Повесть Ю. Дьяконова поднимает важные проблемы из жизни сегодняшней школы. Это и нестареющая тема характера подростка, и взаимоотношения, подчас сложные, учителя с учениками, ребят между собой. Это школьная повесть, увлекательно написанная человеком, хорошо знающим школу.
Содержание:
-
ЗИНОЧКА 1
-
КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ 9
-
ПРИКАЗ САМОМУ СЕБЕ 33
-
Примечания 56
Юрий Александрович Дьяконов
Приказ самому себе
Если бы в учительской вдруг появился живой крокодил, это, наверно, не произвело бы большего впечатления, чем то известие, которое принесла классный руководитель шестого "б" Елизавета Серафимовна:
- Пропал классный журнал!
- Как пропал?.. Не может быть! - закричали на разные голоса учительницы. - Вы, наверно, плохо искали…
- Нет! Нет! Он совсем пропал. Я искала везде!.. Я больше не могу. Это не класс, а какой-то… какой-то… Второй год бьюсь - и все ни с места. Ночей не сплю, все о них думаю. А они…
- Ну, успокойтесь, Елизавета Серафимовна… Найдется. Мы все поищем. Может, завуч взяла для проверки… Такого у нас еще никогда не было. Найдется! - уговаривали ее.
За двадцать восьмое и двадцать девятое декабря учителя, уборщицы и завхоз обыскали школу от подвала до чердака. Нашли старенький магнитофон, два горна, кучу наглядных пособий и множество других вещей, которые считали давно утерянными. Но журнала, где были уже выставлены почти все оценки за первое полугодие, так и не нашли.
Словно "колокол громкого боя" на военном корабле, неистово затрещали звонки, возвещая окончание шестого урока.
Минут пять лестница гремела и стонала под ударами сотен нетерпеливых ног. Гул волнами проносился по коридорам. Класс за классом скатывались вниз, к раздевалке. Пушечными выстрелами, раз сто подряд, отсалютовала уходящим тяжелая парадная дверь. Школа опустела. Стало слышно, как за стенами беснуется холодный декабрьский ветер, швыряет хлопья мокрого снега в погасшие глазницы огромного старинного здания. Светятся лишь окна учительской - там идет педсовет, да на втором этаже в конце коридора сквозь толстые двери слышно, как шумит, волнуется шестой класс "б".
Староста класса Сильва Орлова вот уже с полчаса тщетно пыталась навести порядок. Она охрипла, отбила себе ладошки об учительский стол. Но ничто не помогало. Все разделились на группы и спорили, кричали, доказывали друг другу свою правоту до хрипоты. Сильва метнулась к парте, выхватила новенький, изукрашенный затейливой резьбой пенал из палисандрового дерева, хлопнула им по столу.
Ребята стихли. Но только на миг. И тотчас каждый занялся своим. Старенький учительский стол гремел, как боевой барабан африканских дикарей. Но спорящие еще чуть наддали, и его звуки бесследно утонули в сорокаголосном хоре… Пенал чуть слышно треснул и развалился надвое. В наступившей вдруг тишине было слышно, как по столу катятся красный, зеленый, голубой, золотистый стерженьки авторучек.
- Папин подарок!.. Парижский набор! - ахнули девчонки.
Испуганные глаза Сильвы прищурились. Губы сложились в презрительную улыбку. Но ответить она не успела. В класс влетела председатель совета отряда Зойка Липкина и взвизгнула:
- Идет!.. Идет!.. Елизавета…
Вошла высокая женщина в светло-синем шерстяном костюме. Черные волосы, уложенные в красивую прическу, будто оттягивали ее голову назад. Она строго оглядела класс и, четко выговаривая слова, сказала:
- Ну, Углов. Тебе последнее слово. От того, сознаешься ли ты сейчас, во многом зависит твоя будущая судьба. Говори.
