- Шестеренки, - продолжал Бейли, мучая оливку в стакане. - Я имею в виду вот что: знакомясь с Адской кухней, в первую очередь необходимо уяснить, что здесь вас может убить кто угодно, по любой причине. Или вовсе без причины. Это аксиома. Так что же делать, чтобы остаться в живых? Ну, проще всего вести себя так, чтобы убить тебя было достаточно трудно. Держаться подальше от темных переулков, не смотреть встречным прохожим прямо в глаза, одеваться скромно, на перекрестках держаться рядом с другими людьми, в пивных и барах вроде этого как бы случайно упоминать фамилии профсоюзных боссов или полицейских из управления Южного Среднего Манхэттена.
- А при чем тут Этти?
- Все - прокурор, полиция, пресса, - идут по пути наименьшего сопротивления. А если же что-то застрянет в шестеренках состряпанного ими дела, они начнут искать кого-нибудь еще. Найдут другого первоклассного подозреваемого. Это единственное, что мы можем сделать для Этти. Насыпать песку в шестеренки.
- В таком случае, давайте дадим полиции другого подозреваемого. У кого еще мог быть мотив? У владельца здания, правильно? Который хотел получить страховку.
- Возможно. Я загляну в земельный кадастр и выясню, как у владельца обстоят дела со страховкой.
- А почему еще кому-нибудь могло прийти в голову сжечь жилой дом?
- Ну, во-первых, подростки устраивают поджоги просто ради забавы. В нашем городе это самая распространенная причина рукотворных пожаров. Причина номер два - месть. Такой-то и такой-то спит с чьей-то женой. Ему под дверь подливается немного легковоспламеняющейся жидкости, и дело сделано. Нередко преступники прибегают к поджогам, чтобы замести следы других преступлений. В основном, убийств с изнасилованием. Краж со взломом. Далее, как я уже говорил, мошенничества с пособиями социального обеспечения. Потом, пожары ради тщеславия - один сотрудник почты поджег свое отделение, а затем сам его погасил. Стал героем… А здесь, в Адской кухне часто подпаливают памятники истории. Город объявляет старые здания историческими достопримечательностями. Обычно если старое, обветшавшее здание перестает приносить доход, потому что стоимость технического обслуживания становится слишком высокой, владелец его сносит и на освободившемся месте строит новое, более прибыльное. Но памятник истории нельзя снести - он охраняется законом. И что происходит в этом случае? Господи, спаси и помилуй - совершенно случайно происходит пожар. Какое совпадение! Теперь владелец вправе строить все, что ему заблагорассудится. Если, конечно, его не поймают за руку.
- А дом Этти был объявлен историческим памятником?
- Не знаю. Но могу выяснить.
Тон, которым Бейли произнес последнее предложение, немного прояснил то, как смазываются шестеренки. Достав из заднего кармана брюк бумажник, Пеллэм положил его на стойку.
Лицо адвоката растянулось в подвыпившей улыбке.
- О, да-да, сэр, именно так и делаются дела в Адской кухне. Продаются все и вся. Быть может, даже я сам. - Улыбка поблекла. - А может быть, у меня просто слишком высокая цена. В здешних краях это считается этикой - когда человек продается только за очень большие деньги.
Мимо окна промчалась полицейская машина с зажженной мигалкой, но с выключенной сиреной. Почему-то эта таинственная тишина придала этому событию особую напряженность.
Вдруг Бейли стал мрачным. Это произошло настолько внезапно, что у Пеллэма мелькнула мысль, не спровоцировал ли второй - или третий? - коктейль приступ меланхолии. Адвокат отечески взял Пеллэма за руку, и сквозь дымку в его глазах мелькнула проницательность.
- Я хочу сказать вам одну вещь.
Пеллэм кивнул.
- Вы уверены, что вам нужно ввязываться во все это? Подождите. Прежде чем вы ответите, позвольте задать вам один вопрос. Вы говорили здесь со многими? Когда снимали фильм?
