- Вот так. Сама посуди. Во-первых, поэт - профессия непонятная и обычным людям несвойственная. Раз поэт - значит, немножко чокнутый. А с другой стороны, поэт - это редкость, навроде жар-птицы, и даже государство к нему относится не как к обычным людям - дает премии, льготы всякие, книжки печатает… Что случится, если обычный человек напьется и свалится в канаву? В вытрезвиловку заберут. А если поэт напьется и свалится в канаву? Его тот же милиционер подберет и бережно до дому доставит. Если, конечно, знает, что перед ним - поэт. А если не знает, то все равно как найдет в кармане писательское удостоверение, в котором написано, что такой-то поэт - так сразу очень бережно обращаться будет. Выходит, на глаз простых людей, что даже всемогущая власть Поэта почитает и старается его не обидеть, чтобы Бог не наказал… Вот так судили во все прошедшие годы. И потом, - Николай Христофорович опять взял легкую паузу, чтобы выправить курс яхты, - вот построил яхту, чудак. Разве нельзя было соорудить посудину попрактичней? Но раз уж яхту построил, то использовал бы ее по делу! Небось, сколько браконьерской икры и осетрины можно было бы увезти на этой яхте до самой Москвы без всяких досмотров и проверок! Вот это по делу бы было, это бы мы поняли?.. Так нет, он такую отменную удобную посудину только для собственного удовольствия использует, а не для выгоды. Плавает на ней и солнышку радуется. Кто же он, как не чокнутый?.. Вот приблизительно так обо мне судят. Я такие поступки совершал, за которые другому бы не поздоровилось. Одного, который по чужим садкам шастал, от самосуда отбил. Два раза в милиции вступался за тех, кого считал не по делу арестованными. Против динамитных шашек боролся - уволакивал их и взрывал в безопасном месте, да еще объяснял, что это варварство - рыбу динамитом глушить! Любого другого за такие дела пришили бы в глухом месте или самого упекли бы на долгий срок! А со мной так - морщились, но слушались, да еще на стопарь самогону потом приглашали, чтобы я обиды не таил - дескать, что с него взять, блаженный, святой человек, и правда за ним, да вот жаль только, что не вся жизнь по правде устроена, иногда приходится и с кривдой дружить, чтобы жизнь тебя не схамкала с потрохами! И при этом все - и милиция, и браконьеры, и обычные деревенские жители - знают, что я никого не выдам, не сдам, не подведу. Если что - на защиту встану. Я и письма наверх помогал составлять против несправедливостей, и этому майору милиции, который со мной разговаривал, однажды помог, с жильем его в исполкоме обмануть хотели - давно, когда он еще сержантом был. И при этом майор знает, что, несмотря на всю дружбу, нечего меня и просить сдать ему браконьеров, а браконьеры знают, что, несмотря на свою дружбу, нечего меня и просить выведать в милиции время очередного рейда против них. Вот и дорожат все мной - я для них вроде талисмана, вроде Божьей защиты. Хотя, в каком-то смысле, и неполноценный, сдвинутый.
- И вам такое отношение не обидно? - недоверчиво спросила Оса.
- Наоборот. Оно мне, можно сказать, Удобно. Я свою нишу нашел, в которой живу, не тужу. Меня никто не трогает, я никого не трогаю, могу при этом много добра принести.
- Это для вас - ваша свобода? - спросил Петя. - Дух вольности, о котором вы говорили?
- Я ведь уже сказал, - покачал головой Николай Христофорович, - что для меня это - удобная ниша и свобода здесь ни при чем. Я, если хотите, сбежал от своей свободы. Подменил ее на то, что сейчас имею, подменил и делаю вид, будто сам не замечаю подмены. Потому что единственная свобода - это быть собой в самых трудных обстоятельствах. А я от по-настоящему трудных обстоятельств и ушел. Выбрал когда-то тот путь, на котором мне будет легче и спокойней, и теперь уже не выскочишь из колеи!
- То есть?.. - спросил Миша за всех ребят. Тут они перестали понимать.
