С подножки папе было хорошо видно, что и на крышах тоже лежит снег и что он вспыхивает под солнцем. А папиным щекам было холодно, - морозный ветер щекотал их колючками. От ветра и блеска белого снега на глаза ему навертывались слезы.
Все сияло, дробилось и троилось у папы в глазах. Ветер пел ему в ухо самые распрекрасные песни.
Он пел про то, что Тарасик не устроит дома пожара, не обольет чернилами папины тетрадки, не опрокинет на пол молочную лапшу, а съест ее и будет сыт.
Он пел про то, что папа сдаст все экзамены и через три года наконец-то станет инженером-электротехником.
"Фьюисть - хорошо!.. Фьюисть - хорошо!" - говорил ветер.
Папа слушал-слушал, что говорит ветер, и вдруг взял и поверил, что все на свете в самом деле хорошо.
- Давайте-ка сойдем с подножки, гражданин, - сказала папе кондукторша и постучала в стекло автобуса костяшками пальцев. - Давайте не будем стесняться, купим билетик!
Но папа, ясное дело, не спустился с подножки. Ему не плохо было и тут.
Он доехал до перекрестка улицы, соскочил на ходу, глотнул морозный воздух и стал бодро и весело пересекать площадь.
И вдруг папа замер с раскрытым ртом. Большие часы на перекрестке улицы сказали ему, что сейчас без трех минут девять. Этим часам, как и всяким часам на свете, не было дела ни до Тарасика, ни до папы Тарасика, ни до тех чернил, которые Тарасик опрокинул на новый паркетный пол.
Часы были заняты - они указывали время для всех людей на земле: для тех, кто родится в эту минуту и будет каждый год в этот день получать подарки; для тех, кто глянул в окошко, удивился, как все кругом светло и бело, и крепко-крепко закрыл глаза; и тому они указали время, кто придумал самую красивую на земле песню; и тому, кто сочинил, как перекинуть через широкую реку большой и прочный мост; и тому, кто в первый раз сел верхом на оленя и крикнул "кой-кой": иди, мол, вперед, олень! И тому, кто оперся смуглой ножкой о ствол пальмы - есть такое южное, шершавое высокое дерево - и сорвал свой первый в жизни банан; и тому, кто плыл в океане; и тому, кто сделал первый робкий шажок по большой земле; и тому, кому минуло сто лет; и тому, кто сказал в первый раз короткое слово - "мама". Часы - это время; они не только часы. Поэтому и тем они сказали, который час, кто в эту секунду вылупился из яйца и глянул на курицу глазами-бусинками; и тому, кто выклюнулся из земли - травинке, и яблоне, и будущему дубу.
Пока папа, раскрывши рот, глядел на часы, большая черная стрелка вздохнула, дрогнула… Стало ровно девять часов.
Папа Тарасика опоздал на работу…
Папа, насупясь, вошел в ту комнату, где работала его бригада, и сказал: "Здравствуйте!"
Папин начальник поднял на него глаза и притворился глухонемым.
Начальник был толстый человек, лицо у него было доброе… Если глянуть на него со стороны, могло показаться, что он хороший.
Но на самом деле папиному начальнику было решительно все равно, что папа Тарасика занимается по ночам; что у папы есть сын Тарасик, что надо каждое утро, до работы, гулять с Тарасиком; что папе Тарасика сейчас не особенно хорошо живется, потому что мама Тарасика уехала на Дальний Восток, а детский сад закрыли на карантин.
Папин начальник работал в "Госэнерго", в руках у него было электричество всего района, но не было у него ни в руках, ни в кармане потайного фонаря, который может взлететь и осветить все на свете. Даже то, о чем думает человек, даже то, что у него на сердце, и то, как он живет далеко от нас - за стеклами и дверями своего дома.
Начальник не знал, что бывают на свете такие фонарики. И если бы мы сказали ему, что они бывают, он засмеялся бы нам в глаза.
В комнате, где работала папина бригада, висела на стене большая карта, похожая на географическую. Она была сделана из железа и вся разрисована квадратиками.
