13
Когда-то Семениха была большой деревней, число дворов в ней доходило до восьмидесяти. Но в послевоенные годы деревня стала таять и поредела настолько, что трудно было найти по соседству два жилых дома. Во многих избах жили лишь старики. Зато летом в Семениху наезжало столько отпускников, что деревенька превращалась в дачный поселок.
Отпускники приезжали целыми семьями и жили в своих домах, откуда ушли на поиски счастья в далекие манящие города. Они ходили на рыбалку, загорали, собирали грибы и ягоды. Грибы сушили, мариновали, солили, из ягод готовили варенье. А в конце лета пестрая, шумная армия отпускников, нагрузившись ведрами, кадками, банками, мешками, уходила на железнодорожный полустанок и разъезжалась по всей стране.
Колхозная работа отпускников не интересовала, и лишь те, кто специально приезжал помочь своим старикам накосить сено на проценты, сенокосничали наравне с колхозниками. Но таких было немного, потому что и коров-то в деревне осталось мало.
Из стариков держала корову только Марфа Пахомова, горбатая семидесятилетняя старуха, которая жила в центре Семенихи. Конечно, Марфе корова была не нужна, но в городе у нее жил единственный сын Николай - отец большого семейства. Марфа копила молоко, сбивала масло, делала домашний сыр и все это отправляла сыну в город.
Николай приезжал на сенокос каждый год. Он привозил с собой старших сыновей, работящих, серьезных парней, и за три недели Пахомовы заготовляли столько сена, что положенных двадцати процентов с избытком хватало Марфе для своей коровы.
Поговаривали, что Николай вовсе собирается переехать на жительство в деревню и потому следит за домом и так крепко держится за корову.
Молва оказалась верной. В конце июня Николай вдруг приехал в Семениху со всем своим семейством и имуществом. Это случилось в тот день, когда Гусь и Толька, жестоко избитый отцом, ушли на Сить.
Возвращение Пахомовых всколыхнуло тихую деревеньку. Бабы судили разное.
- Люди по городам разъезжаются, а он - из города в деревню! - недоумевали одни.
- А чего в городе-то с этакой семьей жить? - возражали другие. - Сам восьмой. Там деньги с неба тоже не сыплются…
- И здесь не малина. Хватит горюшка!..
- Ничего не хватит. Мужик работящий, вон как на покосе-то пластает! Не пьет, руки к хозяйству лежат, сыновья большие. Получит участок, корова у Марфы хорошая… Чего еще надо? Хуже других жить не будет…
"По секрету" сообщалось, что райком намечает Пахомова в бригадиры вместо Аксенова, которого теперь-то уж непременно снимут с работы.
Но что бы там ни говорилось, а общее мнение однодеревенцев оказалось единым и весьма одобрительным: в деревню вернулся - не из колхоза сбежал. Больше бы людей к земле возвратилось, дела в хозяйстве пошли бы веселее.
Пока выгружали из машины небогатые пожитки Пахомовых, ребятишки и старухи толпились возле Марфиной избы, с откровенным любопытством разглядывая горожан и их имущество.
Витька, средний сын Пахомова, смуглый, сухощавый подросток с новеньким комсомольским значком на лацкане пиджака, хмуро сказал Сережке, который, заложив руки в карманы, крутился возле машины:
- Чем вот так глазеть, лучше помог бы носить!
Сережка, ошарашенный столь бесцеремонным замечанием, покраснел:
- Давай, мне не тяжело…
Витька подал ему из машины стопку связанных книг.
- Дай и мне! - подскочила Танька.
Скоро в работу включились все ребята, что постарше, и машина была вмиг разгружена.
- Папа, я схожу на речку поплавать? - спросил Витька у отца.
- Ну сходи, - не совсем охотно отозвался тот. - Только ненадолго.
- На часок, ладно?
- Иди.
Витька побежал в избу, а Сережка в недоумении глянул на сестру: в таких пустяках в деревне не принято спрашивать разрешения родителей, каждый шел купаться и гулять, когда захочет и на сколько захочет.
Через минуту Витька показался на крыльце с голубыми ластами, маской, трубкой и еще какой-то диковинной блестящей штукой в руках.
