Собаки, понурые и притихшие, не сводили с меня глаз. Одна из них заползла под скамью в холле и притаилась там. Бог знает когда в последний раз я переступал порог голубой комнаты. Гости у нас не останавливались, и она была связана для меня с воспоминаниями об игре в прятки, когда крестный много лет назад привез к нам на Рождество Луизу. Я помнил, как прокрался в окутанную тишиной комнату и спрятался под кроватью. Эмброз однажды сказал, что в голубой комнате в свое время жила тетушка Феба, а потом она переехала в Кент и вскоре умерла.
От прежней обитательницы в комнате не осталось и следа. Молодые слуги под руководством Сикома поработали на славу и смели тетушку Фебу вместе с пылью десятилетней давности. Окна, выходившие в поле, были распахнуты, и солнечные зайчики играли на тщательно выбитых ковровых дорожках. Кровать застелили бельем такого качества, какое мне и не снилось. Неужели этот умывальник с кувшином, подумал я, всегда стоял в смежной с голубой комнатой туалетной? А это кресло, разве оно отсюда? Я не помнил ни того, ни другого, но ведь я не помнил и саму тетушку Фебу, которая переехала в Кент еще до моего появления на свет. Впрочем, что годилось для нее, сойдет и для моей кузины Рейчел.
Анфиладу из трех комнат завершал будуар тетушки Фебы со сводчатым потолком. Там тоже вытерли пыль и открыли окна. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что и туда я не заходил со времен той самой игры в прятки. Над камином висел портрет Эмброза в молодости. Я даже не подозревал о его существовании, да и сам Эмброз, вероятно, забыл о нем. Если бы портрет принадлежал кисти знаменитого художника, его поместили бы внизу, рядом с другими семейными портретами, но его отправили сюда, в эту заброшенную комнату, и, значит, никто не видел в нем особой ценности. Портрет был поясной. Художник изобразил Эмброза с ружьем под мышкой и с убитой куропаткой в левой руке. Глаза Эмброза смотрели прямо в мои глаза, губы слегка улыбались. Волосы были длиннее, чем мне помнилось. Ни в самом портрете, ни в лице изображенного не было ничего особенного. Кроме одного. Поразительного сходства со мной. Я посмотрел в зеркало и снова перевел взгляд на портрет; единственное различие заключалось в разрезе глаз - у него они были чуть у́же - и в более темном цвете волос. Мы могли быть братьями-близнецами - молодой человек на портрете и я. Неожиданно открыв для себя наше сходство, я пережил неведомое прежде душевное волнение. Казалось, молодой Эмброз улыбается мне и говорит: "Я с тобой". Но и другой, старший, Эмброз был рядом. Я всем существом ощущал его близость. Я вышел из будуара, закрыл за собой дверь и, пройдя через голубую комнату и туалетную, спустился вниз.
У подъезда послышался шум колес. Это был догкарт Луизы; на сиденье рядом с ней лежали огромные охапки сентябрьских маргариток и делий.
- Для гостиной! - крикнула она, увидев меня. - Я подумала, что Сиком будет рад им.
Сиком, который в эту минуту с ватагой своих фаворитов проходил через холл, счел себя оскорбленным и не стал этого скрывать. Он застыл на месте и, когда Луиза с цветами вошла в дом, обратился к ней:
- Вам не следовало беспокоиться, мисс Луиза. Я обо всем договорился с Тамлином. Первым делом из цветника принесли достаточно цветов.
- В таком случае я могу их расставить, - сказала Луиза, - вы, мужчины, только вазы перебьете. Полагаю, у вас есть вазы? Или цветы распихали в банки для варенья?
По лицу Сикома можно было изучать все оттенки выражения уязвленного достоинства. Я поспешно втолкнул Луизу в библиотеку и захлопнул дверь.
- Я подумала, - сказала Луиза вполголоса, - не захочешь ли ты, чтобы я осталась присмотреть за порядком и была здесь, когда приедет миссис Эшли. Папа тоже приехал бы со мной, но он все еще нездоров, а того и гляди начнется дождь, поэтому я решила, что ему лучше остаться дома. Ну так как? Мне остаться? Цветы - только предлог.
