Они прошли на север по Девятой авеню почти до самого конца Адской кухни. Пеллэм остался ждать на углу, прислонившись к фонарному столбу, а Рамирес скрылся в маленьком мексиканском ресторанчике. Когда он снова появился на улице, у него в руках был пухлый конверт, который он сунул в карман своих узких джинсов.
В соседнем переулке что-то мелькнуло.
- Черт!
Резко развернувшись, Рамирес сунул руку за пазуху куртки.
Пеллэм, присев на корточки, укрылся за припаркованной машиной.
- Кто ты такой, твою мать? - сказал Рамирес.
Прищурившись, Пеллэм всмотрелся в полумрак переулка. Неизвестный оказался Исмаилом.
- Здорово, приятель, - бросил мальчишка, с опаской глядя на латиноамериканца.
Он неуверенно вышел из переулка.
Рамирес посмотрел на него так, словно перед ним был таракан.
- Слушай, будешь так пугать людей… Надо бы хорошенько надрать тебе задницу.
Исмаил беспокойно огляделся по сторонам.
Рамирес повернулся к Пеллэму.
- Ты его знаешь?
- Да. Это мой друг.
По лицу мальчишки промелькнула тень улыбки.
- Твой друг? - презрительно бросил Рамирес. - Почему ты водишь дружбу с таким маленьким moyeto?
- Он отличный парень.
- Отличный парень? - пробормотал Рамирес. - Еще раз так подкрадется ко мне - и станет мертвым отличным парнем.
- Слушай, Исмаил, почему ты не в подростковом центре?
- Не знаю. Так получилось.
- О матери и сестре что-нибудь слышал?
Мальчишка покачал головой, переводя взгляд с хмурого лица Рамиреса на улыбающегося Пеллэма. На мгновение он показался Пеллэму совершенно обычным ребенком. Смущенным, неуверенным, разрывающимся между страхом и желанием. Увидев эту ранимость, Пеллэм ощутил боль. Почему-то гораздо легче было видеть в ребенке дерзость, оставленную улицей. Ему вспомнилось категорическое утверждение Кэрол Вайандотт. Нет, она неправа. Для Исмаила еще не все потеряно. У него есть надежда.
Пеллэм опустился на корточки.
- Сделай мне одно одолжение. Возвращайся в подростковый центр. Выспись хорошенько. Ты чего-нибудь ел?
Исмаил пожал плечами.
- Ел? - не отставал от него Пеллэм.
- Мы с одним парнем стащили несколько банок пива, - с гордостью заявил мальчишка. - И всё выпили.
Однако в его дыхании не чувствовался запах спиртного. Ребяческое бахвальство.
Пеллэм протянул Исмаилу пять долларов.
- Сходи в "Макдональдс".
- Ага! Слушай, Пеллэм, ты зайдешь меня проведать? Я покажу тебе такое! Мы сыграем в баскетбол, я знаю все движения!
- Да, обязательно зайду.
Мальчишка развернулся, собираясь уйти.
Рамирес его окликнул:
- Эй, щенок!
Остановившись, Исмаил с опаской оглянулся.
- У тебя ноги большие?
Круглое чернокожее лицо недоуменно смотрело на Рамиреса.
- Я задал тебе вопрос: у тебя ноги большие?
- Не знаю.
Исмаил опустил взгляд на свои стоптанные кроссовки.
- На, держи.
Рамирес бросил мальчишке коробку с баскетбольными кроссовками. Тот неуклюже ее поймал. Заглянул внутрь.
Его глаза расширились от изумления.
- Ух ты! "Адидас торшон"! В таких играет сам Майкл Джордан! Ух ты!
- Пока что они тебе велики, так что никакого толка от них не будет, - сказал Рамирес. - Но, если ты не будешь подкрадываться незаметно к людям, ты дорастешь до того, что они тебе станут впору. А теперь делай то, что тебе сказал вот он. - Рамирес кивнул на Пеллэма. - Убирайся отсюда к такой-то матери!
Когда мальчишка скрылся, Рамирес предложил Пеллэму:
- Пойдем обмоем мою сделку. - Он похлопал по карману, в котором лежал пухлый белый конверт. - Ты текилу пьешь?
- Мескаль пью. Саузу пью. Но маргарита - отвратительное пойло.
Рамирес презрительно ухмыльнулся, как, похоже, он делал всегда, когда при нем говорили о чем-то очевидном, и пошел вперед, нетерпеливым жестом предложив Пеллэму следовать за собой. Судя по всему, план на вечер был составлен.
Червя они разделили пополам.
Они устроились в прокуренном кубинско-китайском ресторанчике неподалеку от Колумбус-серкл. Рамирес разрубил бедное существо пополам ножом с выкидным лезвием в стиле "Вест-сайдской истории".