Из-за последней парты поднялся высокий светловолосый мальчишка. На бледном скуластом лице выделялись большие серые глаза. Они смотрели дерзко, с вызовом и ненавистью, но не на товарищей, не на учительницу, а куда-то в стену, мимо ее, словно там и находился тот, неизвестный, кого он так ненавидит. Мальчишка сунул руки в карманы, но тотчас выдернул их, будто наткнулся на что-то острое.
Класс затаился.
- А что мне говорить? - хрипло спросил Углов и усмехнулся: - Вы же все знаете… даже лучше меня.
- Не паясничай! - одернула его учительница.
- Нечего мне говорить! - вдруг сорвался на крик Углов. Не брал я ничего! Не брал! - и отвернулся к стенке.
- Прекрати! И повернись, когда с тобой говорят! Сейчас ты пойдешь на педсовет. Ясно? И я не уверена, совсем не уверена, что тебя оставят в стенах нашей школы!..
- Ну и ладно! Я и сам могу уйти!.. Ни на какой педсовет не пойду! - И, раньше, чем кто-либо успел его задержать, Углов, пробежав по классу, скрылся за дверью.
- Вернись! - бросила вслед учительница. - Ты пожалеешь!
Остроносый худенький мальчишка в очках и черноголовая смуглая девчонка кинулись вслед за ним. В классе творилось что-то невообразимое. Теперь и сама учительница, как прежде староста, никак не могла угомонить ребят.
Шум оборвался сразу, как только вернулись те двое.
- Не до-догнали, - сказал мальчишка в очках.
- Без пальто убежал! - растерянно проговорила девчонка.
- Безобразие! Я не узнаю свой класс! - когда чуть стихло, сказала учительница. Сейчас без шума, на цыпочках пойдем в раздевалку. Педсовет уже начался… А завтра, тридцать первого, к восьми утра… запомните: не к десяти, как говорили раньше, а к восьми! Все, как один, придете на уборку школы к Новому году. Всем ясно?.. Построились!.. Идите…
В переполненной учительской уже второй час шел педсовет.
- По второму вопросу слово имеет классный руководитель шестого "б" Елизавета Серафимовна, - объявила завуч.
- Только вы покороче, - попросил кто-то с места.
- Я учту ваше пожелание, - улыбнулась Елизавета Серафимовна. - Буду предельно кратка. Итак, пропал классный журнал моего шестого "б". По существу, не пропал. Его украли… Да, да! Украли самым бессовестным образом. И, по-моему, о виновнике не может быть двух мнений. Вот факты. Ученик шестого "б" Углов вечером двадцать седьмого декабря ворвался в школу и, несмотря на требование швейцара выйти, побежал на второй этаж… Тут, около незапертой учительской, и застала его завхоз школы. Почему он оказался там, Углов не пожелал объяснить. Затем он сбежал вниз и, нагрубив швейцару, прорвался на улицу… Мало того. Через два дня мы обнаружили у него листок из пропавшего журнала!
- Кто бы мог подумать!.. Не может быть!.. Ну и дела-а!.. А на вид такой скромный! - послышались удивленные возгласы.
- Я не буду говорить о других, совершенно очевидных уликах, - выдержав паузу, продолжала Елизавета Серафимовна. То собой представляет Углов? Распущенный мальчишка. Отца у него нет. Мать за ним совсем не смотрит. Он ужасно груб. Учится из рук вон плохо, имеет двойки. Водит дружбу с хулиганами. Недавно избил члена совета дружины Валерия Сундукова. Я много раз уличала его во лжи. Список его "достоинств" можно продолжать до бесконечности…
- Я не согласен, Елизавета Серафимовна! - с места сказал пожилой физик. Вы приписали мальчишке все смертные грехи.
- Может, вы, Владимир Демидович, скажете о неизвестных мне достоинствах Углова?
- Непременно скажу, Елизавета Серафимовна!
- Товарищи, прошу не переговариваться, - вмешалась завуч. - Слово имеет инспектор районо Александра Михайловна.
