Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако глаза были все так же серьезны. Я вдруг представил себе, как Эмброз рассказывает ей эту историю: он, сгорбившись, сидит в кресле, плечи его трясутся, а она смотрит на него снизу вверх, совсем как сейчас, едва сдерживая смех. Я не выдержал. Я улыбнулся кузине Рейчел… с ее глазами что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
- Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, - сказал я, сразу пожалев о своей улыбке.
- Ничего подобного, - возразила она. - Сиком наверняка знает ее. Спросите его.
Я покачал головой:
- Он сочтет неуместным вспоминать о ней. И будет глубоко потрясен, если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам что-нибудь на обед?
- Да. Чашку супа, крыло цыпленка и почки с пряностями. Все было восхитительно.
- Вы, конечно, уже поняли, что в доме нет женской прислуги? Прислуживать вам, развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон и Артур, которые наполнят для вас ванну.
- Тем лучше. Женщины так болтливы. А что до платьев, то траур всегда одинаков. Я привезла только то, которое сейчас на мне, и еще одно. У меня есть прочные туфли для прогулок.
- Если завтра будет такой же день, вам придется не выходить из дома, - сказал я. - В библиотеке много книг. Сам я не слишком охоч до чтения, но вы могли бы найти что-нибудь себе по вкусу.
Ее губы снова дрогнули, и она серьезно посмотрела на меня.
- Я могла бы посвятить свое время чистке серебра. Никак не думала, что его у вас так много. Эмброз не раз говорил мне, что оно темнеет от морского воздуха.
По выражению ее лица я был готов поклясться, что она догадалась, что вся эта масса семейных реликвий извлечена из какого-нибудь забытого шкафа, и в глубине души смеется надо мной.
Я отвел глаза. Однажды я уже улыбнулся ей, и будь я проклят, если улыбнусь еще раз.
- На вилле, - сказала она, - когда бывало очень жарко, мы любили сидеть во дворике с фонтаном. Эмброз просил меня закрыть глаза и, слушая воду, вообразить, будто это дождь стучит в окна нашего дома в Англии. Он полагал, что я вся съежусь и буду постоянно дрожать в английском климате, особенно в сыром климате Корнуолла; он называл меня тепличным растением, которое требует заботливого ухода и совершенно не приспособлено к обыкновенной почве. Я выросла в городе, говорил он, и чересчур цивилизованна. Помню, как однажды я вышла к обеду в новом платье и он сказал, что от меня веет ароматом Древнего Рима. "Дома в таком наряде вас побьет морозом, - сказал он. - Придется сменить его на фланель и шерстяную шаль". Я не забыла его совет и привезла с собой шаль.
- В Англии, - сказал я, - особенно здесь, на побережье, мы придаем большое значение погоде. Должны придавать, ведь живем у моря. Видите ли, в наших краях условия для сельского хозяйства не слишком благоприятные, не то что в центре страны. Почва тощая, из семи дней в неделю четыре дня идет дождь, поэтому мы очень зависим от солнца, когда оно появляется. Думаю, завтра прояснится и вы сможете совершить прогулку.
- Бове-таун и Боденский луг, - сказала она. - Кемпов тупик и Бычий сад, Килмурово поле, мимо маяка, через Двадцать акров и Западные холмы.
Я с изумлением посмотрел на нее:
- Вам известны все названия Бартонских земель?
- Ну конечно, вот уже полтора года я знаю их наизусть.
Я молчал. Мне нечего было сказать. Затем:
- Это нелегкая прогулка для женщины, - угрюмо заметил я.
- У меня есть прочные туфли, - возразила она.
Черная бархатная туфелька на ноге, чуть высунутая из-под платья, показалась мне на редкость не подходящей для пеших прогулок.
- Вот эти? - спросил я.
- Разумеется, нет; кое-что попрочнее.
Я не мог себе представить, как она бредет по камням, даже если сама она и верила в то, что способна выдержать такую прогулку. А в моих рабочих сапогах она просто утонула бы.
- Вы ездите верхом? - спросил я.
