Все друзья в это время думали про себя, что преследование убийц среди флотилии браконьеров - это было бы безумно интересное приключение! Но никто не осмелился высказать это вслух, отлично понимая, что взрослые ни за что не согласятся такое приключение им подарить.
- Так что я пойду пока дальше вниз по течению, - сказал Николай Христофорович. - Если что увижу, услышу или узнаю, то найду способ тебе передать.
- В крайнем случае, сигнальную ракету пускай, - сказал Ерофеич. - И поосторожней будь, пока не отойдешь подальше от этих мест. Кто знает, где они сейчас и где можно нарваться на них нежданно-негаданно?
- Наверно, оторвались уже, выше по течению ушли, - заметил "Крест-топорхыч".
- Не скажи! Я ж говорю, они хитрые. Несколько раз петли делали, чтобы нас обмануть. У них понятно, какой расчет - растащить нас подальше друг от друга, чтобы по отдельности с нами справиться. Один раз чуть не получилось…
- Значит, вы не впервые вступаете с ними в перестрелку? - спросил Петькин отец.
- Ну да, я ж говорю, что мы их два раза чуть не накрыли. Похоже, подранили кого-то из них, поэтому им теперь трудней передвигаться.
Над рекой взвилась сигнальная ракета и по резкой дуге пошла вниз, рассыпая разноцветные огни.
- Это меня кличут, - вздохнул Степан Ерофеич. - Ну, бывай, Крест-топорхыч. Спасибо тебе за угощеньице. Бог даст, мы быстренько с этими нелюдями управимся, тогда вниз поспешу, вслед за тобой, чтобы тебя икоркой и осетриной побаловать.
Он попрощался со всеми, забрался в свой катер. Николай Христофорович отвязал катер от берега и кинул конец каната браконьеру. Тот ловко поймал канат, сложил его, завел мотор, развернул катер и скоро исчез в ночи.
- Ну и ну… - пробормотал Миша, выражая чувства всех ребят.
- И часто тут такое бывает? - спросил у Николая Христофоровича Петькин отец.
- Очень редко. Но бывает. Впрочем, нас это не касается. Вот только, я считаю, ночевку на берегу надо отменить - на всякий пожарный. Сворачиваем палатку и возвращаемся на яхту.
- Но… - начал было Петя, пытаясь выступать представителем всех ребят. Очень обидно было менять планы ночлега, уже наполовину осуществленные.
- Никаких "но"! - резко перебил его отец. - Самим надо соображать, что в таких обстоятельствах, тем более в чужой местности, где совсем другие законы жизни - надо быть вдвойне осторожным!
Что ж, ребята отлично понимали, что "надо" и что элементарное благоразумие требует провести эту ночь на яхте - хотя имелся всего-то, наверное, один шанс из ста, что беглые преступники выскочат прямо на них и что эта история коснется их каким-то боком.
Приуныв, они собрали палатку, потушили костер и вернулись на яхту. Было уже поздно, и все принялись устраиваться на ночлег. Размещались они так: Николай Христофорович в одноместной капитанской каюте. Оса - в первой из двойных, во второй двойной - Петька и его отец, а в трехместной - Саша, Сережа и Миша. Бимбо на протяжении ночи переходил то в каюту своих хозяев, то в большую каюту трех ребят (хотя, конечно, назвать эту каюту "большой" можно было только по сравнению с остальными).
Раза два случалось, что ребятам не спалось - настолько они были переполнены новыми впечатлениями в эти первые дни на яхте, и тогда они собирались в "большой" каюте и болтали до полуночи, пока у них не начинали слипаться глаза. Взрослые не возражали и требовали только, чтобы не было гама.
Сегодня, похоже, им опять долго не удастся уснуть, переваривая необычайную историю, которая косвенно задела их нынешним вечером.
- Я только постелю постель, чтобы сразу отползти в нее и бухнуться, как только захочется спать, и вернусь к вам, - сказала Оса, увидевшая, что ее друзья расположены посидеть и поболтать не меньше, чем она сама.
- А я достану молока и печенья, - сказал Петя.
В одной из прибрежных деревень взрослые купили пятилитровую канистру свежего молока, безумного дешевого по сравнению с московскими ценами, да к тому же не менее безумно вкусного! Ребята никогда не думали, что молоко может быть такой вкуснятиной. Там же взяли творога, сметаны, сала, огурчиков и несколько десятков совсем свежих яиц. Эти яйца были крупными, а желтки у них были желтее некуда - такие яркие, что и не сравнить с бледными желтками яиц, продающихся в городских магазинах. Утром Николай Христофорович приготовил на всех яичницу-глазунью, зажарив ее на сале - еда была пальчики оближешь! А количество яиц, казавшееся беспредельным, сразу резко поубавилось - еще бы! - глазунья на семь человек, у каждого из которых аппетит разыгрался на свежем речном воздухе, даже Бимбо получил три сырых яйца, которые ему разбили в обычный корм, вылакал их с преогромным удовольствием и всем видом показывал, что не откажется от добавки!
