15
Он поморщился, положив на правое запястье левую ладонь.
– Больно? – спросила Харпер.
– Оказывается, не так тяжело все это рассказывать. Приятно вспоминать ее, пусть все и кончилось плохо. Иногда мне кажется, что последние девять месяцев я жгу все просто ради удовольствия. Типа: раз Сара сгорела, так пусть и весь мир горит. Поджоги не хуже прозака. – Он вдруг замолчал и задумался. – Черт. Вы же спросили не про душевную боль, да?
– Ага, я спрашивала про запястье.
– А. Ну да. Вообще-то болит. Это нормально?
– После того, как вы второй раз выбили кость? Нормально. – Джон переплел пальцы здоровой руки с пальцами Харпер. Потом посмотрел через комнату на открытую заслонку печки, где плясали желтые языки пламени.
– Мне так хорошо, что даже неловко, – сказал он.
– Мы просто обнимаемся. Даже не разделись.
– Не надо было вас целовать.
– Мы были пьяные. Просто дурачились.
– Харпер, я все еще люблю ее.
– Все нормально, Джон. Это же ничего не значит.
– Значит. Для меня.
– Ладно, и для меня тоже. Но мы не собираемся делать ничего, о чем вы будете жалеть. Вас не обнимали со дня ее смерти, а людям это необходимо. Людям нужна близость.
Печка свистнула и щелкнула.
– Но она не мертва. Она не жива, но и не мертва. Она… застряла.
– Я знаю.
Пожарный повернул голову и посмотрел на нее с тревогой и удивлением.
– Я знаю об этом уже какое-то время, – сказала Харпер. – И видела ее однажды. В огне. Я знала, что там, в печке, есть что-то, в чем вы поддерживаете жизнь. Но это не может быть человек. Оно не может осознавать. У пламени не бывает сознания.
– У спор бывает. Поэтому и феникс кажется живым. Он и есть живой. Он – часть меня. Как рука. Тело Сары сгорело, но девушка в огне остается. Пока я поддерживаю огонь, какая-то несгораемая часть ее жива.
– Вам надо поспать.
– Вряд ли я смогу. Пока запястье так ноет. И еще. Может быть, я не просто хотел рассказать. Может быть, я хотел, чтобы вы услышали. Прежде чем пойдете по той же дорожке и убьете себя, как она.
16
– Она сразу влилась в Свет. Быстрее всех, кого я знаю. Через четыре дня после того, как появились явные отметины, она светилась с нами в церкви, излучала свет и радость. Знаете, какой прекрасной может быть чешуя? Рядом с другими Сара была как молния рядом со светлячком. Это восхищало и немного пугало. Она была сильнее всех нас. Играла на органе, а потом никто не мог вспомнить собственного имени – только ее имя. Часами после единения в Свете люди бродили и разговаривали, как она, двигались, как она.
– Сейчас Кэрол так же действует на людей. – Харпер немного подумала и добавила: – И Алли, кажется. Хотя в меньшей степени.
– Сара хотела, чтобы я показал ей, как поджигать себя, как метать пламя. Она хотела научиться посылать свое сознание в путешествие вместе с огнем. Тогда я уже создавал феникса для спасательных операций, а Ник запускал горящих воробьев, чтобы искать инфицированных. Но я не стал ее учить. Я сердился. Сердился и боялся. Одно дело – заразиться случайно, а другое – заразить себя намеренно. Впрочем, она не отставала. Припомнила мне все хвастовство, зазнайские лекции, всю мою самонадеянность. Если ее девятилетний сын и любовник могут спокойно метать огонь, значит, это безопасно и для нее. Я же сам заявлял, что не променяю чешую ни на что, что я рад быть носителем. Разве все мы не повторяем каждый день в церкви, что мы счастливы? Как мог я желать этого для себя и отказывать ей? Она видела, что я сражаюсь за больных, и хотела сражаться бок о бок со мной. Как я могу упорствовать?
Чем больше она говорила, тем больше я тупел. Я ненавидел ее, себя и весь мир. Я заболел от злобы. Я ведь очень многого не знал. Только два человека умеют метать огонь, не обжигаясь, – Ник и я. Я отказался учить Алли, хотя она часто подкатывала ко мне. У меня были серьезные причины для отказа. Да вот, хотя бы: а что, если полностью подчинить себе драконью чешую могут только люди с игрек-хромосомой? Звучит, конечно, как мужской шовинизм, но природу никогда не интересовало равенство полов. А если нужна определенная группа крови, чтобы все получилось? Или особенность ДНК, как у тех, кто невосприимчив к ВИЧ – мутация лишила их рецептора, необходимого для заражения.
