- Вот и отлично! Я тоже так думаю. Поэтому с чистой совестью буду держать за пани Пусек пальцы на обеих руках. Вот так! - и учительница сжала кулаки. - А теперь давайте повторим, что вам известно про опыление растений и какую в этом роль играют насекомые.
Высыпав после звонка в коридор, ребята увидели свою Пусю у дверей учительской. Раскрасневшись, она что-то рассказывала Томашевскому, а тот с глобусом в руках, с улыбкой поглядывал на молодую учительницу, кивая головой.
Ребята бросились к ней.
- Сдала! Сдала! - закричала издали счастливая учительница. - На пятерку! - И показала зачетную книжку: - Вот пятерка, а вот подпись.
Все, конечно, и на слово поверили бы пани Пусек, но кто мог отказать себе в удовольствии увидеть пятерку своими глазами. Заодно ребята обратили внимание, что и по остальным предметам у нее сплошные пятерки. Все гордились своей Пусей, словно была в этом и их заслуга.
- Знаешь, наша учительница экзамен на пятерку сдала! - сообщил Марцин старшему брату. - Страшно трудный экзамен, а она получила пятерку!
- Наш классный руководитель давным-давно всё посдавал, - заметил Вацек свысока. - И вдобавок за два факультета.
- Небось на троечки учился. Он вам свои отметки показывал? Нет? А я своими глазами видел: в зачетке - сплошные пятерки.
16
Шестой класс отличился: такого великолепного букета никто в день рождения не преподнес директору. По единодушному признанию ребят букет был что надо! Его перевязали принесенной Иреной золотой ленточкой, и делегаты от шестого класса "А" торжественно направились в кабинет. Их сопровождала пани Пусек; она на минутку забежала в школу, хотя по расписанию уроков у нее не было. Букет ей тоже понравился.
- Директор сразу обратил на него внимание, - отчитывалась возбужденная необычным событием Ирка. - Глянул на наш, потом на другие, потом опять на наш…
- И просил передать всему классу благодарность за внимание и цветы, - прибавил педантичный Немек, надевший ради такого случая модняцкую рубашку, на которую ребята пялились не меньше, чем на цветы.
- Вот это букет так букет! - с восхищением повторил кто-то еще раз, и несколько пар глаз - однако, далеко не все - с признательностью устремились на Марцина с Костиком.
- Нас шоколадными конфетами угостили! - показала Ирка две конфеты на вытянутой ладони. - Что с ними делать? Разделим на всех?
- Ты что! Сами съешьте! Вы же заслужили. Я на вашем месте слова от страха не могла бы сказать. Хорошо, что выбрали тебя, - говорила Эвка громко, чтобы услышал Марцин.
- При чем тут страх! И почет им, и конфеты - не жирно ли? - закричал Патерек.
Делегаты оскорбились. Немек положил конфеты на учительский стол и демонстративно отвернулся, сказав, что не любит сладкого. Ирка заявила: пусть ее, как Жанну д’Арк, на костре сожгут - она к конфетам не притронется.
Ни о каком костре, конечно, речи не было, но атмосфера накалилась. Еще немного - и, казалось, вспыхнет всамделишный огонь. Каждый считал своим долгом заявить, что ему на конфеты наплевать; тем не менее со всех сторон сыпались советы и предложения, как с ними поступить.
В самый разгар спора Собирай, стоявший ближе всех к столу, преспокойно сгреб обе конфеты, развернул и отправил в рот на глазах у изумленной публики. Все онемели.
- И как земля носит такого эгоиста! - выразил общее мнение Бирюк. - Целый пакет крыжовника умял - ни с кем не поделился. Всю математику чавкал! А теперь еще конфеты слопал!
- Крыжовника было мало, - нисколько не смутясь, отпарировал Собирай, - и кислятина, скулы сводит. И потом, сколько можно спорить из-за каких-то жалких двух конфет?
Но судьба наказала его. Пришлось ему посреди урока попроситься выйти, что в старших классах считалось крайне неприличным.