Николай Христофорович заглянул в большую каюту, когда Петя взгромоздил на стол канистру молока, уже опорожненную больше чем наполовину.
- Пейте, не стесняйтесь, - сказал старый поэт. - Завтра ми зайдем к моим старым друзьям: подзаправимся у них новым молочком. И яйцами тоже. А главное - такого меду у них возьмем, какого вы в жизни не ели! У них одна из самых крупных пасек в здешних краях. Молоко с медом и черным хлебом - это такая еда, о которой вечно мечтать будешь, когда разок ее попробуешь!
- А вы сами молока не хотите? - спросил Сережа.
- Выпью стаканчик, пожалуй, и пойду к себе. Мне надо заполнить судовой журнал.
Николай Христофорович вел судовой журнал с таким тщанием, как будто был капитаном огромного океанского лайнера, а не маленькой речной яхты, для которой судовой журнал в принципе не обязателен.
Николай Христофорович взял стакан молока и удалился в свою каюту. Петькин отец сказал, что полежит пока с детективчиком.
- Вы только не очень засиживайтесь, - предупредил он. - Чтобы завтра были не как сонные мухи, а как огурчики.
- Ага, как огурчики зелененькие и все в пупырышках! - отозвался Миша.
Все рассмеялись. Петькин отец подмигнул ребятам и удалился с книжкой в свою каюту.
- Вы знаете, - сказал мечтатель и фантазер Саша, когда все расселись вокруг откидного стола, а Бимбо устроился в проходике возле лесенки на палубу, - когда я сижу вот так, возле иллюминатора с молоком и крекером, я сам себе кажусь старым морским волком, и мне даже кажется, будто я макаю крекер не в молоко, а в испанское вино!
- Я тоже испытываю нечто похожее, - сказала Оса. - Когда я…
Но тут ее перебил резкий гудок, а потом в иллюминатор, глядевший на берег, ударил мощный луч света. И потом они услышали зычный голос - будто кто-то говорил в громкоговоритель или поднеся ковшиком руки ко рту:
- Эй, на яхте!..
Глава 2
Кольцо облавы
Прильнув к иллюминатору, ребята увидели на берегу, где недавно стояла их палатка и горел костер, два милицейских "газика" и возле них нескольких человек в форме и в штатском. Им показалось, что позади милиционеров стоят три или четыре автоматчика в военной форме.
- Эй, на яхте! - повторил человек в штатском, стоявший впереди всех и державший у губ небольшой громкоговоритель - "матюгальник", как его называют попросту. - Досмотр! Кто у вас на борту?
Николай Христофорович уже поднимался на палубу.
- Яхта "Красавица", владелец Берлинг, - доложил он. - Кроме меня, на борту мой друг, пятеро несовершеннолетних и собака. Если желаете, можете удостовериться.
- Вы, Николай Христофорович? - окликнул один из милиционеров. - Мы так и подумали, признали вашу яхту… У нас тут общая проверка, понимаете?
- Да, дошли до меня слухи о беглых бандитах, - кивнул Николай Христофорович. - Сейчас я на надувной лодке вас подберу.
Бимбо вылез на палубу и, почувствовав, как палуба слегка ходит под лапами, недовольно встряхнулся.
- Ух ты, какой огромный! - крикнул милиционер. - С таким псом почти ничего не страшно!.. Бросьте, Николай Христофорович, не утруждайтесь. Скажите только, оружие на борту имеете?
- Как обычно, два охотничьих ружья, оформленных и зарегистрированных по моему охотничьему билету.
- Понятно. А что у вас за несовершеннолетние?
- Это мы! - отозвались ребята, которые уже поднимались на палубу: им было интересно.
- А, так вы еще и с детьми? Уходили бы вы отсюда подальше, Николай Христофорович! Беглые где-то совсем рядом, мы как раз их в кольцо берем! В любой момент и в любой точке может начаться… А у них катер угнанный есть, и они такие отчаянные, что могут попробовать вашу яхту захватить!
- Не захватят! - уверенно крикнул Николай Христофорович.
- Захватят не захватят, а лучше бы вам уйти поскорее, от греха подальше! Чтобы ненароком детей под пули не подставить.
