу ходить по коридорам, какие могут быть проблемы? Но она бессмысленно уговаривала меня, будто врачи лучше знают, что мне нужно. Я понимаю, что просить её забрать меня, с моей стороны не менее бессмысленно. Наконец мама покупает мне мороженое, и я чуточку остываю. Горло не отозвалось на холодное и не заболело сильнее, хотя верно, у меня ж не ангина или простуда.
Не дожидаясь, пока я доем мороженое и снова начну извергаться как вулкан, мама спешно желает мне удачи и уезжает.
Потекли дни. Дом бабушки и дедушки далеко за городом, чтобы доехать до меня маме потребуется два часа на автобусах и около часа на машине, поэтому знакомые лица я вижу редко. А в больнице - кучка безмозглыхдуриков, визжащих с утра до утра.
После тихого часа нас выводили в убогий больничный двор с ржавыми качелями и покорёжившимися каруселями. Парочка воспитателей, что занимались этим, беседовали на скамейке о своих вселенских проблемах, о продуктах в магазине, экономике и политике, а на нас обращали внимание, только если кто-то пересекал установленные границы. Мы совсем как коровы на выгоне, которых пасёт наш сосед на склоне.
Во дворе почти нет растений, лишь трава по периметру, да четыре несчастных дерева в углах площадки. Я поднимаю голову и смотрю на их потрёпанные кроны. Мне не даёт покоя чувство, будто я что-то вижу там, ощущаю, как в Море, когда оно заговорило, только теперь всё иначе. Не совсем, но во многом.
Я почти ни с кем не общаюсь. Строить вселенскую обиду на всё человечество куда приятнее. Быть дрянным мальчишкой, выводящим медсестёр, - просто шик. Во дворе я нашёл лишь одного нормального собеседника: тихого и спокойного Гришку, которому было всего восемь. Он не казался глупым и фантазировал истории на те случаи жизни, которые не мог объяснить. Я много рассказал ему. Мелкий постоянно думал и выглядел до невозможности забавным.
На третий день однообразия я лежал на больничной койке, смотрел в потолок и со смертельной тоской осознавал, что на двух неделях лета можно поставить крест, зачеркнуть их, выбить из сетки, замазать ваксой, превратить в вакуум. Жизнь не имеет смысла. Мой мир не станет прежним.
И тогда появилась Светлана Николаевна.
* * *
За ночь до прихода в её кабинет снова произошла та странная штука, как и в крымской больнице. Я проснулся от неприятного ощущения, будто покачиваюсь на волнах. Тревожно открыл глаза, ожидая увидеть вокруг себя море, но я преспокойно лежал в постели, точнее - моё тело. Когда я поднимался, оказывался вне его, но и когда ложился - не чувствовал основы. При желании можно было откинуться назад, за кровать, но в том мире, что ждал меня там, плескалась тьма, я снова ощущал её дыхание.
Помотав головой, я переворачиваюсь на бок, и всё проходит. Снова засыпаю.
На следующий день оказываюсь в кабинете психотерапевта. Очень молодая девушка, выглядевшая как старшеклассница из моей школы, представляется Светланой Николаевной. Про себя я называю её Светочкой. В кабинете разлита искусственная прохлада кондиционера, которой так не хватает в августовские жаркие дни. А ещё, в отличие от кабинетов других врачей, этот напоминает комнату современной квартиры: с узорными обоями, оранжевыми потолками, салатовыми занавесками.
(…я вспоминаю свою кепку…)
Светлана Николаевна просит меня присесть, и я опускаюсь в мягкое кресло размером с гараж.
- Устраивайся поудобнее, - просит меня врач, видя, как я ёрзаю. - Не держи спину прямо, опусти её на спинку.
- Тогда мне придётся залезть с ногами, - говорю я.
- Ничего страшного.
Я сбрасываю тапочки и подтягиваюсь вглубь кресла. Мои снежные ступни - не чета загорелым ногам, - раскинутые рогатулькой, смотрят прямо на Светлану Николаевну. Некоторое время я жду скучных вопросов, которыми любят сыпать доктора на приёмах, но Светочка, полистав мою историю болезни, вдруг спрашивает не в лоб, а в глаз:
- Сколько тебе было, когда умер твой отец?
- Э… - я раскрываю рот. - Шесть лет.
- Сейчас ты живёшь только с матерью?
- Ещё с бабушкой и дедушкой.
Светочка вздыхает и закрывает мою историю, а потом добродушно смотрит на меня. Почти что как мама.
- Ну что ж, - говорит она. - Я знаю, что недавно ты несколько дней провёл в море один. Так?
- Ну да, - киваю.
- Ты очень храбрый, если выжил после такого приключения, - улыбается доктор. Я настороженно улыбаюсь в ответ. - Как тебя спасли?
- Я наткнулся на теплоход, - отвечаю. - Там меня и подняли на борт… наверное.
- Почему наверное? Ты не помнишь?
- Я отключился сразу, как только пришвартовался. А проснулся уже в больнице.
- А ты можешь рассказать всё, что помнишь? - спрашивает Светочка.
Я-то могу, но мне не хочется всё снова вспоминать, хотя эта девушка мне нравится. Странная симпатия толкает меня хвалиться перед ней, рассказывать о своих подвигах. Поэтому я чётко спрашиваю:
- А что вас конкретно интересует?