- Ну, я хочу сказать, я спрятался от того, что не могу больше писать стихи. Грубо говоря, спрятался от понимания, что мне таланта не хватило. Не хватило его на то, чтобы сделать все, что хотел, и жизнь построить так, как по-настоящему хотел.
- Вам-то и не хватило? - с сомнением спросил Саша. Не может быть, представлялось ему, чтобы такому человеку, который яхты строит и добро людям делает, не хватало таланта поэта!
- Не хватило, - утвердительно кивнул Николай Христофорович, - потому что… знаешь, что такое талант, прежде всего?
- Ну… - задумался Саша, пытаясь придумать хороший ответ. Он мысленно перебирал возможности: умение красиво рифмовать? Умение сочинять на ходу? Умение придумывать, о чем написать? Потом он сдался и спросил: - Что?
- Талант - это прежде всего смелость. Смелость сунуться туда, куда никто до тебя не совался. Смелость написать так, как надо, чтобы это было правдой, и наплевать, понравится это кому-нибудь или нет. Если хоть раз в жизни ты начинаешь писать настоящие стихи и видишь, как хорошо у тебя получается, и понимаешь, что сейчас сделаешь нечто необыкновенное, и вдруг думаешь: "Батюшки мои, да ведь за эти стихи меня по головке не погладят, и никто их печатать не станет!" - и если после этой мысли ты бросаешь начатое, то все, пиши пропало. Это значит, у тебя не хватило смелости - то есть таланта - и больше ты никогда в жизни ничего путного не напишешь!
- Ну уж, из-за одного раза!.. - усомнился Миша.
- Представь себе, даже из-за одного раза!.. Конечно, после одного раза еще можно исправиться, но я отступал не раз и не два. Был такой хороший поэт, Борис Слуцкий…
- Ну, Николай, тебя не слишком заносит? В такие дебри и выси пошел… - обронил Петькин отец
- Ничего! - отмахнулся Николай Христофорович. - Видишь, они пока все понимают. А чего сейчас не поймут, то запомнят и поймут со временем… Так вот, у Слуцкого есть такие стихи:
Когда-то струсил. Где - не помню,
но этот страх во мне живет,
а на Японии, в Ниппоне,
бьют в этом случае в живот…
Это он японских самураев имеет в виду, - пояснил Николай Христофорович, - которые, хоть однажды струсив, не могли пережить этого позора и делали себе харакири. А мы этот позор перевариваем и продолжаем с ним жить. Есть у Слуцкого и другие стихи. Я их точно не вспомню, но там про то, что как же мы, которые были такими бесстрашными на фронте, боязливо и молча прячем глаза на собраниях, где несправедливо осуждают наших товарищей? Я это очень хорошо понимаю, со мной именно так. Мне было менее страшно отбивать человека от самосуда, отлично зная, что после этого я могу словить пулю или найдут меня затонувшим возле яхты, чем представить, как меня будут разбирать на собрании секретариата Союза писателей или в идеологическом отделе ЦК, говоря, что я не те стихи написал, не наши, не советские, и что за такие стихи со мной надо поступить, как с врагом народа… Не знаю, почему мне, да и многим моим товарищам это было страшнее всего! Время, видно, было такое, так нас воспитали. Вам-то странно все это слышать, для вас все это - древняя история… Сейчас, казалось бы, пиши - не хочу, никто ничего не запретит, свобода… Да в том-то и дело, оказывается, что нельзя взять эту свободу и воспользоваться ей, готовенькой. Надо было заслужить право писать на свободе, не отступаясь тогда, когда было нельзя… А кто тогда отступился - тому и сейчас делать нечего! Вот и получается, что я пошел по более легкому пути. Разменял большую смелость на маленькие смелые поступки. И можно сказать, как бы сделал себе харакири. Не живот, то есть, вспорол себе, а ту часть души, в которой живут мужество и талант. И ни на что другое я теперь не имею права, кроме как писать текстовки для эстрадных певцов. Я сам себе запретил!..
- Это ты Новосибирск шестьдесят восьмого года имеешь в виду? - спросил Петькин отец.