Я почувствовал легкое раздражение оттого, что она и крестный считают таким недотепой меня, да и бедного старика Сикома, который последних три дня работал, как надсмотрщик на плантации.
- Очень мило с твоей стороны, - сказал я. - Но в этом нет никакой необходимости. Мы прекрасно справимся сами.
По лицу Луизы было видно, что она разочарована. Она, разумеется, горела любопытством увидеть мою гостью. Я не сказал ей, что и сам не намерен быть дома, когда та приедет.
Луиза придирчиво оглядела комнату, но удержалась от комментариев. Конечно, она заметила много огрехов, но у нее хватило такта не давать воли языку.
- Если хочешь, сходи наверх и посмотри голубую комнату, - предложил я подачку за причиненное разочарование.
- Голубую комнату? - переспросила Луиза. - Ту, что выходит на восток, над гостиной? Значит, ты не отвел ей комнату мистера Эшли?
- Нет, - ответил я. - Комнату Эмброза я заберу себе. Я не успел сказать вам об этом. Вот уже несколько дней, как я решил переехать туда. Если ты действительно хочешь расставить цветы, попроси у Сикома вазы, - сказал я, направляясь к дверям. - У меня полно дел в имении, и почти весь день меня не будет дома.
Не сводя с меня глаз, она собрала цветы.
- Кажется, ты расстроен, - сказала она.
- Я не расстроен, - ответил я. - Просто мне надо побыть одному.
Луиза покраснела и отвернулась, а я почувствовал угрызения совести, которые сразу просыпаются, стоит мне кого-нибудь обидеть.
- Извини, Луиза, - сказал я, гладя ее по плечу. - Не обращай на меня внимания. Я благодарю тебя за то, что приехала, за цветы, за предложение остаться.
- Когда я теперь увижу тебя и услышу что-нибудь о миссис Эшли? - спросила она. - Ты же знаешь, как мне не терпится обо всем узнать. Если папе станет лучше, мы, конечно, приедем в воскресенье в церковь, но весь завтрашний день я только и буду думать… мне будет интересно…
- Что - интересно? - спросил я. - Не швырнул ли я мою кузину Рейчел через мыс? Очень возможно, если она уж слишком доведет меня. Послушай, ради того, чтобы удовлетворить твое любопытство, я приеду завтра в Пелин и все изображу тебе в лицах. Ты довольна?
- Это будет замечательно, - улыбаясь, сказала Луиза и вышла искать Сикома и вазы.
Я отсутствовал все утро и вернулся около двух пополудни. После нескольких часов, проведенных в седле, меня мучили голод и жажда, и я утолил их куском холодного мяса и кружкой эля. Луиза уже уехала. Сиком и слуги обедали на своей половине. Я стоял один в библиотеке и жевал хлеб с мясом. В последний раз один, подумалось мне. Вечером она будет здесь, в этой комнате, или в гостиной - неведомый, враждебный призрак - и наложит свой отпечаток на мои комнаты, на мой дом. Она бесцеремонно вторглась в мою жизнь. Я не хотел ее приезда. Не хотел, чтобы она или любая другая женщина с въедливыми глазами и цепкими пальцами нарушала атмосферу, интимную и сугубо личную, близкую и понятную одному лишь мне. Дом притих, все молчало, и я был его частичкой, был связан с ним, как некогда Эмброз, а теперь его тень. Мы не хотели, чтобы кто-то чужой нарушал здесь тишину.
Я обвел взглядом комнату, как будто на прощание, затем вышел из дома и углубился в лес.
Рассудив, что Веллингтон с экипажем будет дома не ранее пяти часов, я решил возвратиться в начале седьмого. С обедом могут и подождать. Сиком имел распоряжение на сей счет. Если она проголодается, ей придется потерпеть до возвращения хозяина дома. Я не без удовольствия представил себе, как она в полном одиночестве сидит в гостиной, расфуфыренная в пух и прах, надутая от важности, и никто не приходит к ней с поклоном.