В школе царило в тот день необычайное оживление. Несколько раз приходил с телеграммами почтальон. Приносили букеты и корзины с цветами. Директорский кабинет напоминал цветущий сад. Перед школой то и дело останавливались шикарные машины: это приезжали поздравить директора его бывшие ученики, теперь важные шишки. Что среди них был генерал - факт бесспорный, а вот насчет министра мнения разошлись. Не было бесспорных доказательств: министры не носят мундиров. Но постепенно суматоха улеглась, и школьная жизнь вошла в обычную колею.
Вдруг с быстротой молнии класс облетела новость. Кто ее принес и откуда, так и осталось тайной. Шел урок географии, а Томаш, как известно, не любил, когда на его уроках занимаются посторонними вещами.
Как на ультракоротких волнах, разносились по классу слова, обрывки слов, внятные, однако, для настроенных на этот диапазон чутких ученических ушей:
"В муз… школе… утром… сегодня клумба… тюльпаны… кто?.. кто?.. кто?.."
Не слышали этих сигналов только Костик и Марцин: им не до того было. Марцин пообещал дома исправить позорную тройку по географии. И вызубрил урок - не подкопаешься!
Теперь остановка была только за Томашем, и Марцин старался взглядом внушить ему свое желание. Наконец эти гипнотические усилия увенчались успехом: Томаш вызвал его и промытарил минут десять, не веря своим глазам и ушам. Но Марцин отвечал так безупречно, что географ при всем своем желании не мог ни к чему придраться. Отослав Марцина на место, он довольно долго в нерешительности держал занесенную над журналом ручку. Но вот, точно шпагой, ткнув ею в намеченную графу, поставил отметку. Несколько пар глаз внимательно следило за движением его руки.
- Пятерка! - прошептал Немек. - Без натяжки!
- Пятерка! - вздохнул Марцин облегченно.
- Пятерка? - с недоумением повторила Эва. - Непонятно, за что? Неужто уши выручили?
Костик думал в этот момент совсем о другом. Торжества по случаю директорского дня рождения его, конечно, интересовали, тем более, что он считал себя к ним причастным, ведь букет привезли они с Марцином. Однако мысли его были заняты пишущей машинкой, которую решила купить мать. Именно вчера обсуждала она это с ним и с Алицией. Прикидывала, хватит ли скопленных денег на первый взнос и сколько ежемесячно сможет давать из своей зарплаты Алиция. И скоро ли машинка себя окупит. Мама печатает, будто строчит из автомата. И могла бы дома подрабатывать, но все упирается в отсутствие машинки. Костик попросил мать научить печатать и его, и она согласилась. Ей он не сказал, но Марцину сообщил по секрету, что тоже хочет зарабатывать, чтобы помочь матери. Клавиш и рычажков там пропасть! Но авось он одолеет эту премудрость. За мамой ему, конечно, не угнаться, но, глядишь, насобачится постепенно.
Сегодня после обеда мать собиралась пойти с Алицией в магазин, посмотреть, какие машинки есть в продаже. Хорошо бы, они и его с собой взяли.
На переменке ребята как-то чудно поглядывали на них, но, занятые своим, они не обратили на это внимания.
- Тюльпаны - первый сорт!
- Классные тюльпаны!
- Бабушка, говоришь, дала? Мировецкая бабуля у тебя!
В другом конце коридора они увидели Патерека, который, жестикулируя, что-то с жаром объяснял историчке.
- Чего это он руками размахался, как на физзарядке, - заметил Костик, но едва успел сказать, Патерек уже подбежал к ним:
- Солянка, в учительскую!
У двери с грозным видом стояла Скочелёва. Она вошла с Марцином в пустую учительскую, и тут началось:
- Где вы взяли цветы для директора?
- А что? - спросил Марцин, не понимая.
- Это не ответ, - строго сказала учительница. - Отвечай, да не вздумай врать.
- Зачем мне врать?
Марцин думал, что чего-то не расслышал или не понял.