- И это тоже. Да ведь не только это было… О, как мы с вами заболтались, светает уже, скоро на якорь встанем! Будем надеяться, из кольца облавы мы вышли - или вот-вот выйдем!
- Кажется, сейчас выйдем! Вон, патрульные катера на реке, - указал Сережа.
- Да, - кивнул Николай Христофорович. - И сигналят нам подойти к ним поближе и остановиться.
Он сменил курс и пошел к катерам.
Ребята сидели притихшие, подавленные и потрясенные. Им еще многое надо было осмыслить, многое постараться понять: сейчас или позже, но главное они поняли, их допустили к участию в настоящем взрослом мужском разговоре, без скидок на возраст, без скидок на то, что лучше им чего-то не знать или незачем знать, потому что им будет попросту скучно или непонятно… Они услышали много странного и необычного.
Николай Христофорович говорил с ними на равных. Да, может быть, у него накипело, и ему надо было наконец выговориться, все давно перед кем, но все равно он оказал им такое доверие, которое надо очень и очень ценить… и у ребят дух захватывало при мысли об огромности этого доверия… И еще эта ночь на реке, и скрип яхты, и легкое плескание парусов, и темные туманные берега, и огни пароходов… Словно они попали в волшебный мир, которого никогда не забудут! А Николай Христофорович - тот волшебник, хозяин этого мира, который как в сказках "Тысячи и одной ночи" рассказал им, пятерым Синдбадам-мореходам, как его заколдовали… И от того, что эта история касалась не дальних земель, джиннов и фей, а той жизни, которой жили все, тех времен, которых ребята почти не застали, но на которые пришлась молодость их пап и мам, эта история представлялась им еще необычайней и невероятней. И все непонятное в ней очаровывало близостью тайны, которую им еще предстоит и предстоит разгадывать…
А силуэты патрульных катеров в туманных предрассветных сумерках все приближались и приближались, уже стали видны люди на них, на всякий случай державшие автоматы наготове…
Глава 3
Нехорошая тишина
С патрульными катерами разобрались быстро - там тоже нашлись люди, знавшие Николая Христофоровича. После этого Николай Христофорович прошел еще немного вниз по реке и в тихом месте, чуть поодаль от берегов, поставил яхту на якорь.
Потом все легли спать - в первых лучах восходящего солнца. Кажется, Николай Христофорович еще помешкал - то ли чтобы сделать дополнительную запись в судовом журнале, то ли размышляя о своем. Но, как бы то ни было, он встал раньше всех и призвал всех к завтраку. Хотя назвать это "ранним вставанием" язык не повернется: жизнь на яхте началась где-то около полудня, и непонятно было, как называть трапезу путешественников: поздним завтраком или ранним обедом. Все вместе они накрыли на стол, приготовили огромную глазунью на сале и салат из свежих огурцов под густой деревенской сметаной, а на десерт у них оказалась деревенская клубника под той же сметаной и сахаром, кофе, чай и какао. День был великолепным, теплым, но без одуряющей жары, солнце сияло, а под солнцем сверкали и переливались легкие волны. Словом, все обещало прекрасные часы плавания.
- Завидую тебе, Николай! - сказал Петькин отец. - Хоть ты иногда и впадаешь в уныние, но что может быть лучше такой радости, когда "по прихоти своей блуждаешь здесь и там…".
- То-то и оно, что иногда сам не поймешь, где правда, - ответил Николай Христофорович, - в твоих словах она есть, и в моем ночном ворчании тоже. - Подождите, часа через два я покажу вам счастливых людей!
- Кто это? - спросил Миша.
- Мои друзья. Одни из первых фермеров в этих краях. Хлопот и тягот им выпало и выпадает много, но зато у них прочное собственное хозяйство. Ни от кого не зависят, во всем полагаются на свои руки, голову, на свое умение и смекалку… Но главное - пасека у них при хозяйстве роскошная. Вот медку поедим, да еще и загрузимся, как я вам обещал. Они секреты пчеловодства у самого Виктора Абрамыча Скворцова перенимали!..
Ребята не знали, кто такой Скворцов, но поняли, что это какой-то маститый пчеловод, пользующийся в этих местах всеобщей известностью.
