…И вот они шли по улице. Впереди заведующая в белой шапочке, посредине ребята, а сзади папа - отец-активист. Он замыкал шествие.
Милиционер взмахнул своей красивой волшебной палочкой, остановились троллейбусы и автобусы. По мостовой шли ребята, шел детский сад.
Сияло солнце. Улыбались прохожие, добро покачивали головами и глядели на маленьких мальчиков и маленьких девочек, которые шли через улицу.
Остановился на мостовой старик с большущей пилой под мышкой. (Неплохая пила! Тарасик хотел бы такую пилу.) Старик вздохнул и сказал:
- Ну что ж… наша смена.
А в это время Альфред дернул за косу Нелю, Неля, не растерявшись, толкнула Альфреда красивым беленьким ботиком.
- Не смей щипаться! - сказал Тарасик. Подпрыгнул и схватил за волосы Альфреда.
Сияло солнце. Красиво отсвечивал снег. Блестела пила пол мышкой у старика. Папа и заведующая детским садом разнимали Тарасика и Альфреда. Они лягались, как кони. Папа сказал:
- Возьми себя в руки, Тарас!
Тарасик выпростал руки из варежек и тянулся к Альфреду, которого держала заведующая. Альфред тянулся к Тарасику, извивался, кричал:
- Он первый меня толкнул!
Молчаливо салютовали автобусы и троллейбусы: милиционер держал в руке своей волшебный жезл. Заведующая с выбившимися из-под шапочки волосами объясняла прохожим и папе:
- Это чисто нервный рефлекс. Никогда не следует допускать родителей…
От сраму она потеряла шапочку. Папа поднял шапочку.
Дети пересекли улицу. Исчез старик с пилой, покатили вперед троллейбусы и автобусы, улица переполнилась гулом, грохотом, гомоном.
Среди деревьев, покрытых снегом, по дорожкам, расчищенным лопатами и метелками, дошагал детский сад до круга, по которому бежит ослик.
- Тарас, - говорит папа, - твоя очередь. Действуй, садись! Ты задерживаешь ребят.
Эх, видел бы кто эту бричку! Маленькая, а настоящая. Две скамейки. На козлах большой мальчик - кучер. И вожжи совсем настоящие. И ослик совсем настоящий, живой - как лошадь.
Тарасик и Неля крепко держатся за руки.
- Давай поспешай, милок, - говорит большой мальчик таким красивым и грубым голосом, что сердце у Тарасика замирает.
Ослик трогает. У забора стоят откатавшиеся ребята, заведующая и папа. И тут Тарасик смекает: ослик его увозит, увозит от папы… Эко он маху дал! Папа сейчас уйдет, и он будет опять без папы.
- Папа! - кричит Тарасик.
Папа бодро кивает и улыбается.
- Папа! Па-ап!.. - задыхаясь от горя, кричит Тарасик. И теперь он плачет по-настоящему. Слезы слепят глаза, заливают щеки. Весь мир - и большой мальчик, и ослик, и Неля, и белые ветки деревьев кивают в плачущие глаза Тарасика. - Папа, папа! - зовет Тарасик.
Папа отделяется от барьера и выходит вперед на площадку, где ослик.
- Садись! - говорит Тарасик.
А ослик катит - бежит вперед. Цокают ноги ослика по гладким дорожкам. Ему нет дела до слез Тарасика.
- Папа, папа, садись! - умоляет Тарасик.
- Тарас, да ты что? Не буду я приходить, вот и все! Позорище!
Тарасик вцепляется в папину руку и крепко держит ее.
- Гражданин! Отойдите! - сурово говорит большой мальчик. Но Тарасик не отпускает папину руку. Хорошо, что папа Тарасика занимался легкой атлетикой - бегом. Он бежит рядом с бричкой, так же шибко, как ослик. У забора хохочут: родители и дошкольники.
А ослик знай себе катит, не останавливается. Тарасик не отпускает папиной руки.
Неле, видно, тоже нравится папа Тарасика. Она громко смеется. Она перехватывает папин шарф.
Но вот ослик сжалился над папой и остановился.
- Лично с меня довольно, - говорит папа и ласково вынимает Нелю из брички. На Тарасика он даже и не глядит. Он не глядит на Тарасика, когда они обходят зоосад. Он плевать хотел на родного сына, когда все подходят к клетке с медведями. Он поднимает Нелю, а за ней всех остальных ребят, а Тарасика на руки не берет.