- Не строй из себя дурачка! - рассердилась историчка. - Директор еще не знает. Я не хочу ему праздник отравлять. Это, надеюсь, тебе понятно? Если признаешься чистосердечно…
- Не знает? - обалдело переспросил Марцин.
Теперь сомнений не было: это сон. Сейчас он проснется, и окажется, что опоздал в школу.
- Зато я знаю! - продолжала Скочелёва. - Шила в мешке не утаишь! Надо же быть такому совпадению: поздравить директора пришла моя коллега из музыкальной школы. Как увидела ваш букет, так в лице переменилась. Уставилась на него и слова не может вымолвить. Кто-то у них в саду оборвал точно такие тюльпаны сегодня утром.
Ах, вот оно что! Теперь все понятно. У Марцина даже в глазах потемнело, и он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.
- Я просто не поверила, Солянский, что ты способен на такой поступок. У меня в голове не укладывается, чтобы кто-то из нашей школы… Быть не может! - говорила я себе и то же самое ей повторила. Но когда разобралась, сопоставила факты, да еще узнала от твоего брата, что у вас не только в Прушкове, но и вообще бабушки нет, тогда все мне стало ясно.
Зазвонил телефон. Она сняла трубку.
- Алло! Да, это я… Что вы говорите? Поймали? На площади Трех Крестов? Невероятно! Знакомый сторожа? Невероятно! Ну, да! Ну, да! Я так и думала. Нет, что вы, что вы… Ну, конечно… До свидания!
Учительница положила трубку, и Марцин краешком глаза видел, как она поникла, словно сразу стала меньше ростом.
В учительской наступило тягостное молчание.
- Ты все слышал. Прости меня, Солянский, я тебя напрасно подозревала, - с трудом выговорила она. - Вора поймали на площади, когда он продавал цветы. Поймали ученики музыкальной школы. Цветы вырастили они сами, поэтому им было особенно обидно. А этого мужчину несколько раз видели около школы - он со сторожем разговаривал. Прости меня. Можешь идти.
Прежде чем войти в класс, Марцин постоял перед дверью, чтобы немного прийти в себя и успокоиться.
Ребята сидели на местах и ждали учительницу. Должен был быть урок истории, но вместо Скочелёвой вдруг ввалился Марцин. Они вылупились на него, будто на выходца с того света, а он им этак спокойненько:
- Меня спрашивали, откуда я взял цветы. Потому что сегодня из музыкальной школы украли точно такие же. Но вора уже поймали. На площади Трех Крестов, где он их продавал.
- Вот здорово, что поймали! - воскликнула Ирена. - А то…
- Все равно ничего бы не было, - сказал Костик. - Справедливость бы восторжествовала. Вчера, когда мы с цветами выходили из электрички, нас видела пани Сменткевич. Мы даже дали ей несколько тюльпанов. И она нам показала, где у них тычинки и пестики.
Историчка была явно не в своей тарелке. Это все заметили. Она сказала, что у нее страшно разболелась голова, наверное, начинается мигрень, и попросила не шуметь.
- Возьмите тетради по истории и письменно ответьте на вопрос: "На какую историческую личность хотелось бы мне быть похожим".
Марцин, как всегда, не стал утруждать себя размышлениями.
"Мне хотелось бы походить на какого-нибудь знаменитого архитектора. Например, на Корацци, который построил Большой театр. Я тоже выстроил бы красивое здание, чтобы наша столица стала еще краше. И еще построил бы высоченный, пятнадцатиэтажный дом с балконами рядом с нашей школой. Поднялся бы на последний этаж, вышел на балкон, подождал, когда Патерек выйдет из школы, и плюнул бы ему на голову".
17
Последняя неделя тянулась так долго, будто ее нарочно растянули. Казалось, что пятница - день окончания учебного года - никогда не настанет. Ребята то и дело подбегали к Пусе и шепотом просили узнать потихоньку отметки. Каждый клялся, что никому не скажет, умоляя сделать для него исключение: нет никаких сил терпеть. И классная руководительница шла в учительскую и, заглянув в журнал, сообщала очередному просителю желанную весть. Делала она это тем охотнее, что в шестом "А" никто не оставался на второй год. Другие учителя поздравляли свою молодую коллегу с успехом.