- В основном, с Этти. Но также взял интервью еще у человек двадцати.
Бейли кивнул, пытливо вглядываясь в лицо Пеллэма.
- Что ж, народ в Адской кухне идет на контакт легко. Вам дадут отхлебнуть виски прямо из бутылки и не станут вытирать горлышко, когда вы вернете ее назад. С вами будут часами разговаривать, сидя у подъезда. Иногда здешние люди так разговариваются, что их становится невозможно заткнуть.
- Совершенно верно, я в этом уже сам убедился.
- И это настраивает вас на добродушный лад, так?
- Ну да. Настраивает.
- Но это одни разговоры, - решительно заявил Бейли. - Это совсем не означает, что люди вас принимают. Или проникаются к вам доверием. И даже не мечтайте услышать настоящие тайны. Здешние люди ни за что не откроют их такому человеку как вы.
- Так что же хотите рассказать мне вы? - спросил Пеллэм.
Адвокат сразу стал настороженным. Наступила пауза.
- Я вам говорю, что здесь опасно. Очень опасно. И становится еще опаснее. В последнее время здесь было много пожаров, гораздо больше, чем обычно. Бандитские разборки… перестрелки…
Разделы криминальной хроники местных газет пестрели сообщениями о случаях использования огнестрельного оружия. То какие-то подростки протащили пистолет в школу. То одуревший от наркотиков стрелок уложил наповал несколько невинных прохожих. Пеллэм перестал читать газеты на второй неделе пребывания в Нью-Йорке.
- В Адской кухне настали тяжелые времена.
"По сравнению с каким временем?" - подумал Пеллэм.
- Вы действительно хотите впутаться в эту историю? - спросил Бейли. Пеллэм начал было говорить, но адвокат поднял руку, останавливая его. - Вы уверены, что не боитесь того, куда это может вас завести?
Пеллэм ответил вопросом на вопрос:
- Сколько?
Он похлопал по бумажнику.
Бейли снова провалился в пьяную дрему.
- За все? - Пожатие плечами. - Надо будет найти полицейского, который стащит для меня протокол осмотра места пожара, затем придется узнавать название страховой фирмы и все остальное, что есть у полиции на Этти. Сведения о владельце здания и городские архивы открыты для всех, но уйдут недели, если не… понимаете…
- Если не смазать шестеренки, - пробормотал Пеллэм.
- Ну, скажем, тысяча.
У Пеллэма мелькнула мысль, что же в действительности толкнуло его начать торговаться: абстрактная мораль или желание доказать самому себе, что прожженный крючкотвор напрасно считает его чересчур доверчивым.
- Пятьсот.
Бейли замялся.
- Не знаю, хватит ли этой суммы…
- Луис, Этти невиновна, - решительно заявил Пеллэм. - А это значит, на нашей стороне господь бог. Неужели в этом случае не полагается скидка?
- В Адской кухне? - громогласно расхохотался адвокат. - Это место забыто богом. Дайте мне шесть сотен, и я сделаю все что в моих силах.
5
Он развернул план города на дорогом кухонном столе.
Разгладил бумагу длинными, тонкими пальцами. Сынок получал наслаждение от контакта с бумагой, так как знал, что это перевоплощенная плоть деревьев. Он любил слушать ее шуршание, ощущать прикосновение к ней. Сынок знал, что бумага прекрасно горит.
Оторвавшись от плана, он огляделся вокруг.
И снова вернулся к большому листу бумаги. Это был подробный план Манхэттена. Сынок провел пальцем по разноцветным линиям улиц, отыскивая здание, в котором находился в настоящий момент. Наконец он дорогой шариковой ручкой отметил его крестиком. Затем отпил имбирного пива из хрустального фужера.