- Ой, что это? - воскликнула Танька.
- Подводное ружье, - с достоинством ответил Витька.
- Ружье? Подводное?! - изумился Сережка. - И из него можно стрелять?
- Конечно! Видишь, какой гарпун! Любую рыбу насквозь пробивает! - Витька извлек из ружья сверкающую никелем стрелу. - Под водой на семь метров бьет!
По тому, как блестели глаза Витьки, когда он это говорил, нетрудно было догадаться, что ружье - самая драгоценная его вещь, которой вполне можно гордиться и не грешно похвастать.
- И ты уже стрелял рыб? - с затаенной завистью спросил Сережка.
- Стрелял. Только у нас в городе вода мутная да и рыба мелкая.
- А в Сити во́ какие щучины есть! - Сережка раскинул руки в сажень. - У некоторых даже мох на голове от старости вырос. И язи есть - здоровущие! И лещи, и голавли…
За Витькой и Сережкой, пока они шли к реке, увязалась целая ватага мальчишек и девчонок, знавших о подводном снаряжении только из кино да из книжек. Всем хотелось потрогать ласты и маску, посмотреть удивительное ружье, которое пробивает насквозь любую рыбину, и, главное, своими глазами увидеть, как Витька будет плавать и охотиться.
- Вот жалко, Гуся нету! - вздохнул Сережка.
- А где он? - живо спросила Танька. - Там?
- Почем я знаю! Туда бы ушел, так сказал бы. Они с Толькой куда-то подевались.
Ребята привели Витьку на то место, где обычно купались, но Витька недовольно поморщился:
- Тут не поохотишься. Водорослей нету, какая здесь рыба?
- Здесь нету рыбы?! - оскорбился Сережка. - Да если хочешь знать…
- Я не спорю, - перебил его Витька, - но мне трава нужна, чтобы водорослей побольше. А здесь голое место: песок да камни и ни одной травинки.
- Так ведь в траве запутаешься! Даже Васька Гусев в траве-то не плавает!
Но ссылка на непререкаемый авторитет Гуся не произвела на Витьку никакого впечатления. Это задело самолюбие Сережки, и у него родилась дерзкая идея: свести Витьку на Вязкую старицу, где еще никто и никогда не плавал, потому что берега там вязкие, а сама старица чуть ли не сплошь затянута водорослями.
- Значит, тебе тра́вы нужны? - переспросил Сережка. - Тогда пошли!
- Ты куда его хочешь вести? - подозрительно спросила Танька.
- На старицу.
- И не выдумывай!
- А что? - насторожился Витька.
- Да там, понимаешь, коряга на коряге и все вот так травами переплетено. - Для убедительности Танька покрутила руками.
- Ну, а рыба-то есть?
- Там рыбы навалом! - загалдели ребята. - Только ее ничем не выловишь.
- Веди на старицу! - обернулся Витька к Сережке.
14
Вязкая старица выглядела впечатляюще. По берегам черные от воды и почти лишенные листьев заросли ивы, то тут, то там зеленеют островки камыша и рогозы, местами торчат из воды причудливо изогнутые коряги, увешанные тиной и мхом. И всюду трава, трава, трава - элодея, кувшинки, кубышки, стрелолист.
- Ну что, поплывешь? - скрывая усмешку, спросил Сережка.
- Конечно!
- Валяй! Лодки, смотри, тут нету, запутаешься, некому вытаскивать…
Но Витька не обратил на предупреждение никакого внимания. Он разделся, забрел в воду до пояса, натянул на ноги ласты, сполоснул маску, поплевал в нее, потер пальцами, снова сполоснул и только после этого надел на лицо, а трубку взял в рот.
Тем временем со дна поднялась рыжая вонючая грязь, в которой плавали какие-то жуки и пиявки. Однако это ничуть не смутило Витьку. Он зарядил ружье, еще раз поправил маску, потом наклонился и почти без всплеска нырнул прямо в гущу водорослей. Через несколько секунд на поверхности воды показался конец трубки и затылок пловца.
- Вот обождите, он запутается в траве, обязательно запутается! - тревожилась Танька.