Родительское собрание, последнее в этом году, несколько раз откладывалось из-за Пусиных экзаменов. Наконец его назначили на вторник. Когда Марцин сообщил об этом, мать за голову схватилась.
- Прямо хоть разорвись! Вас трое, а я одна. Всех надо собрать и о папе позаботиться. Как-никак меня целых два месяца не будет. А тут еще родительское собрание. Просто с ума сойти!
- Мамочка, пани Пусек предупредила: присутствие родителей обязательно. Понимаешь: обязательно! Вдруг скажут что-нибудь интересное?
Собрание оказалось действительно на редкость интересным. Марцин как в воду глядел.
Родителей привалило много. Каждому хотелось самому услышать сакраментальную фразу: "Переведен в следующий класс" - и узнать мнение педагогов о своем чаде.
Предполагалось, что собрание будет коротким. И после сообщения об итогах года многие с облегчением вздохнули. Лица прояснились. Родители оживились, у всех развязались языки.
- Не верится даже, что у Вицека все благополучно, - говорил высокий, широкоплечий мужчина, отец Бирюковского. - Прилежанием он не отличается. Чего нет, того нет… Но я его предупредил: двойку получишь, так дам, что вверх тормашками полетишь и десять раз в воздухе перекувырнешься… Пороть, слава богу, не придется. На уроках болтает небось?
- Да, - подтвердила пани Пусек, заглянув в протокол педагогического совета. - Но значительно меньше, чем в прошлом году.
- С возрастом, может, они и драться будут поменьше, - вставила мать Чушкелевича. - Мой Томек вечно в ссадинах и синяках, а одежда так на нем и горит.
- В седьмом классе повзрослеют, остепенятся, - ободряла родителей пани Пусек.
Под конец выступила мать Марцина и от общего имени просила передать всем преподавателям благодарность за самоотверженный труд.
- Мы, современные родители, лишены, к сожалению, возможности уделять детям достаточно времени и внимания, - сказала она, - поэтому мы особенно благодарны школе и педагогам. Что бы мы делали без них!
Собрание подошло к концу. Но внезапно попросила слова практикантка Зося. Она еще утром обещалась прийти.
Ничего не подозревавшая пани Пусек не возражала - напротив, лишь одобрила активность будущей учительницы. И вот Зося, поборов робость - ей впервые приходилось выступать перед такой большой аудиторией, - произнесла:
- Я бы хотела прибавить несколько слов к сказанному вами, - она обернулась к Солянской. - Понятно, вы не можете уделять своим детям много времени, и школа действительно делает все возможное… но мне хочется заметить: даже при полном отсутствии времени родители не имеют права жестоко с ними обращаться.
- Жестоко? Что вы под этим подразумеваете? - спросил Бирюковский.
- А то, что ни у кого нет права их истязать!
- Истязать?! - ужаснулась мать Костика. - Я думала, это давно отошло в прошлое.
- Простите, вы опираетесь на факты или просто высказываете собственные предположения? - спросила Солянская, пристально глядя на Зосю, которая не одной ей из присутствующих женщин годилась бы в дочери.
- Конечно, на факты! - с вызовом ответила та. - Меня, правда, просили сохранить это в тайне. Но, не называя фамилий, я считаю своим долгом сказать: выгонять в мороз ребенка на лестницу или привязывать к батарее, запирать в темный чулан… Не давать в наказание сахара, привязывать к ноге пушечное ядро… Так наказывать детей в наши дни! Уму непостижимо! Я сон потеряла, когда узнала! Как можно, заставлять ребенка чистить ржавую корабельную цепь? - одним духом выпалила Зося, и на глаза у нее навернулись слезы.
Мать Эвы была потрясена.
- Не может быть! Какой это изверг выгоняет ребенка на лестницу, да еще в мороз?
- Я бы такому отцу, который сына к батарее привязывает, так дал, что он вверх тормашками бы полетел… - горячился Бирюковский.