- Это мой папа, мой папа! - объясняет людям Тарасик.
Но кто же поверит, если папа даже не смотрит в его сторону. Папа переглядывается с заведующей и поддерживает ее под локоть, когда они идут к попугайчикам.
Хорошие попугайчики, ничего себе попугайчики! Красные, синие, зеленые, желтые, большие и маленькие. У попугайчиков тоже есть дети. Но Тарасику не до них. Как же так? Ведь родной сын. Не собака. Подумать только, не поднять его к клетке, где прыгают попугайчики… Всех поднять, а его нет!
И на обратном пути папа не разговаривает с Тарасиком. Он бы, видно, так и бросил Тарасика, если бы заведующая вдруг не сказала:
- Вот что, товарищ Искра, это непедагогично, но, учитывая душевное потрясение ребенка, возьмите сегодня Тарасика домой. На одну ночь. Считаю, так будет лучше для мальчика. Не всегда же надо придерживаться буквы закона.
И вот они идут втроем по улице: Тарасик, папа и заведующая. Оба держат Тарасика за руки. Но никто с ним не говорит. Они говорят друг с другом, смеются. Им весело. А каково Тарасику?
- Наталья Николаевна, - говорит папа, - ну что ж, как двое мужчин, мы вас, пожалуй, проводим до дому.
- Ни к чему! - отвечает заведующая. - Напротив, это я провожу вас, друзья. Мне хотелось бы ознакомиться с бытовыми условиями, в которых живет ребенок. Это моя прямая обязанность.
- Очень рад! - говорит папа.
Но по лицу не видно, что папа рад. Он опускает глаза и внимательно разглядывает носки своих башмаков.
Тарасика держат с обеих сторон за руки, а все-таки он спотыкается. Ему скучно. От скуки он начинает петь:
А вот идет милиция,
Она меня любит.
А вот стоит милиция,
Она меня не любит.
- Замолчи! - говорит папа.
На них начинают оглядываться прохожие.
- Тарас, замолчи! - повторяет папа.
- А в милиции киселя дают, - голосит Тарасик.
- Здорово, брат! - говорит милиция, и к Тарасику наклоняется белозубое смеющееся лицо постового. - Ну что? Ты, я вижу, больше не пропадаешь? Крепко за руки держат? И мама тут и папа на месте!
В глаза Тарасика глядят голубые, яркие при свете первых фонарей глаза постового Морозко. Они глядят добро и смеются.
- Мой старый приятель, - обращается милиционер к заведующей. - Я вашего пацана от мороза спас. Было, было такое дело!.. Конечно… Чего не бывает в семье?! А вот это я одобряю, - говорит он папе Тарасика. - Красиво, культурно… Что ж, и пацан хорош, и мать, я сказал бы, не подкачала. Одобряю. Здоровая советская семья - одобряю!
- Она же не мама! Она чужая тетя! Она заведующая! - говорит Тарасик и сердито смотрит на милиционера из-под бортов своей лохматой шапки.
Морозко немеет.
- Папа, вдарь его, - умоляет Тарасик. (Он говорит это шепотом, но папа слышит.)
- Простите, Наталья Николаевна, - обращается папа к заведующей. - Я совсем забыл, у нас в доме - хоть шаром покати, нам надо сейчас же завернуть в молочную и купить сарделек. Сердечно благодарю за вашу заботу о сыне.
Он выпрямляется, словно аршин проглотил, и пожимает руку заведующей.
Не оглядываясь, Тарасик и папа идут вперед. Им вслед глядят растерянный милиционер Морозко (старый друг их семьи) и заведующая детским садом Наталья Николаевна.
Глава седьмая
Стоит оступиться и с гладкой дорожки шагнуть в снег, как он забьется в башмаки. Холодные капли где-то за шиворотом, лицо в снегу, ищешь рукавицу, которую обронил, клянешь все на свете - одним словом, работа чистая, полный порядок.
