Его напарник, не отвечая, оставляет сумку и решительно направляется в угол. Там снова что-то шуршит, шевелится, сыплется на землю мусор и старый картон. Мужчина бросается вперед, начинается молчаливая возня, некоторое время ничего не видно от взлетевшей пыли, потом слышны ругательства, мужчина за шиворот выволакивает из угла засыпанного грязью и мелом мальчишку, в котором только по длинной куртке можно опознать Шпендика.
– Вот… – растерянно говорит мужчина. – Сидел там…
– И все слышал… – подытоживает Птица.
Птица с напарником молча переглядываются, потом оба отводят взгляд. Птица закуривает, видно, что руки у него дрожат. Второй мужчина придерживает одной рукой Шпендика, второй – расстегивает ремень, достает его из брюк и довольно сноровисто связывает Шпендику руки. Потом оттаскивает мальчишку в угол, толкает на кипу старого картона, грозит ему кулаком и манит Птицу в противоположную сторону, подальше от света свечи. Мужчины разговаривают шепотом, но акустика подземелья такова, что Шпень слышит почти каждое слово.
– И чего теперь? Линять надо, быстро! – говорит напарник. – Только куда? Договор же был – здесь, а связи с ними… Есть у тебя связь, Птица?
– Нету. Да и зачем? Если какие накладки, так сделка, скорей всего, и вовсе сорвется. Хоронятся они. Трусят. Все они, заграничные, такие – чуть что, сразу в штаны наложат и бежать. Но не в этом даже дело. Он же слышал все. И видел нас. В любой момент может кому хочешь заложить.
– Да кому ему закладывать! Он же беспризорник, видно. Он же не знает, об чем речь.
– Найдутся такие, которые знают. Спросят, он ответит. Шоколадку купят, денег дадут. А там уж нас вычислить, дело техники… Фотографии покажут… Выхода нет, кончать его надо. Прямо сейчас…
– Да ты что?! Это ж пацан, ребенок! Я на мокрое не пойду! Давай его здесь подержим, пока не кончится все.
– А если он сбежит? Нам же выходить надо, на связь и другое… Нет, не пойдет. Думаешь, мне самому это нравится?… Ну хочешь, наплюем на деньги и все, вернем чашку музейным крысам? Хочешь? Если ты такой гуманист… Только как бы нас потом самих не замочили, эти, которых мы кинем… Они же, сам понимаешь, тоже на этот вояж потратились и вообще… Ну как? По рукам?
– Не, так я тоже не согласен…
– Ну так давай, решайся скорее. И так уже нервы на пределе. Кто из нас зону топтал – я или ты?
В этот момент Шпень бросает через весь подвал свернутый ремень, от которого ему каким-то чудом удалось освободиться. Мужчины заворожено смотрят в ту сторону, а мальчишка бросается в противоположную, выскакивает за дверь, змеей проползает в узкий лаз, бежит по ступенькам наверх и вылетает наружу где-то на задворках рынка. Привычно бросается в людскую толчею. Птица и его напарник, громко топая и размахивая клеенчатой сумкой, бегут за ним.
Шпень бросается к молодому милиционеру.
– Дяденька милиционер! Помогите! Они меня сейчас убьют!
Милиционер быстрым взглядом оценивает ситуацию, видит бегущих мужиков с клетчатой "торговой" сумкой, злорадно ухмыляется:
– Предупреждал я тебя, пацан! Не воруй! Вот сейчас они тебе и накостыляют. А я в другую сторону смотреть буду.
– Дяденька, они из музея это… штуку украли! Она у них в сумке! Арестуйте их!
– Ага, сейчас! – заразительно смеется милиционер. – Украли и бегают тут за тобой по рынку! Еще чего-нибудь расскажи!