- Лишать растущий детский организм сахара - это же садизм! - возмущалась Собирайская.
- Запирать в темный чулан? Святая мадонна! Я сама умерла бы от страха. Так на всю жизнь искалечить можно ребенка!
- Пушечное ядро к ноге! Да это безумие! Такими родителями должен заняться родительский комитет, - решительно заявила Солянская.
- А на цепь, как собаку, сажать, это разве лучше?..
Возмущение мешало Костиковой маме говорить.
Лицо у Зоси сделалось пунцовым, глаза засверкали.
- Нельзя требовать от детей быть правдивыми, если родители сами… - дрожащим голосом сказала она, - если у самих родителей не хватает мужества признаться!
- Что?
- Что вы сказали?
- Как вы смеете!
- Извольте объясниться…
- Коллега! Это просто недоразумение! - попыталась Пуся взять за руку практикантку. - Этого не может быть.
- Недоразумение? - закусила Зося удила. - И вы еще делаете вид, будто впервые слышите про цепь? А я вот вас спрашиваю, как вы могли придумать для сына такое изуверское наказание. А вы, да, вы, сахара ребенку не даете! А вы своего мальчика на лестницу выгоняете!
- Я? Святая мадонна!
- А вы свою дочку в темный чулан… - по очереди обращалась Зося к родителям.
- Постойте! - Пусе наконец удалось поймать ее за руку. - Откуда вам все это известно? От кого? Вы должны сказать!
Некоторое время Зося молчала, борясь с собой. Но учащенное дыхание и грозные взгляды родителей вынудили ее сдаться.
- Может, даже если я скажу… Хотя меня предупредили, что это секрет. О наказаниях мне рассказали сами дети. Современные дети гораздо умней, чем мы думаем. Да! Я ничего не сочинила, не высосала из пальца… Две недели назад я заменяла преподавательницу математики, мы должны были решать задачи… Вот тогда они все и рассказали. Вы не представляете себе, как я была потрясена. И до сих пор…
Не успела Зося договорить, как послышался чей-то приглушенный смех. Это Солянская, прижав к губам платок, делала нечеловеческие усилия, чтобы не расхохотаться. Но не удержалась и рассмеялась так заразительно, что за ней прыснул Бирюковский, за ним - Эвина мама. Наконец и все собравшиеся покатились со смеху.
Дверь приоткрылась, в нее просунулась сначала голова, а затем на пороге появилась высокая, статная фигура Скочелёвой.
Молча кивнув родителям, она подошла к столу, где сидели Зося и пани Пусек.
Пани Пусек хохотала до слез. Она вытирала глаза, пробовала задержать дыхание, но все напрасно: ее сотрясал неудержимый смех. Только Зося, никак не ожидавшая такой реакции и при первых же взрывах смеха вскочившая со стула, стояла недвижно, точно окаменев. Потом опрометью бросилась к двери и, даже не закрыв ее за собой, исчезла в коридоре.
Скочелёва заняла ее место за столом и попыталась выяснить причину столь неистового веселья. Но Пуся не могла произнести ни слова. А зрелище было презабавное: взрослые люди, едва умещаясь за маленькими партами, заливались детским смехом. Глядя на них, даже Скочелёва улыбнулась.
- Ну, шельмецы! - громко сморкаясь, выговорил наконец Бирюковский. - Задам я сегодня Вицеку за эту цепь.
- Бедняжку, - кивком указала на открытую дверь мать Костика, - молоденькая, неопытная… вот и поверила. Приняла за чистую монету…
- Еще не раз обведут ее вокруг пальца эти шалопаи, - сочувственно сказала Собирайская.
- Это же надо придумать: к батарее, не к ножке стола, как в старину, а к батарее. До чего хитрый народ!
- Интересно, кто все это придумывает? - воскликнула Чушкелевич. - Сказать, что родители в наказание на лестницу его выгоняют! Мой Томашек никогда бы до этого не додумался! Святая мадонна! Его кто-то подучил! Но кто?