Пеллэм рассказал ему о натурных съемках в Мексике, где ему приходилось часами сидеть в обществе свободных от работы осветителей, костюмеров и каскадеров, которые похвалялись своими психоделическими опытами, поглощая жирных белых червей из мескаля.
- Однако, лично я ничего не чувствовал.
- Ты совершенно прав, - заметил Рамирес. - Эти ребята просто пудрили тебе мозги.
И с этими словами он проглотил свою половину червя.
Съев по две тарелки тамалы каждый, они вышли на улицу. Задержавшись у стойки, Рамирес купил еще одну бутылку мескаля.
По дороге в центр города Рамирес пожаловался:
- Слушай, на дворе суббота, а я без женщины. Задница какая-то!
- А та официантка в ресторане, по-моему, она пыталась с тобой заигрывать.
- Которая?
- Испанка.
- Эта? - презрительно фыркнул Рамирес. Помолчав, он нахмурился. - Слушай, Пеллэм, позволь дать тебе хороший совет. Никогда не говори слово "испанцы".
- Вот как?
- Это плохое слово.
- Ну тогда скажи мне, как будет политкорректно? Мне будет очень любопытно услышать это от человека, который спокойно употребляет такие слова, как "ирландишка" и "ниггер".
- Это совершенно другое дело.
- Неужели.
- Да.
- Это почему?
- Потому, - сказал Рамирес. Затем все же решил объяснить: - Понимаешь, надо называть человека по той стране, откуда он приехал. Доминиканец. Пуэрториканец. Вот я - я кубинец. Если хочешь называть всех одинаково, говори "латиноамериканцы". - Отхлебнув из горлышка, Рамирес начал декларировать: - "Apostol de la independencia de Cuba guia de los pueblos… Americanos y paladin de la dignidad humana." Ты испанским владеешь?
- Совсем чуть-чуть. Недостаточно для того, чтобы понять ту чертовщину, которую ты только что сказал.
- Эти слова высечены на памятнике Хосе Марти на Шестой авеню. В Центральном парке. Ты его никогда не видел?
- Нет.
- Ха! - презрительно усмехнулся Рамирес. - Как ты мог его пропустить? Он в высоту тридцать футов. Его лошадь стоит на двух ногах, а сам Марти взирает на Шестую авеню. А лицо у него какое-то странное, как будто он никому не доверяет.
- А кто такой этот Марти?
- Ты не знаешь?
Если не брать в счет фильмы по искусству, история в Голливуде ограничивается вестернами, не имеющими ничего общего с исторической правдой, и фильмами о войне.
- Хосе Марти воевал с испанцами, чтобы изгнать их с Кубы. Он был поэтом. Когда ему было пятнадцать или шестнадцать лет, его выслали из страны. Он объездил весь мир, сражаясь за независимость Кубы. Долгое время Марти жил здесь, в Нью-Йорке. Это был великий человек.
- А ты когда-нибудь возвращался на Кубу?
- Возвращался? Да я там никогда не бывал.
- Никогда? Ты шутишь.
- Не шучу. Зачем мне туда ехать? В Гаване транспортные пробки, трущобы и грязь, там есть las muchachas и las cerveza. Там есть hombres embalados в ganja. Сейчас, наверное, там есть и "крэк". Гавана стала совсем как Нью-Йорк. Когда мне хочется отдохнуть, я отправляюсь в Нассо, на Багамы, с красивой девочкой. И играю там в казино "Клуб Мед".
- Но ведь Куба - это твоя родина.
- Куба не моя родина, - строго поправил его Рамирес. - Она была родиной моего деда. А не моя… На складе, которым я время от времени пользуюсь, есть один тип… сеньор… - Рамирес растянул это слово, наполняя свой голос презрением. - Сеньор Буньелло. Этот viejo, он loco. Только посмотрите на него - он хочет, чтобы все обращались к нему "сеньор". "Я временно вынужден жить в Estados Unidos, - говорит он. - Но сердцем я cubano. Меня выслали, и мне пришлось покинуть родину." Знаешь, Пеллэм, если он еще раз это повторит, я дам ему в морду. Он твердит как заведенный: "Мы обязательно вернемся домой. Получим назад свои плантации сахарного тростника и снова станем богатыми. Los moyetos - ну, черные, будут на нас работать." Puto. Черт побери, мой отец думал только о том, как бы поскорее смыться оттуда.
- Твой отец, он был революционером?
- Mi padre? Нет. Он приехал сюда еще в пятьдесят четвертом. Знаешь, как тогда нас здесь называли? Латиноамериканцев, приехавших в Америку? Нас называли "летними людьми в зимней одежде". Отец покинул Кубу еще ребенком. Его родители поселились в Бронксе. Отец тоже был в банде.