Дул сильный ветер, лил дождь, но я шел все дальше и дальше. Вверх по аллее до перепутья Четырех Дорог, на восток, к границе наших земель, затем снова через лес и на север, к дальним фермам, где я еще немного потянул время в разговоре с арендаторами. Через парк, западные холмы и, когда уже начали сгущаться сумерки, наконец к дому по Бартонским акрам. Я промок до костей, но мне было все равно.
Я открыл дверь и вошел в холл, ожидая увидеть следы приезда - коробки, чемоданы, дорожные пледы, корзины, но все было как обычно, ничего лишнего.
В библиотеке ярко пылал камин, но она была пуста. В столовой на столе стоял один прибор. Я позвонил. Появился Сиком.
- Ну? - спросил я.
На лице старика отражалось вновь обретенное сознание собственной значительности, голос звучал приглушенно.
- Госпожа приехала, - сказал он.
- Я так и полагал, - ответил я, - сейчас, должно быть, около семи. Она привезла какой-нибудь багаж? Куда вы его дели?
- Госпожа привезла совсем немного своих вещей, - сказал он. - Все коробки и чемоданы принадлежали мистеру Эмброзу. Их отнесли в вашу прежнюю комнату, сэр.
- Вот как!
Я подошел к камину и пнул ногой полено. Ни за что на свете я не мог допустить, чтобы он заметил, как у меня дрожат руки.
- А где сейчас миссис Эшли? - спросил я.
- Госпожа удалилась в свою комнату, - ответил он. - Госпожа устала и просит вас извинить ее за то, что она не спустится к обеду. Около часа назад я распорядился отнести поднос в ее комнату.
Я вздохнул с облегчением.
- Как она доехала? - спросил я.
- Веллингтон сказал, что после Лискерда дорога была очень скверная, сэр, - ответил он. - Дул сильный ветер. Одна лошадь потеряла подкову, и, не доезжая до Лостуитиела, им пришлось завернуть в кузницу.
- Хм-м…
Я повернулся спиной к огню и стал греть ноги.
- Вы совсем промокли, сэр, - сказал Сиком. - Неплохо бы вам переодеться, а то простудитесь.
- Да-да, сейчас, - ответил я, оглядывая комнату. - А где собаки?
- По-моему, они отправились с госпожой наверх, - сказал он. - Во всяком случае, старик Дон; правда, за остальных я не ручаюсь.
Я продолжал греть ноги у огня. Сиком топтался перед дверью, словно ожидал, что я продолжу разговор.
- Прекрасно, - сказал я. - Я приму ванну и переоденусь. Скажите, чтобы принесли горячей воды. Через полчаса я сяду обедать.
В тот вечер я сел обедать один - напротив до блеска начищенных канделябров и серебряной вазы с розами. Сиком стоял за моим стулом, но мы не разговаривали. Именно в тот вечер молчание, наверное, было для него истинной пыткой - я ведь знал, как он жаждет высказать свое мнение о гостье. Ничего, он сможет потом наверстать упущенное и всласть излить душу со слугами.
Едва я кончил обедать, как в столовую вошел Джон и что-то шепнул Сикому. Старик склонился над моим плечом.
- Госпожа прислала сказать, что, если вы пожелаете увидеть ее, когда отобедаете, она с удовольствием примет вас, - сказал он.
- Благодарю вас, Сиком.
Когда они вышли, я сделал нечто такое, что делал очень редко. Разве что в крайнем изнеможении, пожалуй, после изнурительной поездки верхом, долгой, утомительной охоты или схватки с волнами, когда мы с Эмброзом ходили на лодке под парусами. Я подошел к буфету и налил себе коньяка. Затем поднялся наверх и постучал в дверь будуара.
Глава 8
Тихий, едва слышный голос пригласил меня войти. Несмотря на то что уже стемнело и горели свечи, портьеры были не задернуты; она сидела на диване у окна и смотрела в сад. Сидела спиной ко мне, сжав руки на коленях. Наверное, она приняла меня за одного из слуг, поскольку даже не шелохнулась, когда я вошел в комнату. Дон лежал у камина, положив голову на передние лапы, две молодые собаки расположились рядом с ним. В комнате все стояло на своих местах, ящики небольшого секретера были закрыты, одежда убрана - никаких признаков беспорядка, связанного с приездом.