- Ну, например, расскажи, что при тебе было, когда ты оказался в море?
- Ничего. Только одежда и надувной круг. И всё, - я молчу, а потом смело добавляю: - А ещё на меня нападали три акулы!
Светочка откидывается на спинку стула и потирает подушечки пальцев правой руки друг о друга.
- Когда тебя нашли, ты плыл по морю без круга и твоё тело не было обезвожено. Как так получилось? Ты помнишь?
Я чуточку паникую. Никогда бы не подумал, что подобный вопрос мне ещё хоть раз зададут. Ну ладно - мама, а что отвечать этой… тётеньке?
- Что такое? - хмурится Светочка. - Ты не хочешь об этом говорить?
- Нет, ну почему же, - отвечаю я. - Это всё Море. Сначала я был на Круге, а потом…
И я в паре предложений рассказываю ей мои морские приключения. Говорю и про акул, и про говорящее Море, и как потом меня выдернуло из Круга, и моё тело напиталось водой.
Выслушала доктор меня спокойно. Потом помолчала и произнесла:
- Никита, но тебе же двенадцать лет. Тебе рассказывали в школе о море, правда ведь? Ты же знаешь, что такого не бывает.
- Вы мне не верите?
- Нет-нет, почему же, - глаза Светочки тут же бегают из стороны в сторону.
- Да ладно, - махаю я рукой. - Неважно. Вот вы скажите, как тогда возможно то, что произошло?!
- Круг, предположим, ты потерял, - жмёт плечами Светочка.
- Вполне вероятно, - киваю я. - Но не забывайте, я совсем не умею плавать. И без круга пошёл бы ко дну.
- Море солёное.
- Не настолько солёное как Соль-Илецкое озеро, - тут же парирую я, а потом деловито спрашиваю: - Вы когда-нибудь бывали на Чёрном море?
Светочка хмурится.
- Давай разберёмся с водой, - говорит она. - Ты мог взять её с собой или купить на теплоходе.
- С собой у меня ничего не было вообще. Деньги… были, - соглашаюсь я. - Но сразу, как я зашёл на яхту, я уснул до самого урагана.
Светочка задумчиво молчит и смотрит на меня не пойми каким взглядом.
- Вы мне не верите? - хмурюсь я.
- А ты сам уверен в таком исходе событий? - спрашивает доктор. - Ведь при сильном голодании возникают галлюцинации. А вдруг твой мозг всё переврал. И события произошли совсем другие? Но ты их запомнил такими, как сейчас выдаёшь?
Я запинаюсь. Никогда не рассматривал этот вариант, но ведь он и правда возможен.
- Но… - запинаюсь. - Я ничего про него тогда не знаю.
- Именно, - кивнула Светочка, подумала и вдруг предложила: - А хочешь попробовать узнать?
- Как?
Доктор заговорщицки нагибается ближе ко мне и почти шепчет:
- Я смогу тебя загипнотизировать, и ты всё это увидишь.
Я холодею. Хотелось бы самому научиться гипнотизировать людей, но и побывать в гипнозе тоже интересно очень. Даже не представляю, каковы ощущения. Видимо, Светочка замечает блеск в моих глазах и улыбается.
- Только мы не расскажем об этом маме.
Я интенсивно киваю.
- Тогда в следующий раз и попробуем.
* * *
Следующая встреча со Светочкой у меня через день. Я подгоняю время как могу. Скучные анализы ОАК, идиотские ребята в отделении лишь тормозят драгоценные часы. Я чуть было не подрался с Андреем из палаты, хоть он и на голову выше меня. Ему не понравилось, что я слишком молчаливый и не разговариваю с ним. Я огрызнулся и пошло-поехало. Благо, он оказался достаточно рациональным и вовремя остановился.
И вот я снова сижу в кабинете психотерапевта. Недалеко от меня на подставке высится камера, сверлящая моё лицо чёрным пустым глазом.
- Ты сможешь увидеть всё, что скажешь, - сказала Светочка, что-то настраивая на табло. - Если, конечно, у нас получится.
- А разве может не получиться? - хмурюсь я.
- Далеко не все люди поддаются гипнозу, - отвечает доктор, суетливо возвращаясь на место. В этой суматохе её длинные волосы раскрываются парашютом, и Светочка становится ещё красивее.
- Откинься на спинку, займи самое удобное положение и закрой глаза, - просит она.
Я выполняю все действия, погружаю мир в терпкую тьму
(…в которой шевелится…)
…просто во тьму, как перед сном.
- Я буду считать до трёх, - говорит Светочка. - А ты слушай всё то, что я прошу тебя делать. Чем лучше ты выполнишь мои указания, тем больше у нас шансов. - Пауза. - Раз. Не думай ни о чём, сделай свою голову пустой. Ни одной мысли не должно проноситься там.
Ни одной мысли? Ну ничего себе! Как же я могу не думать? В моей голове роится столько мыслей, что…
- Два. Вспомни тот день, когда Море с тобой заговорило. Твой последний день пребывания в море.
Это уже легче. Шум волн, горячий Круг подо мной, только я сам вспоминаю все факты, но не чувствую их. Всё бесполезно. Ничего не получится…
И - бац! Я уже в море. Три я уже не слышу.