Взгляни на эту карту не только что Тарасик, но даже, скажем, человек посолидней Тарасика - который уже занимается в школе, - он тоже ничего не смог бы на ней прочесть.
Карта была вся сплошь усеяна маленькими лампочками.
Если на какой-нибудь улице или же на заводе гас свет, в прямоугольнике или кружке, который изображал улицу, переулок или завод, сейчас же загоралась электрическая лампа. Зеленый огонек. Он значил: авария на вашем участке, товарищи электротехники.
Работа папы Тарасика, монтера Искры, и двух его напарников, Андреева и Рахматулина, была похожа на работу врачей скорой помощи.
Вот, например, раздается звонок:
- Вышлите скорую помощь!.. Побыстрей! Человек поскользнулся и упал с крыши. Он пускал бумажного змея… Да, да… Свалился. Свалился. Поторопитесь.
Так же примерно бывало и в "Госэнерго". Только вместо того, чтобы позвонил телефон, загорался на карте зеленый огонек. Он говорил папе Тарасика и его напарникам: "Скорее, скорее, ребята!.. Нуждаемся в скорой помощи. Погас свет. Без электричества не может работать завод. Не может заниматься школьник; никто не хочет сидеть у себя дома в темноте".
И вот дежурные монтеры садятся в дежурный автобус "Госэнерго".
…Помните ли вы, что на лбу машины "Скорой помощи" нарисован красный крест? Она летит по городу, и ей дают дорогу пешеходы, трамваи и троллейбусы.
Каждый знает: она едет вперед без оглядки, чтобы спасти больного.
А во лбу автобуса "Госэнерго" нет, разумеется, красного креста. На боку у него написано незаметными буквами: "Аварийная. Госэнерго". Вот только и всего.
Но машина с дежурными монтерами тоже шибко мчится по городу. Шофер электрической скорой помощи дает, как говорится, газу.
"Госэнерго" - написано на боку автобуса.
"Граждане! Дайте дорогу машине "Госэнерго"!
А люди глядят ей вслед и удивляются - почему не останавливает милиционер этот маленький, неказистый автобус? По какому такому праву он обгоняет весь городской транспорт?..
Комната дежурных монтеров звенит, гремит и тренькает телефонными звонками. К железной карте придвинут длинный и узкий стол, похожий на гусеницу. На столе штук десять телефонов. И все они звонят то разом, то с перерывами в несколько минут.
- Слушаю! Оперативная служба. У телефона диспетчер Андреев.
- Слушаю! У телефона монтер Искра.
- Слушаю! У телефона Рахматулин.
Так отвечают в трубку дежурные монтеры.
Если свет погас в жилом доме, телефон не устает звонить. Жильцы сердятся.
- Давай свет, "Госэнерго"! Безобразие! Бюрократизм! До людей вам нет никакого дела!
Телефон звенит, тренькает, надрывается. По ту сторону телефонов выходят из себя и кричат на монтеров жильцы домов, где погас свет. А железная карта "Госэнерго" давно уже зажглась зеленым или другим огоньком. Она давно уже рассказала монтерам, где именно случилась авария; она им сказала, какая именно авария произошла на их участке и какой пострадал кабель: кабель, по которому бегут токи высокого напряжения.
Вы, может, не знаете, что ток, как и человек, бывает высокий и низкий? Если ток высокий, тогда на той (большой) машине, где он заперт, написано: "Осторожно - опасно для жизни", - и нарисована красная стрела, похожая на молнию.
Если ток низкий - это как небольшого росточка и не особо сильный человек: дал в ухо, а ты устоял. Да и то не всегда. Разозлившись, он тоже может убить.
- Слушаю, - отвечает диспетчер Андреев.
- Слушаю, - отвечает монтер Искра.
- Слушаю, - отвечает монтер Рахматулин.
Не беспокойтесь, граждане! Без света сидеть не будете. Нам все известно. Мы примем меры.
Вот так, очень вежливо и терпеливо, говорят монтеры из "Госэнерго" в орущую телефонную трубку.