Послышался шорох и что-то похожее на кошачье мяуканье. Сынок бросил взгляд вправо - на свидетельницу, которая пыталась заигрывать с Джо Баком. Бедная рыжеволосая агент Скаллери из компании "Эрнст и Янг": должно быть, на работе ей платили уйму денег, потому что квартира действительно была очень неплохой. Сынок оглядел женщину с ног до головы и снова решил, что ей было бы гораздо лучше носить волосы длинными, как у него. Она лежала на боку, связанная по рукам и ногам скотчем. Рот у нее был тоже заклеен.
- Этот ваш сериал по телевизору, - равнодушно произнес Сынок. - Знаете, я на самом деле не верю, что ФБР занимается всем этим. Неужели вы полагаете, что федеральным агентам есть какое-либо дело до инопланетян?
Он говорил ласково, но рассеянно, водя пальцем по пестрым квадратам плана - они напоминали Сынку кубики, которые подарила ему в детстве мать.
Здесь.
Он отметил еще одно здание.
И здесь.
Еще одно. Отыскав несколько зданий, Сынок отметил их крестиками. Работа предстоит большая. Но Сынок ничего не имел против работы. Доброе дело само является лучшей наградой за себя.
Испуганно посмотрев на него, агент Скаллери принялась выбивать ногами быструю, испуганную дробь.
- Ну же, ну же, ну же.
Тщательно сложив план города, Сынок убрал его в задний карман. Ручка отправилась в нагрудный карман, предусмотрительно закрытая колпачком. Сынок терпеть не мог, когда его одежда была испачкана пастой из стержней. Встав, он обошел вокруг агента Скаллери, которая продолжала лягаться, кататься по полу и мяукать.
Направившись на кухню, Сынок внимательно изучил газовую плиту с духовкой. Это была самая совершенная дорогая модель, но Сынок рассматривал кухонную технику только с позиций своего ремесла. Свою плиту он использовал только для того, чтобы кипятить воду и заваривать чай из трав. Сынок употреблял в пищу исключительно овощи и никогда их не готовил; он находил омерзительной саму мысль о том, чтобы нагревать продукты питания. Опустившись на безукоризненно чистые плитки пола, Сынок открыл духовку. С биметаллическим клапаном, перекрывающим подачу газа, он разобрался за пять секунд, а со шлангом подачи - за десять. Помещение стало наполняться терпким запахом ароматизатора, который подмешивают к природному газу (сам газ не имеет запаха). Сладковатым, горьким и странным образом манящим - чем-то напоминающим тоник.
Затем Сынок сходил к входной двери и щелкнул выключателем, проверяя, какая лампочка зажглась - под потолком в прихожей. Встав на стул, Сынок приподнялся на цыпочки и разбил лампу гаечным ключом, обсыпав себе волосы и плечи стеклянной крошкой. Потолки в квартире были высокими, и ему пришлось вытянуться во весь рост, чтобы дотянуться. Прыгая на стуле, он представил себе, как высокая агент Скаллери смеется над ним.
Однако хорошо смеется тот, кто смеется последним, решил Сынок, вернувшись на кухню. Смерив презрительным взглядом лежащую на полу женщину, он достал из сумки банку с "сиропом" и плеснул агенту Скаллери на юбку и блузку. Та попыталась отползти от него как можно дальше.
- Ну, а кто смеется теперь, а? - спросил Сынок.
Он прошелся по квартире, гася свет и закрывая все шторы. Вернувшись к входной двери, Сынок вышел в коридор, оставив дверь чуть приоткрытой. Спустившись вниз, он записал фамилии шестерых жильцов дома.
Полчаса спустя Сынок стоял в будке телефона-автомата в квартале от дома, зажимая трубку подбородком, держа в одной руке недоеденное манго, и набирал другой номер.
С пятой попытки ему ответили:
- Алло?
- Скажите пожалуйста, это квартира Робертсов?
- Да, я Салли Робертс.
- О, здравствуйте, вы меня не знаете. Я брат Алисы Гибсон. Она живет в вашем доме.
- Алиса? Ну конечно, в квартире четыре-Д.
- Совершенно верно. Сестра как-то упомянула, что вы живете с ней в одном доме, и я узнал номер вашего телефона по справочнику. Понимаете, я несколько встревожен.