- Я, как вы знаете, - тихо начала Александра Михайловна, - до районо работала в вашей школе. Зиновий Углов учился у меня с первого по четвертый класс. И то, что я тут услышала, меня поразило… Нет, товарищи, не просто поразило - потрясло! Зиновий Углов - и вдруг нечестный. Лживый. Драчун. А теперь еще, оказывается, и вор?! Это в моей голове не укладывается… Да вы знаете, как его называли всегда в классе? Его звали ласковым именем: Зиночка… И это было не просто уменьшительным от Зиновия, а признанием его порядочности, мягкости, постоянной доброжелательности. Как же могло произойти такое?..
В дверь учительской бочком протиснулась старушка швейцар, прошла к столу и передала записку. Завуч прочитала ее и, как только Александра Михайловна закончила свое выступление, объявила:
- Товарищи, мы работаем два часа. Кроме того, сейчас из райкома позвонила директор. Она будет здесь минут через десять и просит вопрос о шестом "б" и Углове не решать до ее прихода. Итак, объявляю перерыв на десять минут….
ЗИНОЧКА
ПРАЗДНИК В ДОМЕ УГЛОВЫХ
В День Победы, 9 мая 1955 года, в открытые настежь окна маленького деревянного домика на Очаковской из-за белых занавесок летели вдоль улицы то разудалые переборы баяна вперемежку с веселыми выкриками и дробным стуком каблуков, то задумчивые, тягучие песни про Дон-батюшку, волю-вольную и трудное, изменчивое казачье счастье. А то вдруг оборвется тоскливая мелодия, крякнет баян удивленно-радостно и грянет хлесткая фронтовая частушка.
Хозяин дома, бывший фронтовой разведчик, Иван Васильевич Углов, отмечал сразу два события. 2 мая жена Оля подарила ему сына. Подумать только! Сына, о котором он мечтал еще в окопах, и только теперь, спустя десять лет после войны, дождался.
Углов ходил сам не свой, смотрел на мир посветлевшими от удивления и счастья глазами. А вчера, едва он успел привезти из больницы домой жену с сыном, к дому подкатил нарочный и потребовал немедленно явиться в военкомат.
"Вот незадача! - огорченно думал Углов, трясясь в люльке военкомовского мотоцикла. - Зачем я понадобился?.. А вдруг снова военные сборы! Загонят месяца на три куда-нибудь в Среднюю Азию. А как же Оля? Ведь она еще не поправилась…"
- Вольно, товарищ гвардии сержант! Вы догадываетесь, зачем я вас вызвал? - спросил военком.
- Никак нет, товарищ подполковник!
- Орден вам прибыл. За что это, гвардеец?
- Не знаю, - удивился Углов. Он ожидал услышать что угодно, только не это. - Вроде бы не за что.
- Вот те на! - развел руками военком. - Может, Президиум Верховного Совета ошибся? Или вы не Углов?
- А что, товарищ подполковник, все может быть. Однофамильцы бывают… Вот у нас случай в полку был…
- Э-э, - прервал военком, - кончай эти байки. У нас в полку тоже были случаи. Но я не помню, чтобы у нас на фашистском танке па немцев в атаку ходили. Был такой случай?
- Был, товарищ подполковник, - улыбнулся Углов. - Это все капитан Николаев придумал. Я только подсоблял…
- Нет, товарищи, - обратился военком к окружившим; их офицерам военкомата, - что же это такое?! Прямо не гвардии сержант, а барышня. Ему золотой орден Славы первой степени прислали. Единственный в нашем районе кавалер всех трех степеней. Подумать только! А он: ошиблись… подсоблял… однофамильца приплел… - военком согнал с лица улыбку и приказал: - Сержант Углов. Доложите о бое под Гроссдорфом в апреле 1945 года. Молодым офицерам полезно послушать. Садитесь все, товарищи…
- Есть доложить! - щелкнул каблуками Углов…
Капитан Николаев… Свято хранил память о своем фронтовом друге и командире, погибшем в последний месяц войны, Иван Углов. И сына назвал его именем - Зиновий.