И я не стал учить Сару. В последние недели мы даже не разговаривали. Мы ругались, орали друг на друга, но я бы не назвал это разговорами. Я думал, что если не стану ее учить, ей будет по крайней мере не хуже, чем остальным в лагере. Она хотя бы будет в безопасности, входя в Свет. Я думал, что сумею защитить ее, если оттолкну. Возведу между нами стену.
Если бы Харпер слушала очень внимательно, то расслышала бы тихий свист уголька в печи.
– И она обратилась к Нику, – сказала Харпер.
– Да, – вяло ответил Пожарный. – Ник потом рассказал, что она очень быстро научилась зажигать свечи кончиком пальца – я и сам с этого начинал. Ник решил, что раз она этому научилась, то можно идти дальше. Но еще он сказал, что когда она зажгла свечу в первый раз, то вскрикнула, будто обожглась, хотя ему заявила, что это только от удивления. Потом Ник заметил, что она всегда держит под рукой стакан с холодной водой и каждый раз, запалив свечу, прижимает к стакану руку, как будто палец болит. Иногда она даже окунала пальцы в воду. И меня они не ставили в известность. Тренировались по ночам, пока мы с Алли спасали больных, а я еще оттачивал свою легенду.
Сара хотела знать, как вложить свое сознание в огненных марионеток, как делал я с фениксом, а Ник – со стаей огненных воробьев. Ник считал, что это все равно что перейти сразу к дробям, пропустив основы арифметики. Он хотел, чтобы она сначала научилась превращать руку в факел или метать шаровые молнии. Но она поддразнивала, и шутила, и подначивала его. У Ника не было шансов. Он объяснил общие принципы, основные идеи. Он не мог представить, что она… думал, она просто из любопытства… и…
Он снова замолчал, уставившись на печку, и отблески оранжевых языков пламени будто ласкали его лицо.
– Я возвращался с Алли из очередной экспедиции. Мы привезли в лагерь нескольких беженцев… кажется, среди них был несчастный Нельсон Гейнрих. Я уже направлялся к острову, когда заметил дым над коттеджем. В лагере далеко не сразу сообразили, что происходит.
Я подгреб к причалу на южной оконечности острова – того причала больше нет. Когда я вылез на настил, рухнула крыша коттеджа. Я бросился в заднюю дверь, и через мгновение труба упала на причал, обрушив его почти целиком в воду. На первом этаже были сплошные открытые балки. Одна придавила Ника. Он был без сознания, но я видел, что он дышит. Воздух плыл от жара. Все было в дыму и искрах. Я видел Ника – и Сару. То, что от нее осталось. Кости, пепел и… и… – Он сглотнул и затряс головой, отгоняя воспоминания. – Если бы не Ник, я бы грохнулся без чувств. Я был в истерике. В шоке. Но Ник был там, и я должен был его достать. Я попытался поднять балку, но не смог. Она весила сотни четыре фунтов. Я тужился, не в силах сдвинуть ее, орал на бога, орал на Сару, просто орал.
И тут она появилась. У другого конца балки, рядом с сыном. – Теперь Пожарный говорил еле слышно, глядя на печку не то с благоговением, не то с ужасом. – Я задрожал, увидев ее. Посреди бушующего пожара я дрожал, как под ледяным дождем. Она была великолепна. Великолепней всех на свете. Она была живым пламенем, голубым, как от газовой горелки; волосы развевались прядями красного и золотого огня. Она сотворила топор прямо из воздуха – ну, то есть огненный топор – и ударила по балке. Разрубила одним махом. Топор был так жарок, что расколол бы хоть железный рельс. Я отбросил кусок балки, взял Ника на руки и побежал прочь. Я оглянулся только раз, в дверях. Она все еще стояла там и смотрела, как мы уходим. Она узнала меня. Я понял это по выражению ее лица. Оно было прекрасным и… печальным. Смущенным. Я знал, что она все понимает. Еще мгновение она была женщиной. Потом стала частью огня.
Дом рухнул. Огонь стал тише. Я остался на острове. Сидел в дюнах и смотрел. Люди подходили – приносили поесть, пытались утешить. Я их не замечал. Алли сидела со мной часами. Солнце поднялось и начало припекать, а я не двигался с места. Дом еще горел, когда солнце зашло, хотя остались одни только дымящиеся угли. Я немного вздремнул. Когда проснулся, она стояла на руинах дома – призрак из бледно-золотого пламени. Она исчезла сразу, как только я взглянул на нее, но я уже все понял. То, что осталось от ее сознания, рассыпалось углями, миллиардом микроскопических частичек драконьей чешуи – и это нельзя уничтожить. Она стала пеплом и пламенем. С тех пор я остаюсь на острове и не позволяю погаснуть тому первому огню. Он так и горит, в печке. Она все еще там. Она все еще со мной. Я думаю, что ее сознание удерживается энергией огня и пропадет, только если он погаснет.