- Добрый вечер, - сказал я, и мой голос прозвучал напряженно и неестественно в этой маленькой комнате.
Она обернулась, быстро встала и шагнула мне навстречу. Все произошло в один миг, и мне некогда было оживить в памяти десятки образов, в которые мое воображение облекало ее последние полтора года. Женщина, которая преследовала меня дни и ночи, лишала покоя в часы бодрствования, кошмарным видением являлась во сне, стояла рядом. От изумления я едва не оцепенел - настолько она была миниатюрна. Она едва доставала мне до плеча. Ни ростом, ни фигурой она не походила на Луизу.
Она была в черном платье - отчего казалась особенно бледной, - по вороту и запястьям отделанном кружевами. Ее каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и собраны узлом на затылке; черты лица были правильны и изящны. Большими у нее были только глаза; увидев меня, словно пораженные неожиданным сходством, они расширились, как глаза испуганной лани. Испуг узнавания сменился замешательством, замешательство - болью, едва ли не страхом. Я видел, как легкий румянец проступил на ее лице и тут же исчез. Думаю, я вызвал у нее такое же потрясение, как и она у меня. Не рискну сказать, кто из нас испытывал большее волнение, большую неловкость.
Я уставился на нее с высоты своего роста, она смотрела на меня снизу вверх, и прошло несколько мгновений, прежде чем хоть один из нас заговорил. Когда же мы заговорили, то заговорили одновременно:
- Надеюсь, вы отдохнули. - Моя лепта.
И ее:
- Я должна извиниться перед вами.
Она успешно воспользовалась моей подачей:
- О да, благодарю вас, Филип, - и, подойдя к камину, опустилась на низкую скамеечку и жестом указала мне на стул против себя.
Дон, старый ретривер, потянулся, зевнул, встал и положил голову ей на колени.
- Ведь это Дон, я не ошиблась? - спросила она, кладя руку ему на нос. - В прошлый день рождения ему действительно исполнилось четырнадцать лет?
- Да, - сказал я, - его день рождения на неделю раньше моего.
- Вы нашли его в пироге за завтраком, - сказала она. - Эмброз прятался в столовой за экраном и наблюдал, как вы снимаете корочку. Он рассказывал мне, что никогда не забудет вашего изумленного лица, когда из пирога выполз Дон. В тот день вам исполнилось десять лет, и это было первое апреля.
Она подняла глаза от блаженствующего Дона, улыбнулась мне, и, к своему полному замешательству, я увидел на ее ресницах слезы; они блеснули и тут же высохли.
- Я приношу вам свои извинения за то, что не спустилась к обеду, - сказала она. - Ради одной меня вы так хлопотали и, наверное, спешили вернуться домой гораздо раньше, чем того требовали ваши дела. Но я очень устала и составила бы вам плохую компанию. Мне казалось, вам будет гораздо спокойнее пообедать одному.
Я вспомнил, как бродил по имению из конца в конец, лишь бы заставить ее дожидаться меня, и ничего не сказал. Одна из молодых собак проснулась и лизнула мне руку. Чтобы хоть как-то занять себя, я потянул ее за уши.
- Сиком рассказал мне, как много у вас дел, - сказала она. - Я ни в коем случае не хочу, чтобы мой неожиданный приезд в чем-то стеснил вас. Я найду чем заняться, не затрудняя вас, и это мне будет более чем приятно. Из-за меня вам не следует вносить никаких изменений в свои планы на завтра. Я хочу сказать только одно: я благодарна вам, Филип, за то, что вы разрешили мне приехать. Вам это было, конечно, нелегко.
Она встала и подошла к окну задернуть портьеры. Дождь громко стучал по стеклам. Вероятно, мне самому следовало задернуть портьеры, не ей. Я не успел. Я попробовал исправить свою оплошность и неловко поднялся со стула, но, так или иначе, было слишком поздно. Она вернулась к камину, и мы снова сели.