К пяти годам Зиночка знал уже все буквы, умел считать до двадцати. Мама с папой научили. Очень ему хотелось учиться. Но в школу все равно еще не примут. Говорят: подрасти надо. А вот с ростом-то у Зиночки и плохо. Одногодки ого как вытянулись! Все его обогнали. Мама сказала, это оттого, что он ест плохо. Стал он есть все подряд: и суп, и кашу, и кисель клюквенный. Даже добавки просил. И, правда, подрос… да только не туда, куда надо. Стал кругленьким, упругим, как мячик. А вверх - ни чуточки.
- Ничего, сынок, - утешала мама. - Придет время - ты еще всех обгонишь. Будешь большим, как папа.
А Зиночка с грустью думал: "Когда это будет?" Но грустил он редко. Характером пошел в маму: был веселым, уступчивым, ласковым. За это его любили на улице все, от взрослых людей до последней приблудной собаки и ободранной хромоногой кошки.
Вообще, с кошками и собаками, с воробьями и галками, со всем, что бегает, летает или ползает, Зиночка жил в ладу. Он мог часами наблюдать, как жук или муравей тащит громадную травинку. Убирал с его пути ветки, камни, чтобы работяга поскорее донес тяжелую ношу до своего жилья. Зимой он подкармливал голодных воробьев и галок. А синички так привыкли к нему, что каждое утро стучали в стекло носами и звали тоненько: "Пи-ить! Пи-ить! Синь! Синь!"
- Вот глупые, - смеялся Зиночка, - надо говорить: "Есть! Есть!" - и высыпал на дощечку под окном любимое кушанье синичек - жирные крошки от котлет.
А не бояться кошек и собак его научила мама.
- Они же умные, Зиночка. И добрые. Они понимают, что ты маленький, и никогда не тронут. Приласкай их, дай что-нибудь. И животные всегда помнят…
Когда Зиночка выходил на улицу, соседские собаки издалека бежали к нему, заглядывали в глаза и тыкались носами в карман, ли, что он припас для них какой-нибудь гостинец.
Если у человека много друзей, то ему и грустить некогда. Утром от калитки уже несется девчоночий крик:
- Зи-ноч-ка! Идем иг-рать! - И он спешит к подружкам.
Играл он только с девочками, потому что ближайшими соседнего угла и до водоразборной колонки были одни девочки. Правда, мальчишки встречались. Но разве с ними поиграешь? Совсем большие. В школе учатся. А ходить дальше угла, где Очаковскую пересекает Державинский спуск, или в другую сторону, за водоразборную колонку, мама не разрешала.
Да и зачем уходить, если и в своем, и в ближайших дворах лето созревает что-нибудь вкусненькое: то белая, сладкая, как тютина, то темно-красная, крупная черешня, то золотисто-солнечные шарики абрикосов или такие прозрачные, что видно насквозь зернышки, полосатые ягоды крыжовника. Под густыми ветвями деревьев никакая жара не страшна. А уж сколько заветных уголков во дворах, за сараями, между домами! Там, вдали от придирчивых взрослых, можно играть в любую, самую интересную игру хоть до вечера.
Верховодила всей компанией Саша Магакян. Худая и черная как галка, она была старше Зиночки на полгода и выше на целую голову. Она лучше всех прыгала через веревочку. Умела спрятаться так, что никто не найдет. Если играли в "дочки-матери" или в "гости", она обязательно была мамой. А если в "самолет" или в "паровоз" - летчиком или машинистом.