Вот, пожалуй, и все. Мало кто в лагере знает, на что способен Ник. Он больше не мечет огонь. Вполне понятно, почему. Он считает себя ответственным за смерть матери. Представляете, каково это: в девять лет носить подобное в сердце? Он не знает, что она по-прежнему с нами, а я не смею показать ему. Страшно представить, как это подействует на него. А если он подумает, что она страдает – и все из-за него? – Пожарный поежился, перевел взгляд с печки на дверь и оцепенел. – Господи. Вы тут уже несколько часов. Нужно вернуться в лазарет до рассвета. Вы слишком задержались.
– Еще минутку, – сказала она. – Майкл обещал, что сможет меня прикрыть в случае надобности.
Джон повернулся на бок, чтобы посмотреть ей в лицо.
– Берегите себя, Харпер. Есть мальчик, который вас очень любит. Только ради вас он еще живет. – Харпер не сразу поняла, что он говорит о Нике, а не о себе. – И до сих пор живет под гнетом вины. Она давит на него, как та балка.
– Уж кто бы говорил, – сказала она.
Он не сразу решился посмотреть ей в глаза.
– Вот почему я не хочу, чтобы вы повторяли то, что сделали со стрелой. Я уже потерял одну женщину, которая была мне небезразлична. Вы не сожжете себя, как она, сестра Уиллоуз. Я не могу потерять вас.
Она не спеша убрала руку, потом поцеловала его в небритую щеку и слезла с кровати. Поправила и подоткнула простыню. Постояла над Джоном, глядя на его худое, усталое лицо. Потом сказала:
– А ведь то, что случилось с Сарой Стори, не ваша вина. И не вина Ника. Никто из вас не должен отвечать за ее смерть. Гарольд Кросс мог бы объяснить, почему. Я люблю вас, Джон Руквуд. – Раньше она такого не говорила, но сказала сейчас, твердо и спокойно, и, не дав ему времени на ответ, продолжила: – Однако вы не врач и не понимаете природы этой инфекции. Сара Стори умерла не потому, что Ник плохо ее научил. И не потому, что ей не хватало игрек-хромосомы или какой-то необходимой мутации. И не по какой-то еще причине, какую вы там себе придумали. Среди дебильных стишков и отвратного женоненавистничества в блокноте Гарольда есть и серьезные исследования. Споры добираются до человеческого мозга очень медленно. Им требуется около шести недель, чтобы достичь зоны Брока – области, которая отвечает за общение. Даже у глухих. Вы говорили, она была заражена – сколько? Две недели? Три? Она поторопилась. Вот и все.
Он ошеломленно уставился на нее.
– Вы не можете знать наверняка. Это только предположения.
– Но я знаю, Джон. У вас есть причины для горя, но, боюсь, вините вы себя зря. И зря беспокоитесь за меня. Я покрылась драконьей чешуей почти девять месяцев назад. Она в каждой клеточке моего тела. Всему, что умеете вы, могу научиться и я. Надо было вам поговорить с Гарольдом.
Пожарный протяжно выдохнул – и сразу словно сдулся, стал меньше.
– Я… я мало общался с Гарольдом в последние недели перед его смертью. Он гадко вел себя с Алли, а я скорбел здесь, на острове. Мы с ним почти не виделись. Собственно, я избегал его.
– Да неужели? Ведь это вы помогли ему выбраться из лазарета. Он сам написал в дневнике.
Пожарный посмотрел на нее с искренним изумлением.
– Или вы ошибаетесь, или он вел воображаемый дневник. А тогда и его медицинским соображениям доверять не стоит. Я не помогал ему сбежать из лазарета. Ни разу. Вы не представляете, какой это был гнусный мелкий тролль.
Харпер тупо смотрела на Джона, чувствуя себя сбитой с толку. Она столько раз читала дневник, что была полностью уверена: Гарольд написал, что Джон Руквуд был его единственным союзником в последние дни.
– Хватит об этом, – сказал Джон и кивнул на дверь. – Вам пора. Не попадайтесь никому на глаза и торопитесь в лазарет. Обсудим все позже. Будет и другая ночь.
Но другой ночи не было.