- Ну, это они хватили, перестраховщики… - вполголоса проворчал Николай Христофорович. А в полный голос крикнул: - Не беспокойтесь, я уже подумывал с якоря сниматься, чтобы у вас на пути не встревать!
- Вот и хорошо! - И милиционер устало махнул рукой. - Тут еще наши местные… Совсем озверели после того, как эти беглые семью Провостовых вырезали!
- Самосуда боитесь? - спросил Николай Христофорович.
- Побоища боимся! У нас тут такой народ, который сердить нельзя, сами знаете!
- Знаю!
- То-то и оно! Ну, доброго вам пути!
- Удачи вам! - крикнул Николай Христофорович. - Все, спускайтесь вниз, - обратился он к ребятам.
- А вы? - спросил Сережа.
- Я, пожалуй, и вправду с якоря снимусь, пройду еще немного вниз по течению. К рассвету будем неподалеку от того места, которое я вам хочу показать.
- Пасеку? - спросил Саша.
- Пасеку, а потом еще одно… У нас на завтра программа насыщенная. Идите спать, если что, Олежка мне подсобит, - Николай Христофорович кивнул на Петькиного отца.
- Как же вы в темноте пойдете? - спросила Оса.
- Да я по этим местам с завязанными глазами пройду. Сигнальные огни засветим, чтобы пароход нас ненароком не подмял, и вся недолга. В общем, идите спать и спите сколько влезет. Я часам к пяти утра, как посветает, встану в удобном месте на якорь и вздремну. А потом, как проснусь, позавтракаем и пойдем прямиком к нашей цели.
Пока они разговаривали, милицейские "газики" успели отъехать. Было видно, как они проехали метров сто, потом опять остановились - видно, милиционеров что-то насторожило, и они решили проверить.
- Милиция, браконьеры и беглые преступники - еще тот треугольник! - усмехнулся Петькин отец.
- Да, еще тот, - согласился Николай Христофорович, готовясь поднимать якорь.
- А может, мы иначе сделаем? - предложил Петя. - Посидим с вами на палубе, чтобы вам скучно не было, а потом все вместе спать пойдем. Мы ведь все равно сейчас не уснем, сами понимаете!
- Можно и так, - согласился старый поэт.
Якорь был выбран, сигнальные огни зажжены, и яхта потихоньку вышла на свободную воду. Ребята подняли на палубу молоко и печенье и устроились поудобней, наслаждаясь прекрасной летней ночью - такой ясной, теплой и свежей. Луна была почти полная - на три четверти, и светила ярко-ярко, лишь иногда ее свет чуть туманился. Звезды мерцали, и два парохода прошли в отдалении, сияя огнями. Эти огни отражались в воде и скользили по ней, отражения слегка дрожали, колыхались и двоились, и зрелище было чудесным! И вообще, так замечательно было сидеть на прочной широкой палубе, ощущать, как яхта быстро и ловко бежала вперед, рассекая упругие легкие волны, закипающие пенным следом у нее за кормой. Доски палубы, прогревшиеся за долгий и жаркий летний день, еще хранили тепло и пахли смолой, дегтем, шпаклевкой - всеми фантастическими запахами парусного корабля. Даже разговаривать не хотелось, и довольно долго ребята сидели молча; лишь изредка обмениваясь репликами, когда просили передать друг другу молока или привлекали внимание к одиноком огоньку на берегу, такому загадочному, ласковому и манящему.
Потом, когда яхта уже некоторое время шла по прямой довольно далеко от берега, а Николай Христофорович лишь иногда лениво поворачивал руль или подтягивал и отпускал тросы, чуть меняя положение парусов, стало ясно, что управление яхтой не представляет для него никаких сложностей на данный момент, Петя решился начать разговор:
- Николай Христофорович!..
- А? - откликнулся старый поэт.
- Вы, похоже, давно тут плаваете, раз вас все знают! И милиция, и браконьеры… И похоже, хорошо к вам относятся, уважают вас…
- Да, меня знают, - ответил Николай Христофорович. - А насчет того, что уважают… Это, я бы сказал, вопрос сложный. Меня не то что уважают, а… Впрочем, это такие тонкости, которых, боюсь, вы не поймете.
- А вы попробуйте объяснить, мы поймем! - с жаром вмешалась Оса.
- Поймем! - поддержали ее остальные.
Все они почувствовали, что сейчас, прекрасной ночью, когда все чуть-чуть расслабились и всем так хорошо, самое время, когда Николай Христофорович готов разговориться и пооткровенничать и вместо его обычных "не хочется говорить", они могут сейчас услышать нечто, способное немного прояснить загадочный характер и судьбу старого поэта - приоткрыть причины, по которым он сторонится кипения нынешней жизни.