- Нет.
- А сможете держаться в седле, если вашу лошадь поведут под уздцы?
- Пожалуй, да, - ответила она. - Только мне надо держаться обеими руками за седло. А нет ли у вас… кажется, это называется лука, на которой балансируют?
Она задала вопрос самым невинным тоном, ее глаза смотрели серьезно, и тем не менее я вновь не сомневался, что в них прячется смех и она хочет поддразнить меня.
- Не уверен, - холодно сказал я, - есть ли у нас дамское седло. Надо спросить Веллингтона, в конюшне оно мне ни разу не попадалось на глаза.
- Возможно, - сказала она, - тетушка Феба, потеряв своего викария, приохотилась к верховой езде. Может быть, это стало ее единственным утешением.
Все мои усилия пошли прахом. В ее голосе послышалось нечто похожее на легкое журчание, и я не выдержал. Она видела, что я смеюсь, и это было ужаснее всего.
- Хорошо, - сказал я, - утром я этим займусь. Как по-вашему, не попросить ли мне Сикома обследовать чуланы и посмотреть, не осталось ли после тетушки Фебы еще и амазонки?
- Амазонка мне не понадобится, - ответила она, - если, конечно, лошадь поведут осторожно и я смогу балансировать на луке.
В эту минуту в дверь постучали и в комнату вошел Сиком, неся на огромном подносе серебряный чайник с кипятком, серебряный заварочный чайник и хлебницу - тоже серебряную. Никогда раньше я не видел этих вещей и про себя полюбопытствовал, из каких закромов комнаты дворецкого он их извлек. С какой целью принес? Кузина Рейчел заметила мое изумление. Я отнюдь не хотел обидеть Сикома, который с важным видом поставил свое приношение на стол, но меня так и подмывало расхохотаться. Я встал со стула и подошел к окну, как будто хотел взглянуть на дождь.
- Чай подан, мадам, - объявил Сиком.
- Благодарю вас, Сиком, - торжественно ответила она.
Собаки встали и, принюхиваясь, потянулись к подносу. Они были изумлены не меньше моего. Сиком цыкнул на них.
- Уходи, Дон, - сказал он, - все трое уходите. Я думаю, мадам, мне лучше убрать собак. Чего доброго, перевернут поднос.
- Да, Сиком, - ответила она, - чего доброго.
И опять это журчание в голосе. Я был рад, что стою к ней спиной.
- Какие распоряжения относительно завтрака, мадам? - спросил Сиком. - Мистер Филип завтракает в девять часов в столовой.
- Я хотела бы завтракать в своей комнате, - сказала она. - Мистер Эшли говаривал, что ни на одну женщину не следует смотреть до одиннадцати часов. Вас это не затруднит?
- Разумеется, нет, мадам.
- В таком случае - благодарю вас, Сиком, и спокойной ночи.
- Доброй ночи, мадам. Доброй ночи, сэр. Пошли, собаки!
Он щелкнул пальцами, и животные нехотя последовали за ним.
Несколько мгновений в комнате царило молчание, затем она тихо сказала:
- Хотите чаю? Насколько я понимаю, в Корнуолле так заведено.
Всю мою важность как рукой сняло. Сохранять ее и дальше было выше моих сил. Я вернулся к камину и сел на табурет у стола.
- Я вам кое-что скажу, - проговорил я. - Я никогда не видел ни этого чайника, ни этой хлебницы.
- Я так и думала, - сказала она. - Я заметила ваш взгляд, когда Сиком принес их. Полагаю, он их тоже раньше не видел. Они из тайного клада. Он раскопал их в каком-нибудь погребе.
- А это действительно так принято - пить чай после обеда? - спросил я.
- Конечно, - ответила она, - в высшем обществе, когда присутствуют дамы.
- По воскресеньям, когда Кендаллы и Паско приезжают к обеду, - сказал я, - мы никогда его не пьем.
- Вероятно, Сиком не считает, что они принадлежат к высшему обществу, - заметила она. - Очень польщена. Чай мне нравится. Съешьте бутерброд.