- А в чем дело? - голос женщины также наполнился беспокойством.
- Не так давно мы говорили с Алисой по телефону и она сказала, что ей очень плохо. Судя по всему, отравилась. Сестра положила трубку, а я попытался перезвонить ей, но мне никто не ответил. Мне очень неудобно просить вас, но, быть может, вы сходите к ней и проверите, как она себя чувствует? Я боюсь, как бы Алиса не потеряла сознание.
- Ну конечно же, схожу. Вы назовете мне свой телефон?
- Если не возражаете, я просто не буду вешать трубку, - сказал Сынок, заботливый родственник. - Вы так любезны!
Он откинул голову, прижавшись затылком к алюминиевой стенке будки. На ней тотчас же остались следы пота. "Ну откуда весь этот пот?" - снова подумал Сынок. Впрочем, на улице жара. Потеют все. Правда, руки дрожат далеко не у всех. Сынок прогнал эту мысль. Надо думать о чем-нибудь другом. Как, например, насчет того, чтобы подумать об ужине? Отлично. Что у него будет на ужин сегодня? Спелый помидор. Грунтовой, с плантации в Нью-Джерси. Найти такой будет нелегко. Немного соли и…
Фантасмагория. Звук сильного взрыва дошел до Сынка по телефону раньше, чем он услышал его в живую. Связь тотчас же оборвалась, так как телефонная будка содрогнулась под воздействием мощной ударной волны. Как это обычно бывает при взрыве природного газа, после яркой бело-голубой вспышки было очень мало дыма. Стекла ввалились внутрь от притока кислорода, затем тотчас же вылетели наружу, выпуская выделяющуюся при горении огромную энергию.
Пламя поглощает больше, чем испускает.
Некоторое время Сынок наблюдал за тем, как пожар распространяется до самого верхнего этажа дома, в котором жила покойная агент Скаллери. Занялась покрытая гудроном крыша, и белый дым быстро превратился сначала в серый, а затем в черный.
Сынок вытер руки о салфетку. Затем развернул план города и аккуратно обвел кружком крестик, обозначавший здание. Выбросив недоеденное манго, он быстро пошел навстречу спешащим зевакам, наслаждаясь их возбуждением и жалея о том, что они не знают, кого им надо благодарить за такое зрелище.
- Мать, как ты себя чувствуешь?
- Как она себя чувствует? - разнесся голос над холодным бетонным полом. - Как ее дела?
Этти Вашингтон лежала на койке, поджав колени к груди. Она открыла глаза. Ее первая мысль: Этти вспомнила о том, что у нее проблемы с одеждой. Она всегда очень заботилась о своем внешнем виде, отутюживала платья, юбки и блузки. Но здесь, в женском отделении центра предварительного содержания под стражей в среднем Манхэттене, где разрешают носить свои вещи - разумеется, без ремней и шнурков, - Этти Вашингтон осталась без одежды.
Когда ее привезли сюда из больницы, у нее был лишь бледно-голубой в горошинку халат с большим вырезом сзади. Без пуговиц, на завязках. Этти ужасно его стеснялась. Наконец одна из охранниц принесла ей тюремное платье. Синее. Стиранное не меньше миллиона раз. Этти сразу же прониклась к нему лютой ненавистью.
- Эй, мать, ты меня слышишь? Ты себя хорошо чувствуешь?
Над Этти склонился большой черный силуэт. Чья-то рука провела ей по лбу.
- До сих пор горячий. Наверное, у нее лихорадка.
- За этой женщиной надо присматривать, - послышался другой голос из противоположного угла комнаты.
- С ней все будет в порядке. Мать, с тобой все будет в порядке.
Грузная женщина лет сорока с небольшим опустилась на колени рядом с Этти. Больная прищурилась, чтобы лучше ее видеть.
- Как твоя рука?
- Болит, - ответила Этти. - Я ее сломала.
- Ну у тебя и гипс!