- Когда я через парк подъезжала к дому и увидела в дверях Сикома, который вышел навстречу, мною овладело странное чувство, - сказала она. - Вы знаете, я проделала этот путь множество раз - в воображении. Все было именно так, как я себе представляла. Холл, библиотека, картины на стенах. Когда экипаж подъехал к дому, на часах пробило четыре; даже этот бой был знаком мне.
Я теребил собачьи уши. На нее я не смотрел.
- По вечерам во Флоренции, - говорила она, - в последнее лето и зиму перед болезнью Эмброза, мы часто говорили о путешествии домой. Ничто не доставляло ему большей радости. С каким увлечением он рассказывал мне про сад, парк, лес, тропинку к морю… Мы собирались вернуться тем маршрутом, которым я приехала; именно поэтому я его и выбрала. Генуя, а из нее - в Плимут. Там нас ждет Веллингтон с экипажем и везет домой. Как мило с вашей стороны, что вы прислали его, что вы угадали мои чувства.
Я ощущал себя полным дураком, но все же обрел дар речи.
- Боюсь, дорога из Плимута была довольно скверной, - сказал я. - Сиком говорил, что вам пришлось остановиться в кузнице и подковать одну из лошадей. Мне очень жаль, что так случилось.
- Это меня нисколько не огорчило, - сказала она. - Я с удовольствием посидела у огня, наблюдая за работой и болтая с Веллингтоном.
Теперь она держалась вполне свободно. Первое смущение прошло, если оно вообще было. Зато я вдруг обнаружил, что из нас двоих неловкость испытываю именно я; я чувствовал себя громоздким и нескладным в этой крошечной комнате, а стул, на котором я сидел, годился бы только карлику. Неудобная поза - самое губительное для того, кто хочет выглядеть раскованно и непринужденно, и меня мучило то, как я выгляжу, сидя на этом проклятом стуле, неуклюже подобрав под него чересчур большие ноги и свесив по бокам длинные руки.
- Веллингтон хлыстом указал мне на подъездную аллею к дому мистера Кендалла, - сказала она, - и я подумала, что из учтивости следовало бы засвидетельствовать ему свое почтение. Но было уже поздно. Лошади промчались мимо ворот, и к тому же я очень хотела поскорее оказаться… здесь.
Она помедлила, прежде чем произнести слово "здесь", и я догадался, что она чуть было не сказала "дома", но вовремя удержалась.
- Эмброз все так хорошо описал мне, - продолжала она, - от холла до последней комнаты в доме. Он даже набросал для меня план, и я почти уверена, что сегодня с закрытыми глазами нашла бы дорогу. - На мгновение она замолкла, затем сказала: - Вы проявили редкую проницательность, отведя мне эти комнаты. Именно их мы и собирались занять, если бы были вместе. Эмброз хотел, чтобы вы переехали в его комнату; Сиком сказал, что вы так и сделали. Эмброз был бы рад.
- Надеюсь, вам будет удобно, - сказал я. - Кажется, здесь никто не жил после особы, которую звали тетушка Феба.
- Тетушка Феба заболела от любви к некоему викарию и уехала залечивать раны сердца в Тонбридж, - сказала она. - Но сердце оказалось упрямым, и тетушка Феба подхватила простуду, которая длилась двадцать лет. Неужели вы не слышали об этой истории?
- Нет, - ответил я и украдкой взглянул на нее.
Она смотрела на огонь и улыбалась, скорее всего воспоминанию о тетушке Фебе. Ее сжатые руки лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого человека. Они были очень тонкие, очень узкие, как руки на незаконченных портретах старых мастеров.
- Итак, - сказал я, - какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
- Простуда оставила ее через двадцать лет - после того, как взору тетушки явился другой викарий. Но к тому времени тетушке Фебе исполнилось сорок пять, и сердце ее было уже не таким хрупким. Она вышла замуж за второго викария.
- Брак был удачным?
- Нет, - ответила кузина Рейчел, - в первую брачную ночь она умерла от потрясения.