- Ты хотел сказать, в клубе?
- В те времена банды были совсем другими. Когда парень попадал в новый район, ему приходилось сойтись в поединке с местным вожаком. Понимаешь, удары выше пояса - драться можно было только одними кулаками. До тех пор парень оставался никем. Так что пока fidelistos жгли плантации и расстреливали batistianos, мой отец на Сто восемьдесят шестой улице в кругу таких же парней дрался со здоровенным puto. Ему тогда здорово досталось. Но после этого все отправились пить cerveza и ром. А отцу дали прозвище. Его прозвали "Manomuerto". В этот день он доказал свою храбрость. Тогда это называлось: "показал свое сердце". Доказал su corazon.
- Где сейчас твой отец?
- Пропал лет шесть-семь назад. Однажды утром ушел на работу, прислал домой моего брата Пири с конвертом, в котором лежала половина зарплаты, и попросил передать, что когда-нибудь позвонит. Но он так и не позвонил. - Гектор Рамирес громко рассмеялся. - Как знать, быть может, отец сейчас в Гаване.
У Пеллэма в голове копошилась стайка крошечных червячков. Странно, ведь он выпил не так уж и много - рюмок пять или шесть.
Ну хорошо, быть может, больше.
И, наверное, в этих маленьких тварях действительно есть что-то психоделическое.
Они углубились в мрачное сердце Адской кухни. Вдруг до Пеллэма дошло, что Рамирес что-то ему говорит.
- Что?
- Я спросил, какого хрена ты тут делаешь? Только начистоту.
- Какого хрена я тут делаю? Пью текилу с преступником.
- Эй, послушай, ты считаешь меня преступником? Думаешь, что у меня есть судимость?
- Мне рассказали, чем ты занимаешься.
Рамирес задумался.
- И кто же тебе это рассказал?
- Слухами улица полнится, - зловещим тоном пробормотал Пеллэм.
- Ты не ответил на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?
- Ищу своего отца, - ответил Пеллэм, сам удивляясь своей откровенности.
- Ищешь своего отца? И где же он? Он здесь живет?
- Больше не живет. - Пеллэм обратил взгляд на север, где мерцало не меньше миллиона огоньков, ярких и не очень. Он забрал у Рамиреса бутылку. - Несколько лет назад я работал над одним фильмом. Он назывался "Сон в неглубокой могиле".
- Никогда о таком не слышал.
- Этот фильм был об одной женщине, которая возвращается домой и узнаёт, что ее отец, возможно, вовсе не ее отец. Сначала я только искал места для натурных съемок, но затем также переписал часть сценария.
- А мать этой женщины, она что, была путаной?
- Нет, просто завела связь на стороне. Ей было одиноко.
Забрав бутылку, Рамирес отпил большой глоток и кивнул, приглашая Пеллэма продолжать.
- Моя мать живет в противоположном конце штата. В маленьком городке, который называется Симмонс. Нет, ты о таком никогда не слышал. Я приехал ее навестить - это случилось два года назад, на Рождество.
- Ты купил ей подарок?
- Конечно, купил. Дай договорить.
- Очень хорошо, что ты не забываешь свою мать. Так держать, парень!
- Дай я закончу. Мы поехали на кладбище на могилу отца, как делаем всегда, когда я приезжаю к матери. - Еще один глоток. И еще. - Мы пришли на могилу, и мать расплакалась.
Они успели углубиться в Кухню и теперь шли по переулку, вымощенному вонючим от нечистот булыжником, который вел к базе Рамиреса.
- Вдруг мать говорит, что должна сделать одно признание, - продолжал Пеллэм. - Как оказалось, она думает, что мой отец мне вовсе не родной отец.
- Ого, вот так сюрприз, твою мать!
- Бенджамин - муж матери, человек, которого я считал своим отцом, - постоянно отсутствовал. Он все время был в разъездах. Они с матерью поругались по этому поводу. Бен снова уехал. Мать завела любовника. Потом они расстались. Бен вернулся домой. Они с матерью помирились. Она к этому времени уже была беременна, но не могла сказать, когда именно это произошло. Сам знаешь, как это бывает. Однако мать сильно сомневалась в том, что это был ребенок Бена. Она ломала голову над этим с тех самых пор, как Бен умер. Я хочу сказать над тем, говорить или не говорить мне. В конце концов мать не выдержала и во всем призналась.
- Представляю, как хреново тебе было, когда ты все это услышал. Но зачем ты все-таки приехал сюда?
- Мне хотелось разузнать больше об этом мужчине. О своем родном отце. Я не собирался с ним встречаться. Но мне хотелось узнать, кто он такой, чем занимается, может быть, раздобыть его фотографию.
- Он до сих пор живет здесь?
- Нет. Уехал давным-давно.