В тот день, когда Тарасика чуть не уволок в милицию милиционер, а папу чуть не огрела лопатой женщина-дворник, в тот день, когда папа, взяв с рук на руки своего сына, донес его домой, поехал на работу автобусом номер четыре и вбежал в свою рабочую комнату, опоздав на десять минут, - в этот день зеленый огонек на деревянной карте сказал о том, что испортился свет в одном из районов.
На место электрической аварии сейчас же выехали два монтера: монтер Искра - папа Тарасика и монтер Рахматулин - папин напарник.
Их третий товарищ - мастер-электротехник Андреев - остался дежурить в "Госэнерго" для того, чтобы отвечать на телефонные звонки и глядеть на карту - не зажжется ли на ней другой зеленый огонек, не случится ли в районе еще какой-нибудь аварии с электрическим светом.
Машина "Госэнерго" - маленький, неказистый автобус - быстро летела по городу.
В автобусе сидели два монтера - папа Тарасика, папин товарищ Ахмед Рахматулин - и шофер, пожилой, надутый и небритый человек.
Все молчали. Каждый был занят своими мыслями.
Автобус ехал по длинным, центральным городским улицам, сворачивал в переулки, подпрыгивал, вздрагивал на камнях и опять выезжал на гладкие широкие магистрали.
Два молодых монтера и старый шофер у руля задумались.
…Зажжем наш потайной фонарь (ведь он умеет освещать все на свете, даже то, о чем думает человек).
Монтер Рахматулин - он тоже был студентом-заочником электротехнического института - воображал, как хорошо он сдаст экзамен, как удивится и даже ахнет профессор и сейчас же поставит ему пятерку в зачетную книжку.
Рахматулину пошел двадцать первый год. Он был черноволосый, приземистый, любил музыку и умел хорошо свистеть.
И вот он сидел в автобусе и воображал, как выступит на институтском вечере.
Кто-то скажет:
- Студент-заочник второго курса Ахмед Рахматулин. Художественный свист.
Он выйдет вперед, раскланяется - такой молодой, красивый… Выйдет и засвистит.
И Рахматулин на самом деле вдруг взял да и засвистел.
Он свистел, как зяблик. Нет! Он свистал, как соловей.
В приоткрытое окошко кузова летящего вперед автобуса рвался ветер. Ветер поднял дыбом хохолок на лбу молодого монтера.
- Петух! Ну чистый петух… Петух и есть… - оглянувшись, сказал шофер. (Он сегодня не выспался и был сердитый.)
Но Рахматулин свистел до того красиво, что в конце концов размечтался и сам шофер, сидевший у баранки.
Он думал вот что:
"А может, оно ничего, что мне выделили садовый участок далеко от города?.. Может, все-таки не надо было отказываться?.. Видать, я того… Я немного погорячился.
Можно было бы взять коллективного сторожа. Это раз. Хорошо бы такой подобрать участок, чтобы был поблизости от водопровода…
На зиму будет свое варенье… Ну и там повидло, конечно, моченые яблоки…
Хороши моченые яблоки! Опять-таки можно, пожалуй, заготовить черной смородины… Витамины!"
Шофер глубоко и сладко вздохнул, а другой шофер, проезжавший мимо, крикнул ему:
- Эй ты, папаша!.. Потише на поворотах.
Шофер, который выехал из-за угла навстречу нашему размечтавшемуся шоферу, должно быть, не знал, какая бывает людям большая польза от витаминов.
…Но давайте же наконец подслушаем, о чем думал папа Тарасика.
Он сидел у окошка. На ледяном стекле папа вывел какую-то букву. Это была хорошая буква.
За окном автобуса ярко светило солнышко, которое начинается с этой буквы. Там был снег, который разгребали дворники. Снег начинался на эту букву. Навстречу папе Тарасика бежал район, за который он отвечал. А свет - хоть солнечный, хоть электрический - начинается с этой буквы.
…Если оказать по правде, то папа Тарасика написал сперва на обледенелом окошке целое слово - "Соня" (Соней звали маму Тарасика).
Но потом он покосился на Рахматулина, испугался, что тот подсмотрит, стер слово "Соня", опять дыхнул на стекло и написал на нем "С" (всего лишь первую букву имени мамы Тарасика).