Шпень бежит дальше, кидается в сторону рыночной охраны, но натыкается на презрительный взгляд охранника с перебитым носом, всхлипывает, сворачивает в сторону и выбегает за ворота рынка. Погоня продолжается по широкой, но малолюдной улице. Люди равнодушно смотрят на бегущих, никто даже не пытается вмешаться. Лица проходящих мимо людей, морды собак, которых выгуливают хозяева, даже рожицы детишек – все видятся бегущему из последних сил Шпендику отвратительными, злобными, некрасивыми. Он понимает, что никто не станет убивать его на улице. Поймают, затащут куда-нибудь в подвал… И ведь никто из этих не вступится…
На прямой у Шпеня никаких надежд. Поэтому он сворачивает к домам, надеется через проходной подъезд уйти от погони. Вбегает в парадную, несется по лестнице и тут понимает, что сгоряча перепутал подъезд. Второго выхода из него – нет. Сзади хлопает дверь, Шпень бежит наверх, по пути звонит во все квартиры. Большинство дверей глухо молчит, где-то заливается собака, где-то с лязгом через цепочку открывается дверь, высовывается острый старушечий носик, нюхает воздух.
– Фулиганы проклятые, житья нет! – шипит старушка и прикрывает дверь.
На последнем этаже запертая на замок чердачная дверь, аккуратный коврик, цветок-алоэ на узком подоконнике, миска с молоком для кошки и… открытая дверь. Взвизгнув и зажмурив глаза, Шпень врывается в нее и захлопывает за собой. Секунду стоит, прижавшись к двери спиной, потом оборачивается и быстро, на ощупь запирает оба имеющихся на двери замка. Оборачивается еще раз и наконец решается взглянуть прямо перед собой. В дверях комнаты стоит молодая женщина в халате и пушистых домашних тапках. Волосы у женщины заколоты наверх, глаза печальные. Она прикладывает палец к губам и говорит:
– Тихо! Дочка только что уснула.
Шпень молчит, потом обессилено съезжает спиной по притолоке.
– За тобой кто-то гнался? – спрашивает женщина.
– Да, – кивает Шпень. – Если поймают, убьют сразу.
– Почему? Ты что-то украл у них?
– Нет, это они украли, а я случайно узнал.
– Понятно, – кивает женщина. – Ну проходи…
Мелодичный, негромкий звонок в дверь. Шпень вздрагивает, отчаянно мотает головой, но женщина подходит к двери и спрашивает:
– Кто там?
– Сантехник, – отвечают оттуда. – У вас протечка.
– Я не вызывала сантехника, – строго говорит женщина. – И протечки у меня нет. Если вы сейчас же не уйдете, я вызываю милицию. У меня квартира на сигнализации. Я буду смотреть в окно, как вы уходите. Считаю до пяти. Один…
Шпень прикладывает ухо к двери и слышит удаляющиеся шаги. Облегченно вздыхает. Потом с восхищением смотрит на молодую женщину.
– У тебя… у вас и правда сигнализация?
– Да нет, конечно, – улыбается женщина. – Это я его проверяла. Настоящий сантехник не испугался бы, а начал ругаться, грозить штрафом…
Шпень и молодая женщина сидят на кухне и пьют чай с булкой и вареньем. В кухне чисто, но бедно. Шпень сминает большой ломоть булки пальцами и аккуратно заталкивает в рот почти целиком. Следом отправляет ложку варенья.
– У тебя что, зубов нет? – улыбается женщина.
– Нет, мне так вкуснее, – прожевав, серьезно отвечает Шпень. – Чувствую, что поел. А отчего у тебя дверь открыта была? Ждала кого?
– Ждала, – женщина кивает. – Я всегда жду.
– Как это – всегда?! – Шпень замирает с куском булки в руке.
– Так получилось… – женщина пожимает узкими плечами.
Шпень несколько мгновений думает, потом глаза его зло сужаются:
– Значит, он ушел. А тебя с дочкой бросил. Коз-зел!
– Нет, Шпендик, – женщина снова грустно улыбается. – В жизни все сложнее. Иногда бывает так, что виноватых нет. Алина слишком много болела, я… я вообще ничего не видела и… В общем, для каждого должна быть где-то открыта дверь. Всегда. Чтобы он мог прийти. Так надо… И ты, между прочим, сегодня в этом убедился…
– Да, – соглашается Шпендик. – Спасибо тебе. Без тебя меня бы уже на этом свете не было… А дочка-то… теперь как?
– Теперь уже лучше, – улыбается женщина. – Осенью в садик пошла. Болела всего два раза. Врачи говорят – все нормально.
– И то хлеб, – вздыхает Шпендик.