Еще одно новшество. Тонкие кусочки хлеба, свернутые в виде маленьких колбасок.
- Удивительно, что на кухне знают, как их делать, - сказал я, проглотив несколько штук. - Но это очень вкусно.
- Неожиданное вдохновение, - сказала кузина Рейчел. - И за завтраком вы, конечно, съедите то, что останется. Масло тает, и я бы предложила вам облизать пальцы.
Она пила чай, глядя на меня поверх краешка чашки.
- Если хотите, можете закурить трубку, - продолжала она.
Я удивленно воззрился на нее.
- В будуаре? - спросил я. - Вы уверены? Но по воскресеньям, когда с викарием приезжает миссис Паско, мы никогда не курим в гостиной.
- Здесь не гостиная, а я не миссис Паско, - возразила она.
Я пожал плечами и полез в карман за трубкой.
- Сиком подумает, что я поступаю крайне предосудительно. Утром он догадается по запаху.
- Перед тем как лечь спать, я открою окно. На дожде запах выветрится.
- Дождь попадет в окно и намочит ковер, - сказал я, - а это еще хуже, чем запах дыма.
- Ковер можно вычистить тряпкой, - ответила она. - Какой вы привередливый, совсем как старик.
- Я думал, женщины очень щепетильны в таких делах.
- Да, щепетильны, когда им больше нечего делать, - сказала она.
Сидя в будуаре тетушки Фебы и куря трубку, я вдруг вспомнил, что вовсе не так намеревался провести этот вечер. Я заготовил несколько холодно-любезных фраз и сухое прощание, долженствующие отбить у непрошеной гостьи всякую охоту задерживаться в моем доме.
Я взглянул на нее. Она уже кончила пить чай и поставила чашку с блюдцем на поднос. Мое внимание снова привлекли ее руки, узкие, маленькие и очень белые; интересно, подумал я, считал ли их Эмброз руками горожанки? Она носила два кольца, оба с прекрасными камнями, однако они нисколько не нарушали траура и очень гармонировали с ее обликом. Держа в руке трубку и покусывая черенок, я чувствовал себя более уверенно и меньше напоминал одурманенного сном. Надо было что-то делать, что-то говорить, но я, как дурак, сидел у огня, не в силах разобраться в собственных мыслях и впечатлениях. Долгий, томительный день закончился, а я никак не мог решить, что он принес мне - победу или поражение. Если бы в ней было хоть отдаленное сходство с придуманным мною образом, я бы лучше знал, что делать; но вот она здесь, рядом, во плоти, и созданные моим воображением картины, словно бредовые фантастические видения, перемешались и растаяли в темноте.
Где-то далеко осталось злобное существо, старое, раздражительное, окруженное адвокатами; где-то далеко была вторая миссис Паско - с громким голосом, надменная; истаяла вдали взбалмошная, избалованная кукла с длинными локонами; исчезла змея, скользкая, коварная. Гнев, казалось, утратил смысл, ненависть тоже, страх… Но мог ли я бояться той, которая не доходила мне до плеча, в ком не было ничего особенного, кроме чувства юмора и маленьких рук? Неужели ради этого один человек дрался на дуэли, а другой, умирая, написал: "Она все же доконала меня, Рейчел, мука моя"? Я походил на человека, который выпустил мыльный пузырь и следил за его полетом, но пузырь вдруг лопнул.
Надо запомнить, подумал я, клюя носом перед мерцающим камином, и в следующий раз не пить коньяка после десятимильной прогулки под дождем: это только притупляет чувства, а вовсе не развязывает язык. Я пришел дать бой этой женщине, но так и не начал его. Что она там говорила про седло тетушки Фебы?
- Филип, - прозвучал тихий, спокойный голос, - Филип, вы, кажется, спите. Прошу вас, встаньте и отправляйтесь в кровать.
Я вздрогнул и открыл глаза. Она смотрела на меня, сложив руки на коленях. Я с трудом поднялся на ноги и чуть не опрокинул поднос.