Пеллэм рассказал о том, как ему удалось раздобыть последний адрес этого человека, но, как выяснилось, тот уехал из того дома много лет назад и не оставил никаких следов. Пеллэм связался с архивами всех пяти районов Нью-Йорка, а также всех близлежащих округов штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут. Безрезультатно.
- Значит, смылся? Как и мой папаша.
Пеллэм кивнул.
- Так зачем ты здесь остался?
- Я решил снять фильм об Адской кухне. Том районе, где жил мой отец. Он прожил здесь довольно долго. - Пеллэм забрал бутылку. - Что ж, выпьем за твоего папашу, сукиного сына.
Он отхлебнул из горлышка.
- Выпьем за обоих наших папаш. Где бы они сейчас ни были, мать их.
Не успев передать бутылку, Пеллэм второй раз за последние несколько дней ощутил затылком прикосновение холодного металла. И на этот раз это тоже было дуло пистолета.
Рамирес удостоился трех громил, Пеллэм - лишь одного.
- Твою мать, - только и бросил молодой латиноамериканец, пока двое держали его за руки, а третий тщательно обыскал, забрав пистолет и нож.
Потом он вырвал у него бутылку с мескалем и зашвырнул ее в переулок.
- Только педерасты-латиносы пьют эту мочу!
Бутылка разбилась, упав на булыжник.
Ухмыльнувшись, Рамирес обратился к Пеллэму, кивнув на громилу, сказавшего эти слова:
- Это Шон Маккрей. Понятия не имею, почему он здесь. По субботам вечером он обычно направляется на свидание - к себе домой, со своим членом.
Чем заслужил удар. Кулак врезался ему в челюсть. Рамирес мотнул головой.
Пеллэм вспомнил Маккрея. Он был тогда в баре вместе с Коркораном. Сидел рядом с Джеко Дрю.
- Я его помню, - сказал Пеллэм.
Чем, по какой-то причине, тоже заслужил удар, но только уже в живот. Пеллэм согнулся пополам, задыхаясь. Державший его парень, здоровенный верзила в черном кожаном плаще, как у Дрю, оттащил его вглубь переулка и, швырнув на мостовую, повернулся к Рамиресу.
Молодой латиноамериканец вырвался, попытался ударить одного из нападавших ногой. Но те просто начали методично его избивать. Когда они наконец остановились, Рамирес выдавил:
- Ах вы долбанные ирландские собаки, вашу мать!
Казалось, своим поведением нападавшие вывели его из себя.
- Заткнись!
Маккрей склонился к Рамиресу.
- У меня был небольшой разговор с О'Нилом. Он мне признался, что у вас с ним были дела. Не могу сказать, что это меня сильно удивило.
Второй ирландец сказал:
- Расскажи ему, что с ним произошло, с этим О'Нилом.
- А, про то, как он отправился купаться? - спросил тот, что присматривал за Пеллэмом.
- Да.
- О'Нил решил искупаться в Гудзоне, мать его, - ухмыльнулся Маккрей. - Неподалеку от второго причала. И до сих пор не всплыл.
Рамирес покачал головой.
- О, просто замечательно. Вы замочили единственного торговца оружием в Кухне… А ведь Джимми тоже покупал у него товар. А теперь всем нам придется покупать разное дерьмо в Гарлеме и в Восточном Нью-Йорке у черномазых, которые будут стараться обчистить нас до нитки. О, ребята, как же мудро вы поступили! Готов поспорить, Джимми еще не знает о ваших подвигах. Твою мать, здорово же вы напортачили.
Он харкнул кровью.
Громилы растерянно застыли. Один из них с тревогой посмотрел на Маккрея.
- Твою мать, - выругался Рамирес, - вы знаете, что будет, если вы меня прикончите? Мое место займет Санчес, и вас выметут отсюда, мать вашу. У нас есть автоматы МАК-10 и "узи". У нас есть "дезерт иглы", такими воюет спецназ.
- О, нам уже страшно, твою мать.
- А когда Коркоран прознает о том, что именно вы развязали войну, - если к тому времени вас еще не пришьет Санчес, это обязательно сделает Джонни. Так что убирайтесь отсюда к такой-то матери, пока ноги целы!
- Слушай, Рамирес, мать твою, полегче на поворотах!
- Ступай к такой-то…
Маккрей выбросил с размаха кулак и попал Рамиресу в скулу. Пеллэм попытался встать, но получил в живот удар ногой в массивном ботинке. Зажимая руками пах, он с громким стоном упал на землю.
Ирландцы презрительно рассмеялись.
- Гектор, твоя подружка - ей стало плохо.
Тот громила, что присматривал за Пеллэмом, крепко схватил его за шиворот. Остальные трое потащили Рамиреса в темноту переулка.