Эта буква была похожа на кренделек. Он глядел на нее, с опаской косился в сторону Рахматулина, щурился и вздыхал.
А за окном автобуса все было такое белое…
Не одна какая-нибудь снежинка лежала перед глазами папы Тарасика, а целое большое белое царство.
Снег, снег, снег… Он блещет и светится. Может быть, там, глубоко под землей, зажегся волшебный огонь и от него засиял снег?.. Нет. Это блещет свет в сощуренных глазах папы.
…"С! Милая, милая буква С. Милая, дорогая Соня!" - глядя в окошко автобуса, думал папа Тарасика и сочинял то письмо, которое никогда на свете не написал бы на самом деле.
"Буква С, ты уехала на Дальний Восток и оставила нас с Тарасиком, потому что мы были неблагодарные. Ты на нас стирала и штопала и стряпала нам котлеты. И мы ели эти котлеты и забывали сказать спасибо.
А ведь ты, как и я, была студенткой-заочницей. Ты хотела выучиться, чтобы писать в газеты. Ты хотела работать.
А мы с Тарасиком ели эти котлеты и забывали сказать спасибо.
И вот ты уехала на практику.
А нам без тебя нет никакого покоя и уважения, и мы погибаем и пропадаем. И мы погибнем. И чтобы я сквозь землю провалился, если съем когда-нибудь хоть одну котлету. И я согласен ходить всю жизнь в дырявых носках, только бы ты была рядом, Соня.
Буква С!.. (Я люблю, люблю эту букву, Соня, хотя забывал тебе, между прочим, об этом сказать…)
И вот ты уехала. Детский сад сейчас же закрыли на карантин. Но мы терпеливы. И мы молчим. И мы мужественны потому, что мы оба мужчины.
…А позавчера Тарасик чуть не свалился со шкафа. А вчера наша кошка сожрала все молоко Тарасика.
…А сегодня Тарасика чуть не забрали в милицию.
И кто его знает, когда я вернусь домой нынче вечером, застану ли я его целым и невредимым. И пусть бы он весь облился чернилами. И пусть бы плюнул на голову из окошка нашему управдому - только бы я застал его целым и невредимым!..
Буква С! Милая, дорогая буква! Если наш Тарас свернет себе голову, как я тебе посмотрю в глаза?..
…А сегодня я опоздал на работу. И я провалюсь на экзаменах. И даже ночью он говорит, что у шкафа ножки, как у тетеньки, а не у дяденьки, чтобы мне было еще тяжелей.
Соня!
Слово "счастье" начинается с буквы С. Слово "сын" начинается тоже с этой красивой буквы. И не надо мне никаких котлет, и не надо мне чистой рубахи, и не надо мне никаких супов, лишь бы ты…"
- Приехали! - сказал шофер и затормозил.
Папа Тарасика перестал сочинять письмо и ринулся к выходу. Мужественно и бодро он соскочил с подножки автобуса.
Он был мужчиной и по этой причине так мужественно соскочил с подножки.
Машина останавливается у свежевыкрашенной зеленой двери.
Рысью выбегают монтеры из машины, спрыгнув с ее высокой подножки. Они бегут вперед.
В погасших коридорах поликлиники, около рентгеновского кабинета, сидят сердитые больные.
Над рентгеновским кабинетом не горит больше надпись: "Вход воспрещен".
Она погасла. Загубило ее "Госэнерго"!
Больные косятся на мчащихся вперед монтеров. Это они, монтеры из "Госэнерго", виноваты в том, что нельзя немедленно просветить себе легкие, сделать рентген желудка, зуба, печени.
Больше того!.. Эти два молодых и вертлявых парня, они и только они, виноваты в том, что у людей болят зубы, желудки и сердца. Им-то что?! У них ничего не болит. Глядите, как бодро шагают по коридору.
- Безобразие! - говорят больные.
Заслышав суетню и бег, выплывает из рентгеновского кабинета молодой толстый врач.
Он разводит руками и говорит монтерам, покачивая головой:
- Как же так, товарищи! Вы срываете нашу работу.
- Ага! - подслушав, подхватывают больные. - Опомнились. Прибыли. Им бы песни петь, а не свет чинить!