- Извините, - сказал я, - должно быть, меня стало клонить в сон из-за того, что я скрючился на этом табурете. В библиотеке я обычно сижу, вытянув ноги.
- И к тому же вы изрядно находились сегодня пешком, не так ли? - спросила она.
Голос ее был сама невинность, и тем не менее… Что она имела в виду? Я нахмурился и смотрел на нее сверху вниз, твердо решив не отвечать.
- Если завтра выдастся погожее утро, - сказала она, - вы действительно найдете для меня надежную, смирную лошадь, на которую я смогу спокойно сесть, чтобы отправиться осматривать Бартонские земли?
- Да, - ответил я, - если вы желаете совершить такую прогулку.
- Я не затрудню вас. Мою лошадь поведет Веллингтон.
- Нет, я сам пойду с вами. У меня нет особых дел.
- Подождите, - сказала она, - вы забыли, что завтра суббота. Утром вы выдаете жалованье работникам. Мы подождем до полудня.
Я растерянно взглянул на нее:
- Боже мой, откуда вам известно, что я выплачиваю жалованье именно по субботам?
К моему полному замешательству и смятению, ее глаза вдруг заблестели и стали влажными, как тогда, когда она говорила о моем давнем дне рождения.
- Если вы не догадываетесь, - в голосе ее зазвучали жесткие нотки, - то вы не так сообразительны, как я думала. Подождите минуту. У меня есть для вас подарок.
Она открыла дверь, прошла в голубую спальню и тут же вернулась с тростью в руке.
- Вот, - сказала она, - возьмите, она ваша. Все остальное вы осмотрите и разберете потом, но ее я хотела сама отдать вам, и непременно сегодня.
Это была прогулочная трость Эмброза. Та самая, на которую он всегда опирался. Трость с золотым ободком и с ручкой в виде собачьей головы из слоновой кости.
- Благодарю вас, - язык плохо повиновался мне, - я вам очень признателен.
- А теперь идите, - сказала она, - пожалуйста, идите.
И она легонько вытолкала меня из комнаты и захлопнула дверь.
Я стоял, сжимая в руках трость. Она не дала мне времени даже на то, чтобы пожелать ей доброй ночи. Из будуара не доносилось ни звука; я медленно пошел по коридору к своей комнате, вспоминая выражение ее глаз в ту минуту, когда она протянула мне трость. Однажды, совсем недавно, я уже видел глаза, в которых застыло такое же выражение древнего, как мир, страдания. И в тех глазах светились сдержанность и гордость, соединенные с такой же униженностью, такой же мучительной мольбой. Наверное, подумал я, войдя в свою комнату - комнату Эмброза - и разглядывая знакомую трость, наверное, дело в том, что глаза эти одинакового цвета и принадлежат женщинам одной национальности. Иначе что общего могло быть между нищенкой с берегов Арно и кузиной Рейчел?..
Глава 9
На следующее утро я рано спустился вниз и сразу после завтрака пошел в конюшню, вызвал Веллингтона, и мы вместе направились в кладовую для упряжи.
Да, среди всего прочего там оказалось с полдюжины дамских седел. Видимо, раньше я просто не замечал их.
- Миссис Эшли не умеет ездить верхом, - сказал я Веллингтону. - На чем-нибудь сидеть и за что-нибудь держаться - вот все, что ей надо.
- Тогда лучше всего посадить ее на Соломона, - сказал старый кучер. - Может быть, ему и не доводилось возить дам, но он ее не сбросит, уж это точно. За других лошадей, сэр, я бы не поручился.
В былые времена Эмброз часто охотился верхом на Соломоне, теперь же конь в основном наслаждался досугом на лугу, и только иногда Веллингтон использовал его для поездок. Дамские седла висели высоко на стене, и, чтобы их снять, Веллингтону пришлось послать за грумом и небольшой лестницей. Выбор седла произвел целый переполох и послужил причиной немалого волнения: одно было слишком потертым, второе - слишком узким для широкой спины Соломона, третье покрыто паутиной, за что грум получил приличный нагоняй. Я смеялся в душе, догадываясь, что ни Веллингтон, ни все остальные ни разу не вспоминали про эти седла последние четверть века, и сказал Веллингтону, что после хорошей чистки кожа станет как новая и миссис Эшли подумает, будто седло только вчера привезли из Лондона.