– А ведь они тебя теперь искать будут, Шпендик, – в глазах женщины на месте улыбки возникает тревога. – Как бы их в милицию все-таки… Может, я чем помогу?
– Нет уж! – Шпень решительно машет рукой, едва не сметает чашку со стола. – Еще не хватало! Ты уж и так… Сиди, в общем, и дочку расти. Я сам разберусь. Есть план…
– Ну хорошо, хорошо, – соглашается женщина. – Только ты уж осторожней там…
– Я осторожный, – ухмыляется Шпень. – А теперь вдвойне буду… Ну, давай прощаться…
На пороге женщина гладит нечесаные волосы мальчишки и украдкой крестит его. Шпень ежится.
– А все-таки этот, который от тебя ушел… коз-зел! – говорит он и быстро, не оборачиваясь, сбегает вниз по ступенькам.
Шпень идет по улице. Мимо проходят люди. У них красивые, умные и добрые лица. Детишки смеются. Собаки виляют хвостами и улыбаются.
Вывеска на кирпичном фасаде, над массивными деревянными дверями: "Физико-математический лицей". На крыльце толпятся лицеисты, смеются, толкаются, мальчишки заигрывают с девчонками. На другой стороне улицы стоит Шпень и курит. Внезапно, увидев кого-то, он аккуратно гасит папиросу, убирает окурок в карман и идет прямо через проезжую часть. Водитель легковой машины тормозит и грозит Шпендику кулаком. Шпень показывает ему язык.
Около квартала Шпень идет за группой ребят-школьников. Они его не замечают, увлечены разговором, из которого до Шпеня доносятся лишь смутно знакомые компьютерные термины. Наконец на углу ребята останавливаются, прощаются за руку и расходятся в разные стороны. Шпень решительно направляется за одним из них.
– Родион! – негромко окликает он.
Мальчик в очках оборачивается. Шпеня он узнает сразу, но на лице его не отражается никакой радости, скорее озабоченность и даже страх.
– Здравствуй, Родион!
– Здравствуй, Шпень. Чего ты от меня хочешь?
– Не дрейфь, Родион, – усмехается Шпень. – Краденое прятать не надо. Пока. Шучу. В общем, у меня проблемы. Хотел с тобой посоветоваться, как с умным человеком. Ты как?
– Вряд ли я смогу еще раз быть тебе полезным, – твердо говорит Родион, стараясь удержать на месте подрагивающую нижнюю губу.
Шпень видит, как нервничает Родион, и это его забавляет. Впрочем, довольно быстро собственные заботы перевешивают и некрасивая, подвижная физиономия мальчишки снова становится хмурой и озабоченной.
– Короче, меня хотят замочить, – мрачно объявляет он. – Причем я тут ни с какого бока… Ты не думай, что вру, когда объясню, сам увидишь – не мои это дела.
– Ну хорошо, – Родион стаскивает перчатки, нервно мнет их в пальцах. – Ты с кем-то что-то не поделил. А я-то тут при чем? Обратись в милицию. Если ты не виноват, они…
– А что я им скажу? У меня же доказательств никаких нет. Угрожали убить? Кто? Где? Когда? Где свидетели? Не станет милиция в этом разбираться – сам знаешь. Я же не депутат какой. Да и тех стреляют. Вот когда убьют – тогда и будут искать. Может быть. Потому что за меня даже в розыск подать некому. А тебя, Родион, совесть замучает… Замучает ведь?…
– Отстань ты от меня! – почти истерически кричит Родион. – Не мое это дело, понял?! Я не хочу!
– Трусишь, – примирительно, по-взрослому говорит Шпень. – Это нормально. Но ты послушай. Я же тебе не за так предлагаю. Там очень большие деньги могут быть. Про Швейцарские банки слыхал?
– Опять в долю?! Отвяжись! Я сам в милицию пойду! – визжит Родион.
– Не пойдешь, – спокойно возражает Шпень. – Потому что тогда и тебя могут замочить. Вдруг они сейчас за нами следят?
После этих слов Родион видимо ломается – опускает плечи, прижимает к груди сжатые кулаки, испуганно оглядывается по сторонам, лицо бледное, зрачки за очками расширены.
– Кто – они? – шепчет он.
Шпень удовлетворенно вздыхает – его психологическая атака удалась на все сто процентов.