Так было с папой Тарасика. Оступился и попал на дорогу нелепую, незадачливую. И казалось, не будет конца его петлянию по снежным сугробам. Нет, уж лучше свалиться с горы головой вниз, искупаться в ледяной проруби. Лучше сразу себе башку расшибить или заболеть воспалением легких. Но ничего подобного не случилось с папой. Нет! То его вели под конвоем в милицию и прохожие указывали на него пальцем, то его ни за что ни про что осыпали бранью соседи. То он повертывался спиной к заведующей детским садом. Человек предложил обследовать бытовые условия, чуткий человек, хотел поддержать морально… А он? От ворот поворот! А за что?
А про отца хоть и не вспоминай, - вторую неделю носа не кажет. Родной отец, мог бы войти в положение - экзамены, работа, Тараса как-никак только недавно сплавил…
Что сказать, даже кошку и ту второй день он пичкает одной ячневой кашей. У нее уж прямо глаза на лоб полезли. Если, допустим, он потерял аппетит, так это еще не значит, что и кошка не должна ни есть, ни пить.
Ночь… Комната переполнена тиканьем. Осторожен и звонок в тишине ночи шаг времени, шаг минут. Светит лампа. Перед папой раскрытый учебник, тетрадь с конспектами…
Нехорошо на душе у папы Тарасика. Нет в душе тишины. Голова неясная, в голове мысли, невысказанные слова. А, как известно, несказанное слово хуже головешки. Оно тлеет, мучает, жжет.
Запустив пальцы в волосы, сжимая лоб, папа глядит в учебник.
А нельзя ли пожечь все учебники на тех головешках, что лучше несказанных слов?
Худо ему. Ему бы хотелось стать пьяницей-кочегаром в их доме. Ему бы хотелось сделаться милиционером, даже чертовым милиционером Морозко, только бы перестать быть собой. Кошкой хотелось стать папе, чернильным пятном - только бы не сдавать завтра сопромат.
Ночь. Папа бродит по комнате. Опять-таки есть такая студенческая поговорка: кто сдал сопромат - может жениться. Ну, поскольку он поспешил жениться, надо думать - он сдаст сопромат.
Суббота. Папа приходит в детский сад за Тарасиком.
- Что с вами? - участливо спрашивает, увидев его, воспитательница Маргарита Ивановна. - Вы нездоровы, товарищ Искра?
- Здоров. А чего мне сделается? - с кривой улыбкой говорит папа. - Просто зарезался на экзамене.
- Ну, это еще не такое большое горе, - улыбнувшись, отвечает ему Маргарита Ивановна, - ведь можно, наверное, и пересдать. Ребенок всего неделю как в детском саду. У вас не было времени заниматься - причина уважительная.
- Видите ли, - сказал папа, - у нас, в заочном электротехническом, не детский сад. И что-то не видно там специалистов по чуткости. А декан просто собака. И я к нему разъясняться-объясняться не пойду. Говорят, конечно, кто сдал сопромат - может жениться. А я, как видите, уже женат. Результаты, как говорится, налицо. Значит, могу сопромат не сдавать. Я решил твердо: институт - побоку. Сыт по горло. Не каждому же иметь высшее образование. Зато у меня жена творческий работник и крупнейший специалист. Вот таким путем.
Произнеся эту самую длинную в своей жизни речь, папа горько улыбнулся, взял Тарасика за руку и пошел со двора.
Все пути ведут в Рим. Но есть путь, который ведет и в заочный электротехнический институт. Адрес этого института указан в толстой голубой книжке заведующей детским садом (Наталья Николаевна записала про папу все данные подробно и точно, ведь он отец-активист).
Дорогу, которая вела в Рим, то бишь к институту, пересекала троллейбусная линия. Сойдя с троллейбуса и раздевшись в студенческой раздевалке, воспитательница Тарасика Маргарита Ивановна поднялась по широкой лестнице, постучала в двери к декану.
Нет, нельзя сказать, чтоб она была старой… Но она была старой для студентки. Увидев ее, декан медленно поднялся от письменного стола. Он не был молод, но, по ее понятию, слишком молод для декана такого серьезного факультета. В нем были уверенность, изящество. Сверкающий воротничок, тщательно повязанный галстук. Красивые руки, а главное - веселые глаза. Глаза у него были рыжие. Она заметила это, хотя была занята другим. Вежливо и вопрошающе смотрели на Маргариту Ивановну веселые рыжие глаза декана.