- В какое время госпожа желает выехать? - спросил он, и я, опешив от такого выбора слов, молча уставился на него.
- Где-то после полудня, - наконец выговорил я. - Вам надо только подвести Соломона к подъезду. Я сам буду сопровождать миссис Эшли.
Затем я вернулся в дом и прошел в контору, чтобы просмотреть недельные отчеты и проверить счета до того, как люди придут за платой. "Госпожа"… Однако! Неужели Веллингтон, Сиком и другие слуги относятся к ней именно так? Я допускал, что в определенном смысле это естественно, но подумал, до чего же быстро мужчины-слуги глупеют в присутствии женщины. Это благоговение в глазах Сикома, когда прошлым вечером он принес чай, почтительность, с какой он поставил перед ней поднос… и вот, не угодно ли, утром, во время завтрака, прислуживает мне молодой Джон, он же снимает крышки с моих тарелок, потому что "мистер Сиком, - объясняет он, - пошел с подносом наверх, в будуар". И вот теперь Веллингтон, сам не свой от волнения, чистит и натирает до блеска старое дамское седло и кричит груму, чтобы тот занялся Соломоном. Я просматривал счета. Впервые с тех пор, как Эмброз выставил из дома няньку, женщина провела ночь под моей крышей. Однако ее присутствие оставило меня совершенно спокойным. Это обстоятельство меня радовало. Но едва я вспомнил ее обращение со мной, когда я чуть не заснул, мне показалось, что ее слова: "Филип, отправляйтесь в кровать" - вполне могла произнести моя нянька лет двадцать назад.
В полдень за причитающейся им платой пришли слуги и люди, работавшие в конюшне, в лесу, в саду. Заметив отсутствие Тамлина, старшего садовника, я поинтересовался, почему его нет, и мне сказали, что он где-то "с госпожой". Я воздержался от каких-либо замечаний по этому поводу, расплатился с остальными работниками и отпустил их. Интуиция подсказала мне, где искать Тамлина и кузину Рейчел. Я не ошибся. Они были в оранжерее, где росли камелии, олеандры и другие растения, привезенные Эмброзом из странствий.
Я никогда не разбирался в садоводстве - все заботы лежали на Тамлине; огибая угол оранжереи и подходя к ним, я слышал, как она говорила о черенках и побегах, о влиянии северного климата и об удобрении почвы. Тамлин слушал, держа шапку в руке и с таким же почтительным видом, какой я заметил у Сикома и Веллингтона. Увидев меня, она улыбнулась и поднялась на ноги: до того она стояла на коленях на мешковине и рассматривала молодой побег, выходящий в трубку.
- Я гуляю с половины одиннадцатого, - сказала она. - Я искала вас, чтобы спросить разрешения, но не нашла и потому совершила отчаянный поступок - сама отправилась в домик Тамлина и познакомилась с ним; правда, Тамлин?
- Правда, мэм, - сказал Тамлин, как баран уставясь на нее.
- Видите ли, Филип, - продолжала она, - я привезла с собой в Плимут - в экипаж я их взять не могла, они прибудут с посыльным - все саженцы деревьев и кустов, которые мы собрали, Эмброз и я, за последние два года. У меня есть список с указанием мест, где он хотел их высадить, и я думала сэкономить время, обсудив список с Тамлином и объяснив ему, что к чему. Когда их привезут, меня уже может не быть здесь.
- Превосходно, - сказал я, - вы оба разбираетесь в этих делах лучше меня. Прошу вас, продолжайте.
- Мы уже все обсудили, не правда ли, Тамлин? - сказала она. - И будьте добры, передайте миссис Тамлин мою благодарность за чай; я очень надеюсь, что к вечеру ее горлу станет лучше. Эвкалиптовое масло - отличное лекарство, я пришлю его ей.