- Кому?
- А вон кому. Вот они, оглашенные. Бегут. Спохватились, голубчики.
Навстречу монтерам выходит заведующий в белом халате.
- Что ж, - говорит он им, - я снимаю с себя ответственность. Нехорошо, ребята. Вы нас подводите.
- Ну и ну! - покачивая головами, вздыхают больные.
И право, можно подумать, что в поликлинике каждый час гаснет свет, что "Госэнерго" назло больным и врачам что ни день устраивает происшествия и аварии.
Но разве бывает такое, чтобы в жизни дома, завода, школы и поликлиники никогда не погас бы свет?..
Разве бывает так, чтобы с кем-нибудь или с чем-нибудь никогда не случалось аварии?
Даже с людьми - самой тонкой, прочной, сложной и верной из всех на свете машин - нет-нет да и случится авария.
А ведь только про человека и говорят: "Он горит на работе". Стало быть, только он умеет гореть без помощи "Госэнерго", без помощи газа и керосина.
Даже конь, - а ведь конь-то о четырех ногах, - и тот нет-нет да и споткнется.
- Скорей! - говорит монтерам заведующий поликлиникой. - Скорей!..
И монтеры торопятся. Быстрым шагом они уходят во двор соседнего дома.
Когда ты играл во дворе со своим товарищем, не приметил ты в углу двора железную, очень странную дверь?..
Что там, за этой дверью?.. Лестница черного хода, подвал, квартира?..
Недолго думая, папа Тарасика открывает стальную дверь, ключом, который прихватил с собою из "Госэнерго".
Дверь распахивается. Перед монтерами маленькая чистая комната. Хозяева странного дома - электрические машины.
… Машины, машины - большие и маленькие. Они выкрашены в серо-голубой цвет, и на одной из них нарисована красная стрела: "Осторожно - опасно для жизни!" В этой машине заперт ток высокого напряжения.
Осторожнее, осторожнее, монтеры! Помните о правилах технической безопасности. Иначе как бы о вас не сказали товарищи: "Хороший был паренек… Но он забыл о правилах техники безопасности, неосторожно дотронулся до машины с током высокого напряжения и сгорел на работе!"
…Встретив монтеров, хозяева тихой и чистой комнаты - голубые машины и аппараты - рассказывают им на своем языке, понятном только электротехнику, где именно перебит кабель, по которому бежал электрический ток.
Электрокабель находится глубоко под землей. Для того чтобы заменить поврежденный кусок новым и прочным, должна подоспеть на место аварии машина - компрессор. Она раздробит асфальт, пробуравит землю. На место аварии прибудут рабочие и мастер-электротехник.
Когда старый кабель заменят новым, его опять засыпят землей и зальют асфальтом.
Хорошо. А как же быть с поликлиникой? Как быть с больными, которые сидят в коридорах и ждут, чтобы снова зажглась над рентгеновским кабинетом надпись: "Вход воспрещен".
Что делать монтерам? Как им дать побыстрее свет поликлинике?
Монтеры втаскивают в комнату, где живут электрические машины, тяжелый шланг.
Один его конец они прикрепят к той комнате, где электрические машины, а другой протянут к рубильнику - во двор.
Как только подведут к рубильнику второй конец тяжелого, плохо подвижного шланга, в поликлинике загорится свет.
Загорелся свет. Заработал рентген. Желтый и теплый круг света лег на стол в кабинете заведующего поликлиникой.
Видно, шланги и есть электрическая скорая помощь?
Да. Они, как укол, который быстро сделали больному, чтобы поддержать работу его ослабевшего сердца.
Но лечиться по-настоящему больной станет только потом. Только ночью проложат люди под землей кусок нового кабеля, и полетят во все стороны искры от машины - компрессора.
Только ночью будет накрепко закончен ремонт. Навсегда. На всю жизнь.
До новой большой или маленькой аварии.
А город уже не белый. Он синий. Зашло солнце. Зажглись на вечерних улицах первые огни.
Фонари горят и окошки в домах… Целая цепочка огней.
Свет сияет в окнах кино. В магазинах. В столовых.