Сережка молчал. Он сам был неплохим пловцом, уступал лишь Гусю и видел, что Витька плывет необычайно легко, быстро и бесшумно, а водоросли будто раздвигаются перед ним.
Вода в Вязкой старице была непроточная и потому прогревалась хорошо. Отстоявшаяся, она к тому же была прозрачна, как в хорошем аквариуме, и у Витьки захватило дух от той прелести, которая открылась взору. Розовые, желтые, коричневые, зеленые - всех оттенков - листья водных растений и тонкие извивающиеся стебли создавали впечатление сказочного, неземного мира, который был столь же диковинным, сколь и прекрасным. А по дну расстилались зеленоватые мхи. Вдали они выглядели почти голубыми и будто растворялись в синеватой толще воды.
Чуть-чуть шевеля ластами, держа ружье в правой руке, Витька осторожно раздвигал левой рукой водоросли и во все глаза смотрел на это подводное царство непривычных красок. Никакого сравнения с тем, что он видел в мутных водах пригородной реки, где весь подводный мир предстает лишь в одном желто-сером цвете и где дальше полутора метров ничего увидеть не возможно. А здесь прозрачность воды была по крайней мере метров пять или шесть.
Перед маской сновали мелкие рыбешки, с мизинец и меньше. Их тут были тысячи. Вот впереди показалась стайка окуньков. Красноперые рыбки, топорща колючие спинные плавники, таращили на Витьку - это огромное чудовище - желтые глаза, смешно поднимались на изогнутые хвостики, потом вдруг бросались врассыпную, уступая пловцу дорогу.
Витька выбрал окуня покрупнее и повернул предохранитель, собираясь стрелять. И в этот миг вдали возникли туманные силуэты огромных рыб. Витька замер. Он знал, что под водой, сквозь маску, рыба кажется на добрую треть крупнее. Но даже если бы эти рыбы оказались вдвое, втрое меньше, и то они выглядели бы гигантами по сравнению с окуньками.
Витька повис на месте. Он не дышал, он не смел моргнуть глазом, шевельнуть пальцем! Он со страхом ждал, он был уверен, что рыбы - это были язи - вот-вот исчезнут.
Однако язи и не собирались уплывать. Они явно желали рассмотреть подводного пловца поближе и повернули навстречу. Вот уже видны их желтоватые глаза, красные грудные плавники, серебристая чешуя - каждая чешуйка в отдельности. Витьке сделалось жарко. От наконечника гарпуна до ближайшей рыбины не больше метра. Надо стрелять! Но разве попадешь, если рыба плывет навстречу?
"Промахнусь, ой промахнусь!" - с отчаянием думал Витька, нажимая на спусковой крючок.
Этого малейшего движения пальцев было достаточно, чтобы вся стая встревожилась. Язи стали разворачиваться - одни вправо, другие влево. Теперь ни секунды промедления!
Витька слышал тупой удар гарпуна и видел, как брызнули сорванные острым наконечником чешуйки. Подстреленный язь метнулся было в сторону, но, теряя силы, медленно пошел ко дну. В прозрачной воде заалело облачко крови. И тут вся рыбья стая пришла в смятение. Язи беспокойно сновали взад-вперед вокруг Витьки, задевали скользкими боками его плечи, руки, ноги.
Пока Витька нырял за подстреленным язем, пока нацеплял его на кукан и заряжал ружье, рыбы держались поблизости, а затем, словно по команде, исчезли.
А на берегу в это время творилась невообразимая паника.
- Так и есть, запутался! - кричала Танька. - Ведь утонет! Чего вы смотрите? Спасать надо! Веревку надо!
- Да не ори ты! - огрызнулся Сережка. - Пока за веревкой бегаешь, сто раз утонуть можно. Да и не докинешь туда веревку…
Кто-то из малышей громко заплакал. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы все вдруг не увидели, что Витька перестал крутиться на месте и поплыл дальше срединой старицы.
- Ну куда он плывет? Рехнулся, что ли? - возмущалась Танька.
Потом Витька опять нырял, опять крутился на месте, будто что-то удерживало его под водой, и голова его то появлялась, то исчезала.