– Пойдем в садик, я тебе все расскажу, – говорит он. – Не трусь, все будет тип-топ. Неужели тебе никогда не хотелось клад найти? Настоящий? Разбогатеть?
– Клад?… – в испуганных глазах Родиона появляется какое-то подобие интереса.
– Во! – радуется Шпень. – Пошли скорее!
Шпень и Родион сидят в чахлом садике на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье. Оба мелко трясутся от холода и пронизывающего ветра.
– У меня была нора, – рассказывает Шпень. – Лежанка, примус, все дела. Я там жил, когда папаша в загул уходил. Никто про нору не знал, я там доску одну хитро приспособил, вроде прибита, а отодвинуть можно…
– А мама тебя отпускала?…
– Мама у меня умерла. Давно. Уже три года.
– Прости…
– Да ты-то тут причем?… В общем, пришли в мою нору какие-то хмыри, а я как раз там ночевал…
– Скажи, Шпендик, они говорили, что украли эту штуку именно из музея?
– Нет, но я сам допер. Говорили, что можно вернуть в музей. Откуда ж взяли?
– Ты не поверишь, но я, кажется, знаю, что именно они украли.
– Да ну? Откуда ж тебе знать?
– Понимаешь, мой отец – историк, работает в разных местах, но и в музее тоже. Мы как раз с ним недавно разговаривали и он мне рассказал, что одна штука пропала по дороге в Питер. Очень ценная. И тоже называл ее чашей.
– Вот это классно! – восхитился Шпень. – И что же теперь?
– Теперь мы должны ее найти…
– И загнать подороже…
– Да ты что, Шпень! Это же… ну, принадлежит России. Достояние республики – вот!
– Да что мне до этой республики! – с горечью говорит Шпень. – Что я ей? Мне жрать нечего, одеть – это правда. Будут деньги, буду жить по-королевски!
– По-королевски – это как? – искренне интересуется Родион.
– Ну… пирожные жрать каждый день, каждый день – в компьютерный клуб, потом – машину куплю, квартиру…
– А я бы в Англию учиться поехал, или в Америку… – вздыхает Родион. – Только смотри: никто ж тебе не позволит эту штуку продать. Ты же не знаешь как, и я тоже. Убьют раньше. А вот если ее найти и в музей отдать, то сразу всем все ясно – и милиции, и этим, бандитам… И никто тебя пальцем не тронет – чаша-то уже в музее…
– В чем-то ты прав, конечно, – вздыхает и Шпень. – В общем, сначала нужно ее отыскать, у них спереть, а потом – будем делать посмотреть. Так?
– Так, – соглашается Родион. – А как искать?
– Ловить будем на живца, – говорит Шпень. – Живец – это я. Рыбак – ты и… еще есть задумка. Понял?
– Не очень, но… но я согласен! – с воодушевлением говорит Родион. – Мне все говорят, что я… ну, не от мира сего. Вот я бы и доказал!
– Ну, тут они правы, конечно, – рассудительно говорит Шпень. – Ты… маленько этого… действительно, – Шпень крутит пальцем у виска. – Я еще там, на рынке, заметил. Но мне же этого и надо! – доверительно заканчивает он.
Родион пытается обидеться, но у него как-то не получается. Поэтому он машет рукой:
– Сам такой!
– А то! – соглашается Шпень.
Вечер. Анка и Сережка медленно идут по кромке набережной Стрелки Васильевского острова. Вода у берега совсем черная. Мимо, постукивая палочкой, проходит бодрый пенсионер, что-то напевает себе под нос. Сверху слышен шум подъехавших автомобилей, веселые крики, высокий юноша несет на руках девушку в белом платье и наброшенной на плечи куртке. Девушка болтает ногами в перламутровых босоножках, смеется. Потом оба замирают на краю, смотрят на черную Неву, подсвеченную прожекторами Петропавловку, прогулочный пароходик в акватории, увешанный фонариками, похожий на елочную игрушку. С пароходика волнами доносится музыка, наверху шелестят кронами еще не облетевшие липы.
– Красивый у нас город, правда? – тихо говорит девушка.
– Самый лучший! – горячо подтверждает юноша. – И ты – самая лучшая девушка в самом лучшем городе!
– Смотри, свадьба! – шепчет Анка Сережке.