А Зиночке доставались второстепенные роли. То он был дочкой, то жужжал, как самолет, или гудел паровозом. Зиночка не обижался. Но иногда ему очень хотелось самому играть настоящую мужскую роль. Да разве Сашу переспоришь?! Как уставится своими черными глазищами! Как начнет доказывать! И все равно выходит, что Зиночка неправ, и эту роль никто, кроме самой Саши, лучше играть сможет…
"БОЙ ЗА СЕВАСТОПОЛЬ"
Спрятавшись от солнца, Зиночка в закоулке, в который уже перекладывал с места на место свои железки. Саша опять куда-то исчезла с утра. Скучно… Вдруг по шее ползло что-то, защекотало лапками. Он отмахнулся… Чуть погодя - опять ползет.
- Ах ты, противная муха! - крикнул он и обернулся. Но никакой мухи не было. Из щели между досками высунулась длинная травиночка с кисточкой на конце, мазнула его по носу и исчезла. Послышался смех. И над забором появилась Саша:
- Бросай свои железки. Я такую игру придумала!
- Ты уже пришла?! - обрадовался Зиночка и, опасливо оглядываясь на дом, полез через забор.
- Играть в Севастополь будем! - объявила Саша, когда все собрались в соседнем дворе. - В Севастополе моряки наши, советские. А фашист лезет и лезет. А наш капитан как закричит: "Бей фашистских гадов!" И та-та-та-та! Из автомата…
Она быстро распределила роли. Сама - морской капитан. Клава с Ниной - матросы. Лида и Катя - партизаны, которые выходят из подполья и бьют фашистов с тыла.
- А я кто буду? - спросил Зиночка.
- А тебе мужская роль. Ты будешь фашистом.
- Не буду я фашистом! - возмутился Зиночка.
- А кто же будет? - удивилась Саша. - Клава и Лида не умеют выть и кричать на разные голоса. Только ты умеешь.
- Все равно не буду! Папа говорит: фашист хуже зверя.
- Так тогда и игра не получится. Ну побудь фашистом один только разик! Пиратом ты сколько раз был! - упрашивала Саша.
- Пиратом буду. А фашистом - никогда! - уперся Зиночка.
Они бы, наверно, сильно поссорились. Но за забором послышалась возня. Сверху кубарем скатилась Лидина кошка, а за ней во двор спрыгнул взъерошенный пес. Кошка рыжей молнией взлетела на тополь. Девчонки завизжали и забились в угол двора.
- Бешеная! - крикнула Саша и стала карабкаться на забор.
Зиночка тоже хотел бежать вместе со всеми. Но всмотрелся и вдруг пошел к яростно бросающемуся на дерево псу.
- Съест! Он тебя съест! - ахнули девчонки и в ужасе закрыли глаза. А когда открыли, пес уже не лаял и не кидался на дерево, что-то ел из рук Зиночки. Пес был такой большой, а Зиночка такой маленький, что из-за собачьей спины виднелась только его голова. Потом он взял собаку за ошейник с обрывком веревки, проводил до ворот и закрыл калитку.
- Как же ты не забоялся? - с уважением спросили девочки.
- Так он же знакомый! Его Полкан зовут, - объяснил Зиночка.
Они еще немного поговорили о собаке и вернулись к игре.
- Фашистом все равно не буду! - заявил Зиночка. - Я морским капитаном хочу. Разве ты забыла, Сашенька? У меня и бескозырка моряцкая есть. С ленточками!
- У него бескозырка есть, - как эхо, повторили девочки.
- Я хочу капитаном, - настаивал Зиночка.
- Он хочет капитаном, - поддержали девочки.
- И я хочу! - заупрямилась Саша.
- Зато он собаку прогнал! - напомнила Лида.
Против этого Саше возразить было нечего. И впервые за все время она уступила Зиночке:
- Ну и пусть! А тогда я буду командиром партизан!
- А кто будет фашист? - спросила Клава.
Фашистом быть никто не согласился. Тогда они решили: пусть фашистами будут пыльные заросли бурьяна. Еще и лучше! Их и колоть, и рубить можно по-правдашнему…