Ребята постарше начали злиться.
- Чего бахвалится? - не выдержал и Сережка. - Раз выпутался, второй раз выпутался, а потом так замотается, что и не выберется…
Ни на крики, ни на размахивание руками Витька не реагировал. Это злило еще больше: ведь слышит, что ему кричат, возвращался бы, так нет!
В действительности Витька ничего не слышал. Поглощенный необыкновенно удачной охотой, он плавал до тех пор, пока не почувствовал, что сильно озяб. И тогда он повернул обратно и поспешил к берегу.
- Вы смотрите, что он делает, что делает! - раздалось несколько голосов. - Во дает! Ух ты!..
Напрямик, не огибая водоросли, Витька быстро плыл к берегу, клином рассекая воду. Но каково было изумление ребят, когда он вылез из воды с тяжелой связкой рыбы на поясе! Самые отчаянные, самые смелые подвиги Гуся померкли перед тем, что совершил Витька.
Вовка Рябов восхищенно сказал:
- Вот это да! Где уж Гусю с ним тягаться!..
Даже Сережка не нашелся что сказать в защиту своего лучшего друга, и только Танька заметила:
- У него же нету ластов. И ружья нету…
В окружении возбужденных ребятишек Витька вернулся в деревню героем. А вечером он снова отправился на Вязкую старицу, причем ласты, маску и трубку нес Вовка Рябов. Он нес бы и ружье, да Витька не доверил ему свое сокровище.
15
Утром, едва Дарья возвратилась с фермы, в избу вошла Танька. Поздоровавшись, она скромненько остановилась на пороге.
- Чего в этакую рань тебя принесло? - удивилась Дарья.
- А Васьки нету? - спросила Танька и потупилась.
- Когда он дома-то бывает? С Толькой Аксеновым лешие унесли… На что он тебе?
- Да так… Надо! - И Танька выбежала на улицу.
Решение созрело неожиданно: надо идти на Сить, к шалашу. Танька сбегала домой, взяла тарку - эмалированный бидончик и, сказав матери, что пойдет поискать ягод, вышла на улицу.
Чтобы никто не догадался, куда она отправилась, хотя до этого никому не было дела, Танька пошла совсем в другую сторону, через пожни, и лишь в мелколесье, обогнув деревню, выбралась на знакомую тропку.
В этот год она еще не бывала в шалаше - Гусь ни разу не приглашал ее с собой. Но не выгонит же он ее, если она туда придет? И кто знает, может быть, он оценит ее поступок, что она не побоялась идти по лесу целых восемь километров и они наконец помирятся. Но если Гусь и не пойдет на примирение, если он не оценит ее мужество, она не обидится - сама виновата.
Виновата… Как давно, кажется, это было! Танька вспоминает тот январский день, когда она, не устояв перед соблазном пойти в кино с моряком, впервые почувствовала себя взрослой. Слов нет, тогда она совсем-совсем забыла о Гусе. Вернее, не то чтобы забыла - просто он отодвинулся куда-то далеко-далеко, потому что было бы смешно сравнивать красивого рослого моряка с худеньким подростком, который еще ходит в седьмой класс.
Но после того как Танька поняла свою ошибку, она сразу вспомнила о Гусе и дала себе слово никогда больше не изменять ему. Она не пошла в кино даже с десятиклассником Юркой Субботиным, самым красивым парнем в школе, в которого влюблены все девчонки, - все, кроме нее, Таньки.
Она простила Гусю обидные шутки и насмешки и еще многое готова ему простить…
И сейчас Танька думала о том, что, может быть, Гусь заболел или с ним случилось несчастье… небольшое несчастье, совсем небольшое. И тогда бы Гусь узнал, какая она заботливая и внимательная. Она бы положила его голову себе на колени и гладила его волосы нежно-нежно. И ему бы стало легче, он бы закрыл глаза, а потом уснул. И спящего - только спящего! - она бы его поцеловала. А на самом деле он бы не спал, а только притворился спящим. И он бы сразу понял, что она любит его…
Танька не заметила, как прошла половину пути. Вот и просека. Теперь надо идти влево до квартального столба, потом снова повернуть на юг и идти до тех пор, пока просека не упрется в Сить. А там берегом до шалаша совсем близко.