Николай Христофорович помолчал, собираясь с мыслями.
- Давным-давно… - начал он. - То есть это для вас давным-давно, а для меня это кажется совсем недавним, - жил в Москве на Арбате мой тезка, поэт Николай Глазков. Но вы, наверно, о нем не слышали?
Ребята отрицательно помотали головами.
- Может быть, вы его видели, - сказал Николай Христофорович, чуть меня направление движения яхты, - если смотрели фильм "Андрей Рублев". В самом начале фильма там появляется мужик-изобретатель, который хочет полететь на самодельных крыльях. Он забирается на монастырскую колокольню, прыгает - пытается махать крыльями - и разбивается… Так вот, этого неудавшегося отчаянного летуна сыграл Николай Глазков. И это был поступок в его духе. Он всю свою жизнь придумывал что-нибудь такое! Жил как хотел и был одной из главных московских легенд. Много стихов написал, и эти стихи хорошо помнят, не я не возьмусь сказать, хорошие он писал стихи или плохие. Потому что когда ты читаешь или слушаешь стихи человека-легенды, то они поневоле покажутся хорошими, Он писал всякие стихи, и горькие, и завидные, стихи-дразнилки, стихи о себе. Они и впрямь легко запоминались. Он ел, пил и спал как и где придется, но при этом очень заботился о поддержании легенды. Он создал образ такого поэта-богатыря, почти былинного. Как-то он зашел в одну спортивную редакцию, где иногда печатали его стихи на спортивные темы, и там сидел другой человек-легенда - Королев.
- Это изобретатель космических ракет? - спросил Сережа.
- Нет, другой. Наш первый знаменитый чемпион по боксу. Он выступал в основном в сороковых годах, поэтому ему мало пришлось встречаться с зарубежными боксерами. Любые встречи с иностранцами тогда не очень поощрялись… Даже от участия в олимпиадах тогда отказывались, можете в это поверить? Но, в общем, Королев не потерпел ни одного поражения. Все, кто его помнит, сходятся на том, что, живи Королев в наши дни, перед ним не устоял бы любой зарубежный чемпион. А я еще помню Королева на ринге, это действительно была фантастика… - Николай Христофорович мечтательно помолчал и продолжил: - В общем, сидит в редакции Королев, в расцвете силы и славы. Не помню, почему он заглянул, - интервью, что ли, обещал дать. В общем, предложил он шутки ради побороться с ним на руках, кто хочет. И Николай Глазков тут же принял вызов…
- И он положил руку Королева? - спросил Миша с волнением и восторгом.
- Да. Вот такой это был человек. Но главное, повторяю - он жил как хотел. Говорил что хотел и делал что хотел. Любого чина мог послать куда подальше, мог в открытую посмеиваться над правительством. А в то время это было ой как небезопасно! За вольную шутку или анекдот можно было и в тюрьму угодить. Но Глазкову все сходило с рук. Он, понимаете, так себя поставил… и нему относились как к блаженному, как к юродивому, с которого что возьмешь. Так повелось на Руси с давних времен, что юродивые пользовались особым почетом и могли говорить безбоязненно правду в лицо самым жестоким царям, какой бы горькой и страшной эта правда ни была. Вот… Глазков сумел создать вокруг себя дух вольности, дух свободы, который и других людей прикрывал, а когда человек несет другим людям этот дух вольности, чтобы они могли на секунду вздохнуть полегче, находясь возле него, то уже не так важно, какие стихи пишет этот человек - хорошие или плохие. Я имею в виду, они все равно покажутся хорошими, потому что этот дух свободы и в них будет присутствовать.
- И вы тоже ищете такую свободу? Плавая на яхте, знакомясь с разными людьми и вообще?.. - спросил Сережа. - Ну, чтобы дарить ее другим людям?
- Не совсем так. Вот вы спросили об уважении. Я бы сказал, что отношение ко мне местных жителей во многом схоже с отношением власти - прежней, советской власти, при которой жил Глазков - к Николаю Глазкову. На меня тоже смотрят как на юродивого немножко, которого и почитают, и над которым немножко посмеиваются - этак, знаете, покручивая пальцем у виска, и знают, что трогать меня нельзя, что бы я ни сделал и ни сказал… Ну и, конечно, лестно иметь меня в друзьях - если сравнивать со стариной, те дома и люди, к которым хорошо относился юродивый, считались под Божьей охраной.
- Как же так, вы - и юродивый? - недоуменно и даже с обидой за старого поэта спросила Оса.