- У Скворцова мы с тобой однажды были, - заметил Петькин отец. - Как он там?
- Помер старик, - с сожалением сообщил Николай Христофорович. - Совсем недавно помер, на восемьдесят втором или восемьдесят третьем году жизни, не помню точно. Бог даст, мы дойдем до той церкви, где он всегда мед святил и на которую жертвовал, поставим там свечку за упокой его души. Там до сих пор прежний священник…
- Отец Александр? - спросил Петькин отец.
- Да.
Наступила легкая пауза. Бимбо доел свой сухой корм, и на этот раз приправленный сырыми яйцами, и с блаженным видом улегся на палубе, мордой к носу яхты.
- А как это здорово у вас вчера получилось! - сказал Саша, прерывая затянувшееся молчание. - Только вы пропели "Пли", как выстрел грохнул!.. Словно вы нагадали или наколдовали!
- Поэзия - это штука такая! - усмехнулся Николай Христофорович. - Есть в ней нечто от ворожбы. Если разогнаться, то можно всю свою судьбу наворожить… С ней даже дурака не очень поваляешь. Вот видите - вчера вроде балагурил, дурака валял, сочинял в шутку, ан нет, все равно накликал!
- Выходит, вы, если захотите, можете и что-нибудь другое наворожить? - спросил Саша. - Например, чтобы этих бандитов поймали?
- Ну, все это не так просто! - Николай Христофорович опять усмехнулся. - Чаще всего это не по твоей воле происходит, и очень неожиданно. Сам не угадаешь, где удастся наворожить, а где нет! А когда получается, то тебе нечто вроде шестого чувства подсказывает, что ворожба удалась… Но для частых удач надо постоянно жить в поэзии, а я в ней давно не живу… Ну что, позавтракали? - закруглил он разговор, явно не желая продолжать тему. - Тогда "племя младое, незнакомое" прибирает со стола и моет посуду, а мы с Олежкой берем на себя управление яхтой!
Яхта снялась с якоря и опять заскользила по водной глади - гордая и легкая, как одна из тех чаек, что вились за ней вслед.
Взрослые управляли яхтой, а ребята довольно быстро справились со своими обязанностями и, устроившись на палубе так, чтобы не мешать взрослым, погрузились в блаженное ничегонеделание: валялись, глазея на проплывающие мимо берега, с их лесами, полями, городками, пристанями, церквами и водонапорными башнями, домиками и садами. Все они были в плавках. Оса - в купальнике, нельзя же упускать такую возможность позагорать!
- Только не пережарьтесь! - бросил им Николай Христофорович. - Волжское солнышко, оно такое: вроде и не очень печет, и приятно, и ветерком обдувает, а потом раз - и солнечный удар или обгорел!
И он поправил свой пиратский платок на голове.
Разомлевшие ребята глазели на реку и думали каждый о своем. Петя думал, что надо будет порасспросить отца, что это за "Новосибирск шестьдесят восьмого года", о котором с такой горечью упоминал Николай Христофорович. Кажется, отец бывал в те годы в Новосибирске - там ведь крупный научный центр, академгородок и много предприятий оборонки, а отец уже тогда был классным электронщиком, работавшим над крытыми проектами. Затем он задумался о дне нынешнем, гадая, поймали пятерых беглых преступников или нет, и если да, то кто до них первым добрался, милиция или разъяренные браконьеры, и была ли перестрелка… Вроде выстрелов они больше не слышали, но ведь они отошли достаточно далеко… Было немного жаль, что эта история с беглыми бандитами прошла мимо них стороной, хотя Петя и понимал, что жалеть тут не о чем - с такими людьми лучше не встречаться… Потом он сам не заметил, как слегка задремал.
- Мы сможем искупаться, когда причалим? - спросил Миша у Николая Христофоровича, тоже выходя из полудремы, в которой провел неизвестно сколько времени.
- Накупаемся вдосталь! - заверил Николай Христофорович. - У них там пляжик отличный, и спешить нам некуда. Нам уже немного осталось - видите вон тот мысок?