И вдруг Танька вспомнила: Гусь-то в шалаше не один, он с Аксеновым, которого, говорят, избил отец… И она стала придумывать, куда бы мог исчезнуть Толька, хотя бы на час, на полчаса. Она представила: Гусь болен, он лежит в шалаше, он не может подняться, и Толька сначала уходит за дровами, а потом идет ловить рыбу. Но рыба ловится плохо, и Толька простоит на берегу с удочкой до самого обеда…
Танька успокоилась и прибавила шаг. В желтом белыми горошками платье в талию, стройная и гибкая, она шла легко, не испытывая никакого страха в этом дремучем, глухом лесу. Пустая тарка тихо позвякивала о ветки…
16
Трое суток Толька и Гусь жили в шалаше, питались лишь одной рыбой. Гусю такое житье надоело, и он решил во что бы то ни стало убедить Тольку вернуться в деревню.
- Тебе ведь перевязку надо сделать, - сказал он за завтраком, - а то получится заражение крови, и тогда концы отдать недолго.
- Получится, и пусть, - упрямо сказал Толька. - А в деревню я не пойду.
- Ну и дурак! Давай хоть я перевяжу…
В другое бы время Гусь не стал много возиться: дал разок по шее, и разговор кончен. Но сейчас он не мог действовать старыми приемами: по себе знал - случись у него такое, ни за что бы домой не вернулся. Сколько смог, прожил бы в лесу, а потом сбежал бы куда-нибудь подальше, устроился на работу и письма домой не написал бы.
Тряпка, которой был перевязан Толькин нос, так присохла, что ее пришлось отмачивать. Гусь подогрел на костре воду, поставил котелок на пень возле шалаша и строго сказал:
- Вставай на четвереньки и опусти нос в котелок!
Толька послушно исполнил это распоряжение. Но от теплой воды и оттого, что голова была ниже туловища, разбитый нос заныл. Толька захныкал.
- Не скули! Терпеть надо! - цыкнул Гусь.
- Я терплю, - прогундосил Толька, - да ведь больно…
Кайзер, лежавший возле шалаша, насторожился, тихо встал и осторожно направился в лес.
- Отмачивай, а я посмотрю, чего там, - сказал Гусь и пошел за волчонком.
Впереди, мене деревьев, мелькнуло желтое платье.
"Кого еще леший несет?" - удивился Гусь и встал за дерево. Ждать пришлось недолго. Скоро из-за сосен показалась Танька. Увидев волчонка, она вздрогнула, остановилась, потом тихо позвала:
- Кайзер, Кайзерушко! Иди ко мне…
Кайзер поднял голову и резво затрусил на знакомый голос. Однако вплотную к Таньке не подошел, а остановился в нескольких шагах, выжидающе глядя на Танькины руки.
- Глупенький! Нету у меня ничего! - так нежно сказала Танька, что Гусю сделалось зябко.
Он вышел из-за сосны и приблизился к девушке.
- Чего пришла? - спросил хмуро.
Она склонила голову и молчала.
- А в тарке что?
- Ничего. Пустая…
- "Пустая"… Сама ты пустая! Хоть бы хлеба принесла. Или молока. А то притащилась, сама не знаешь зачем.
Гусь свистнул Кайзеру, повернулся и направился к шалашу. Через минуту не стерпел - оглянулся. Танька стояла, все так же опустив голову, и будто разглядывала своя туфли.
- Ну чего стоишь? Пришла, так иди уж. Хоть перевязку Тольке сделаешь…
Бессловесная и робкая, совсем не похожая на обычную Таньку, задиристую и бойкую, девушка стояла одиноко, будто весь мир покинул ее.
- Так иди же! - мягче сказал Гусь и обождал, пока Танька подошла.
Толька все так же стоял на четвереньках.
- Ой, что это он делает? - вскрикнула Танька.
- Нос отмачивает.
- Нос? Зачем?
- Надо, значит. - И Тольке: - Хватит теленком-то стоять! Поди, отмокло…