Карие глаза задержались на автографе Джона Пеллэма.
- Как тебя зовут? - спросила Этти, пытаясь усесться в кровати.
- Нет-нет, мать, ты лучше лежи. Меня зовут Хатейк Имахам, мать.
- А меня - Этти Вашингтон.
- Мы уже знаем.
Этти снова попробовала сесть, но почувствовала себя совершенно беспомощной, еще хуже, чем когда лежала на спине.
- Нет-нет-нет, мать, лежи спокойно. Не пытайся встать. Тебя притащили сюда и бросили словно мешок с мукой. Эти белые ублюдки. Просто швырнули на кровать.
В комнате было две дюжины коек, намертво прикрученных к полу болтами. Матрасы толщиной всего в дюйм были твердые, словно утрамбованная земля. Этти чувствовала бы себя более удобно, если бы лежала на полу.
Пожилая негритянка смутно помнила, как полицейские переводили ее сюда из больничной палаты. Она была измучена до предела и накачена снотворным. Ее привезли в "воронке". В кузове держаться было не за что, и Этти казалось, что водитель делал повороты, не снижая скорости, - умышленно. Она то и дело ударялась больной рукой о стены так, что у нее на глазах выступали слезы, а дважды, не удержавшись, она падала со скользкой пластиковой скамьи на пол.
- Я очень устала, - объяснила Этти, обращаясь к Хатейк.
Она обвела взглядом остальных обитательниц камеры. Центр предварительного содержания под стражей представлял собой одну просторную комнату, отгороженную решеткой, с унылыми коричневыми стенами. Подобно большинству обитателей Адской кухни, Этти Вашингтон была более или менее знакома с подобными заведениями. Она знала, что большинство находящихся здесь женщин арестованы за мелкие преступления. Кражи из магазинов, проституция, драки, мошенничество. (Этти ничего не имела против краж из магазинов, потому что это помогало содержать семью. Если женщина становилась проституткой - Этти терпеть не могла выражение "ночная бабочка" - это происходило потому, что она не могла найти приличную работу, за которую платили бы приличные деньги (к тому же, это все-таки была работа, а не дармоедство за счет пособия). Драка - это если надавать хорошенько подружке мужа? А что в этом плохого? Этти сама два-три раза проделывала это. Ну а насчет обмана чиновников из органов социального обеспечения - о, пожалуйста. Деревья, увешанные спелыми фруктами, которые только и ждут, когда их обтрясут…)
Этти хотелось выпить. Очень хотелось. Она спрятала под гипсовую повязку стодолларовую бумажку, но, как ей показалось, из тех женщин, кто находился сейчас вместе с ней, ни у кого не было нужных связей, которые помогли бы раздобыть бутылку. Одни молодые девчонки, еще совсем дети.
Хатейк Имахам снова погладила Этти по голове.
- Мать, ты ляг в кровать. Ляг в кровать и ни о чем не думай. Я присмотрю за тобой. Достану все, что понадобится.
Хатейк отличалась солидными габаритами. Ее волосы были заплетены в тугие косички на африканский манер - так же точно, как заплела их Элизабет, уезжая из Нью-Йорка. Этти обратила внимание на большие дыры в мочках ушей Хатейк, и ей захотелось узнать, какие огромные серьги так растянули кожу. Интересно, а Элизабет тоже носит подобные украшения? Девочка очень любила покрасоваться.
- Я должна позвонить, - сказала Этти.
- Тебе разрешат позвонить, но не сейчас.
Хатейк ласково пожала ей здоровую руку.
- Какой-то ублюдок забрал все мои таблетки, - пожаловалась Этти. - Наверное, один из охранников. Они мне нужны.
Грузная негритянка рассмеялась.
- Милочка, этих таблеток уже нет в здании. Они давно проданы, исчезли. Быть может, мы с девочками попробуем что-нибудь найти. Что-нибудь такое, что тебе поможет. Наверное, рука у тебя болит как член у дьявола.