Ребята встрепенулись и поглядели вдаль. Там, на расстоянии, виднелся зеленый мысок: смутный и расплывчатый в дрожавшей над ним солнечной дымке. Яхта быстро летела вперед, и вот уже различимы стали кроения, небольшая пристань, отдельные Деревья - яблони, сливы и вишни…
Николай Христофорович поручил управление Петькиному отцу, а сам спустился в каюту, вернулся с охотничьим ружьем, заряженным холостым патроном, и выстрелил в воздух. Эхо выстрела разнеслось далеко по реке.
Старый поэт подождал немного и пожал плечами.
- Странно, что Никита не отвечает. Он знает мой сигнал и всегда салютует в ответ!.. Ладно, может, они на работах где-нибудь заняты.
- Сколько там всего народу? - спросил Петькин отец.
- Никита, его жена Алена и двое детей - сын Тема и дочка Валя. Теме девять лет, Вале - десять. Все должны быть на месте, тем более что лето, каникулы… Это на зиму детей перевозят в город к бабушке, чтобы они могли без проблем ходить в хорошую школу. - Он взял бинокль и поглядел. - Катер Никиты у пристани. Конечно, он мог куда-нибудь уехать по суше, на своей "Ниве", но обычно он ездит за всем необходимым на катере, через Волгу, в городок, который пока не виден, но мы за полчаса до него доберемся, когда отчалим. Очень славный городок, стоит поглядеть. И у меня там будет для вас один сюрприз…
Он очень хитро подмигнул ребятам, и те поняли, что сюрприз и впрямь будет какой-то необычайный - впрочем, разве могло от этого человека исходить что-нибудь обыкновенное?
Причал был совсем близко. Яхта подошла к нему, Николай Христофорович накинул канат с петлей на столбик в дальнем конце мостков причала, и вскоре яхта встала бортом к мосткам.
Николай Христофорович выбрался на причал и огляделся.
- Странно, что никто не выходит нас встречать! - заметил он. - И никакого движения нигде не заметно. Может, они все-таки уехали? Тогда нам не повезло!
- Можно выходить на берег? - спросил Петя.
- Да. Только Бимбо, бедняге, придется остаться за яхте. У них есть две собаки, и неизвестно, как Бимбо с ними поладит. Кроме того, у них тут всякая живность - куры, овцы, - которую Бимбо может распугать, ведь он не знает, как правильно себя вести. Но хуже всего будет, если он сунется на пасеку…
- А где пасека? - спросил Сережа.
- Вон там, - Николай Христофорович показал рукой. - Довольно далеко. Пасеку ведь ставят не ближе чем в полукилометре от дома.
- Бимбо, ты остаешься за хозяина! - распорядился Петя.
Бимбо печально поглядел на мальчика, но даже не попытался возражать.
- Ничего, Бимбо! - утешил его Николай Христофорович. - Когда мы пойдем купаться, мы возьмем тебя с собой!.. Не нравится мне эта тишина, - пробормотал он, опять оглядываясь вокруг.
Семеро путешественников пошли по причалу. Николай Христофорович озирался и покачивал головой.
- Смотрите, кто-то идет нам навстречу! - сказал глазастый Миша.
- Да это ж Никита! - обрадовался Николай Христофорович и замахал рукой. - Никита!..
Все вздохнули с облегчением: смутная тревога Николая Христофоровича уже начала передаваться и остальным.
Никита в ответ тоже помахал рукой и остановился у края причала, поджидая гостей.
- Что же ты мне не отвечаешь? - спросил Николай Христофорович, обмениваясь с Никитой крепким рукопожатием. - Быть не может, чтобы не слышал моего выстрела!
- Да так, заработался… - как-то рассеянно ответил Никита. - Пока спохватился ответить тебе, ты, гляжу, уже и подплываешь!
- Может быть, я сильно ошибаюсь, - прошептал Миша стоящему рядом Сереже, - но, по-моему, нам здесь не очень рады!
Сережа ответил выразительным взглядом, дав понять, что полностью согласен с Мишиными опасениями.
- А твои все где? - осведомился Николай Христофорович.