– Ну и чего? – Сережка пожимает плечами.
Девушка замечает мальчика и девочку, указывает на них юноше.
– Давай загадаем, чтобы они тоже были счастливы вместе! И после свадьбы пришли сюда!
Юноша смеется, подмигивает Сережке, показывает знак "виктории". Сережка презрительно хмыкает, отворачивается, Анка носком ботинка ковыряет лед.
– Им было всего лишь тринадцать.
Но были они ленинградцы… – напевает сбоку пенсионер и тоже подмигивает детям.
– До чего надоело мелким быть! – с сердцем говорит Сережка. – Скорее бы уж что-нибудь настоящее!
– А мне ничего – нравится, – удивляется Анка.
Анка и Сережка прощаются возле дверей клуба "Хоббит".
– Может зайдешь все же? – спрашивает Сережка. – Там прикольно. И деньги у меня сегодня есть. На двоих хватит.
– Нет, у меня через полчаса занятия в цирковой школе. Да и не нравится мне. Жмешь на кнопки – и все. Никакого интереса.
– Да ты, Анка, не понимаешь!.. – Сережкины глаза вспыхивают, он хватает Анку за руку.
– Здравствуй, Анка, я твой Петька! – двое подростков выходят из дверей клуба, один из них насмешливо нахлобучивает на лицо Сережке вязаную шапку. Подростки ненамного постарше, но значительно крупнее Сережки.
– А Анка-то у тебя ничего, фигуристая! – подхватывает второй. – Я, пожалуй, буду Василий Иванычем. А ты, Никит? Пойдешь, Анка, с двумя Василий Иванычами гулять?
Сережка молча сдергивает шапку и картинно отбрасывает ее в сторону, в грязь, становится в каратистскую стойку, упрямо наклоняет голову. В этот момент он похож на бычка из мультфильма. Подростки хохочут. Несмотря на все демонстрации, им трудно воспринять Сережку всерьез.
Неожиданно из сгущающихся сумерек выныривает Шпень, становится рядом с Сережкой, демонстративно держит руку в кармане длинной куртки. Подростки переглядываются. Вид у Шпеня достаточно опасный, но отступать перед малолетками – негоже.
– Ну, малявки, вы нарываетесь! – грозно говорит старший из подростков и делает шаг вперед.
– Анка, уходи! – сквозь зубы говорит Сережка.
Анка зло закусывает губу, отрицательно машет головой.
– Анна, я тебя очень прошу, уйди, пожалуйста! – слышится с другой стороны, и высокий тонкий силуэт отделяется от водосточной трубы, присоединяется к мальчишкам.
– Опять ты?! – удивленно выдыхает Сережка.
– Тахир? – шепчет Анка.
Подростки не понимают происходящего, настораживаются еще больше, в конце концов, грязно выругавшись, уходят.
– Я тебя, Серый, ждал, – сразу берет быка за рога Шпень. – Дело есть. Остальные уходят?
– Ты с ним… пойдешь? – спрашивает Сережка, кивая в сторону молчаливой тени.
– Я бы лучше осталась. Если можно, – видно, что Шпень не внушает Анке никакого доверия.
– У меня от нее секретов нет, – говорит Сережка Шпеню. – Мы с ней с детского сада… – Кивает обоим. – Знакомьтесь: Анка… Шпень… А это… уж и не знаю… навязался тут …джигит…
– Тахир, – тихо говорит стоящий в стороне мальчик.
– Тахир так Тахир, – тут же соглашается Шпень. Видно, что ему не до тонкостей межличностных отношений. – Помнишь, мы с тобой про клады говорили? Так вот… Есть тут одно дело…
– Ушел… – говорит напарник Птицы, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание. – Что ж теперь?
– И мы уходим. Не ровен час, та тетка и вправду милицию вызовет. Нам оно надо?
– А потом?
– Потом придется мальчишку искать. Он теперь напуган до полусмерти, может в любую минуту проболтаться. Может, прямо сейчас кому-нибудь рассказывает…
– И что…
– Не будет мальчишки, не будет свидетеля…
– Так ты, Птица, что…
– То самое! Нам теперь не до сантиментов. Собственные шкуры на кону. А ты что думал? Такие деньги! Это тебе не ларьки трясти.