17
Харпер возвращалась в темноте; воздух был неожиданно теплым и насыщенным ароматами сосен и чернозема. Когда она добралась до лазарета, над восточным краем Атлантики появилась бледно-молочная полоска. Майкл с закрытыми глазами распростерся на диване в приемной; "Рейнджер Рик" лежал на его груди. Он встрепенулся, когда Харпер хлопнула дверью, потянулся и потер мягкое мальчишеское лицо.
– Были проблемы? – спросила Харпер.
– Громадные, – ответил Майкл и поднял "Рейнджера Рика". – Застрял в головоломке на середине – и это печально, ведь игра-то для детей.
Майкл широко улыбнулся сонной невинной улыбкой и продолжил:
– Слыхал, заключенные вернулись благополучно, и все шито-крыто. Чак Каргилл здорово обиделся, проведя час взаперти. И сказал им, что снимет с них скальпы, если кто-то хоть словечко сболтнет Бену Патчетту и Чаку попадет.
– Однажды, Майкл, я устрою переливание – перекачаю себе немного твоей крови. Доза твоей смелости мне не повредит.
– Я просто рад, что вы провели пару часов со своим кавалером. Если кто в этом лагере и заслужил порцию интенсивной нежной заботы, так это вы.
Харпер хотела сказать, что Пожарный вовсе не ее кавалер, но обнаружила, что в горле застрял ком, а лицо горит – и это никак не связано с драконьей чешуей. Другой мальчишка посмеялся бы над ее смущением, но Майкл только деликатно уткнулся в журнал.
– Мои две сестры решили бы это давным-давно, а им и десяти не было. Завтра доделаю. Я договорился с Беном, что буду дежурить в лазарете всю неделю. Подумал, вдруг вам понадобится еще время, чтобы порешать дела с мистером Руквудом, или передать кому-то записку, или еще что.
– Так бы и поцеловала тебя, Майкл.
Он покраснел до ушей, и Харпер рассмеялась.
Она рассчитывала найти Ника спящим – и он действительно спал… только не на своей койке и не на ее. Он растянулся под боком у дедушки. Рука Ника покоилась на груди Тома Стори, ладошка – на сердце. Грудь Тома вздымалась, замирала на страшный миг и опадала – медленно и устало, как ржавая качалка нефтяной вышки, готовая остановиться от старости.
Полоска рассвета легла на щеку Ника, явив розовое, здоровое тепло безупречного личика. Некоторые взъерошенные темные прядки окрасились медью. Харпер не в силах была удержаться. Пойдя к койке, чтобы проверить капельницу отца Стори, она потянулась и легонько потрепала восхитительно шелковые волосы Ника.
Мальчик медленно открыл глаза и зевнул во весь рот.
"Извини, – показала руками Харпер. – Спи дальше".
Ник не обратил внимания и показал: "Он снова просыпался".
"Надолго?"
"На несколько минут. Он назвал мое имя. Губами, не пальцами, но я понял".
"Он говорил еще что-нибудь?"
Ник помрачнел.
"Спросил, где моя мама. Он не помнит, что она умерла. Я не стал ему говорить. Сказал – не знаю, где она". Ник отвернулся и стал смотреть в окно – на кровавое солнечное утро.
Драконья чешуя перестраивает физиологию человека так, что он может дышать даже в густом дыму. Но она не может ничего поделать с твоим горем, не может облегчить дыхание, когда четырехсотфунтовая вина сдавливает твою грудь. Харпер хотела сказать Нику, что он никого не убивал. Что винить себя за то, что случилось с матерью, не умнее, чем винить гравитацию, когда человек, шагнув из окна, падает с десятого этажа. Нет смысла винить и маму – выходя из окна, она всем сердцем верила, что умеет летать. Смерть от чумы в конце концов – не наказание за грехи. Люди становились дровами, зараженные праведники и нечестивцы горели все вместе, огонь не делал различий.
"Он еще многое вспомнит", – показала она Нику.
"А что-то не вспомнит?"
"Что-то не вспомнит".
"Например, кто пытался его убить?"
"Дай ему время, – показала она. – Постепенно он вспомнит больше".
Ник нахмурился, потом показал: "Он сказал, что хочет поговорить с вами. Только сначала ему нужно еще поспать".
Харпер улыбнулась:
"А он сказал – сколько?"
"До вечера".
"Он так и сказал?" – уточнила Харпер.
Ник торжественно кивнул.
"Хорошо, – показала Харпер. – Но не расстраивайся, если он не проснется вечером. Это долгий процесс".
"Он будет готов, – показал Ник. – А вы?"