"Это - счастливый человек, - вдруг подумала Маргарита Ивановна. - И вовсе он не собака. Счастливые не бывают собаками". Она делила всех людей на счастливых и несчастливых. Как ее ребята в детском саду делили весь мир на фашистов и нефашистов. Эта мысль о счастливом декане так заняла Маргариту Ивановну, что она не сказала "здравствуйте". И когда он произнес:
- Садитесь. Я вас слушаю, - она глубоко вздохнула, протянула вперед руку и сказала то, с чем пришла сюда:
- Я педагог, воспитательница детского сада.
Веселые рыжие глаза вспыхнули, загорелись искрами, но запретили себе смеяться.
- Прошу вас, садитесь, коллега, - сказал собака-декан.
Нет, сегодня папа не отведет Тарасика в детский сад.
Он не может остаться один на всем белом свете. Свет белый. Ночью снова выпал снежок. И когда поглядишь в окно, все будто пляшет в белеющем вихре, дробится, сияет. Снег, солнце… Кажется, что излучает свет сам воздух, пропитанный снежинками, блеском.
А для того сегодня такой сияющий день на дворе, чтобы подробно разъяснить папе Тарасика, какая черная у него жизнь.
- Тарас, действуй! - говорит папа. - Одевайся живей, веселей!
Сегодня папа работает в вечернюю смену. Он отведет Тарасика в детский сад вечером: все ж таки родной сын, поддержка… Опять же занятие. С Тарасиком не соскучишься - то ему одно подай, то другое.
- Пойдем в кино? - предлагает папа.
- Угу! - говорит Тарасик.
Утро. На грязной скатерти пятно от пролитого чая. На полу крошки. Но свет, яркий свет, свет зимнего солнца, рвется в окно их дома, переполняет комнату лучами и пылью, той светлой пылью, которая так весело умеет крутиться в солнечном широком прожекторе. Свет отражается в медном нечищеном чайнике, в зеркале старого дедушкиного шкафа. Он всюду. Он бьется о стены комнаты, гладит кошку, упирается в пол. И, кажется, звенят стекла от света, он рвется в дверь - зимний свет. Потянулся и зазвенел звонком.
- Кто там? - говорит Тарасик.
На пороге женщина-почтальон.
- Вот тебе подарок, - объясняет она Тарасику и подает открытку.
Папа сердито читает открытку.
- Одевайся, Тарас, - говорит папа.
- В кино? - допытывается Тарасик.
- Какое там кино? - отвечает папа. - А впрочем, может, и в кино поспеем. Только сначала придется хинину хлебнуть.
Они идут по улице, молчат, "Какого такого хинину?" - думает Тарасик.
…Куда девают снежинки? Вот те, что падают ночью? - думает он. Их, наверное, увозят в лес. Здравствуй, снег, говорит лесной снег городскому. И схватятся оба снега радоваться, блестеть и подмигивать, вот как сейчас подмигивают огоньки в сугробе. Но видят это одни только зайцы. И серые волки.
Широкая улица, залитая светом, бежит вперед, как белый коридор. Солнце отражается в замке от портфеля. Оно светит в окошко булочной. За окошком хлебцы, только не настоящие, а деревянные.
Широкая улица вся в свету. Вместе с воробышком солнце тихо сидит на трамвайном проводе. Солнце на папиных башмаках. И папа внимательно разглядывает свои башмаки.
Большущий дом, к которому подходят Тарасик и папа, тоже весь залит светом.
"А, здорόво! - говорит старый дом. - Гляди, Тарасик, я весь в пятнах. Вот это пятно - человек. Это - облако. А это - старая дедушкина качалка".
Но папа не видит старого дома. Он знай глядит на свои башмаки.
Папа снимает пальто, раздевает Тарасика и, крепко сжав его руку, поднимается вверх по широкой лестнице.
- Стой тут! - сердито говорит папа. - Я сейчас. И чтоб было тихо. Ясно? Будь хоть раз человеком - понял?
- Иди, - говорит Тарасик. - Я человек.
Папа идет к двери, крупно ступая всей подошвой, а шаги у него бесшумные. Как у кошки. Лицо у папы такое, будто он проглотил куриную кость. Дверь за ним захлопывается. Тарасик стоит один в большой новой комнате. Против него какая-то женщина, перед нею пишущая машинка… Машина в свету. Волосы тетеньки тоже в свету. Она раскрывает сумку, но не такую, как мамина, а большую, и мажет себе рот. Тетенька похожа на клоуна - нос белый, а губы красные.
- Роднуля! - говорит тетенька и выпячивает вперед большие красные губы. - Ла-апушка! - говорит тетя.
Тарасик молчит.
- Как тебя зовут?
Тарасик молчит.
- А ты любишь папу? - говорит тетя.
Молчание.
- А маму? Ты немой? Ты чей?
- Кошкин, - говорит Тарасик.
- Кошкин! Прелестно! Какой остроумный мальчик! Николай Степанович, - обращается она к дяденьке, который входит с портфелем, - не правда ли, в этом мальчике что-то есть? Взгляд, улыбка. Бедные девушки! Что будут делать бедные девушки!
- То, что они всегда делают, - влюбляться! - отвечает Николай Степанович.
Тетенька раскрывает сумку и опять мажет себе рот.
- Как тебя зовут? - спрашивает Николай Степанович и присаживается на корточки.
- Папу люблю и маму люблю, - говорит Тарасик, чтобы сразу отделаться.
Нехорошо на душе у Тарасика. Ему даже не очень хочется потрогать тетенькину машинку, побежать в коридор, влезть на подоконник. Он хочет к папе. Тарасик тихо подходит к двери, рывком открывает ее и слышит:
- Согласитесь, что это все-таки недопустимо, товарищ Искра… Отсутствие воли. Собранности. Если хотите - просто разгильдяйство, разболтанность.
Посредине комнаты стоит папа. Против папы - дяденька. Незнакомый, а глаза у него рыжие. Голос у него ледяной, и Тарасик вдруг понимает, что дяденька ругает папу. И подумать только - папу! И папа молчит. Папа, который и сам кого хочешь изругает; папа, который самому милиционеру сказал: "Проспись, брат"; папа, который даже дедушки не боится. Папу, папу! Папу, который кричит: "Давай действуй, Тарас!"
Тарасик останавливается на пороге, потом тихонько подходит к отцу и твердо берет его за руку. И тут свершается чудо: человек, который ругался, вдруг улыбается. Зубы белые, а один - золотой. Вот бы Тарасику такой распрекрасный золотой зуб! Но сейчас ему не до того. Все крепче и крепче сжимает Тарасик папину руку. Ему горько и стыдно, он сам не знает почему.
- Искра? - спрашивает дяденька с золотым зубом. - На подмогу? Искры - они сила. Поди-ка, Искра, ко мне. Поди сюда.
- Вот, - говорит Тарасик и протягивает в ответ два пальца.
- Тарас, - говорит папа не своим голосом.
- Это что, клятва?.. Поручительство? - задумчиво спрашивает декан.
- Тарас! - свирепо говорит папа. - Я за него больше не отвечаю, он теперь в детском саду. Кто тебя научил?
- Мама! - объясняет Тарасик. - А еще надо говорить - на, выкуси!
- Ах, это кукиш! - догадывается декан. - Мне это просто в голову не пришло.
Он садится в свое кресло и громко смеется. Тарасик знает, что дяденька хочет остановиться, но не может. Он смеется до слез, а золотой зуб во рту красиво блестит.
- Я исправлюсь, Искра, - вдруг говорит декан. - Я тебе обещаю: в этом прекрасном мире опять будет полный порядок. Доверяешь?
- Ладно, - вежливо говорит Тарасик.
- Дай руку, - говорит Тарасику декан. - Ну вот, ты меня простил. Я спокоен… Все?.. Как будто бы договорились? - переводит он на папу смеющиеся глаза.
- Договорились, - сухо отвечает папа.
И вот они опять на снежной солнечной улице. Но на этот раз папа несет Тарасика на руках. Так близко Тарасик видит папины глаза, в которые ударяет солнце!
О чем думает лапа? Папа у Тарасика неразговорный. Он думает словами, которые никогда бы не сумел сказать. "Мой сын", - так думает папа. "Моя опора", - так думает (папа. "Моя защита, моя честь", - думает папа.
Папа Тарасика неразговорный. Он никогда не скажет этих слов. Они - не его слова. Но это слова его сердца.