Через день Митя Власов был зачислен в ремесленное училище № 28 на отделение слесарей.
2
Два дня пролетели, заполненные непривычными делами и новыми впечатлениями.
Медицинская комиссия: взвесили, обмерили, выслушали, просветили рентгеном; потом выдали обмундирование - целую кучу новеньких вещей; и названия у них были серьезные: "бушлат", "гимнастерка", "парадная форма", и даже обыкновенные штаны назывались брюками.
Из бани повели строем, в ногу; Митя всё время одергивал на себе гимнастерку и старался четко стучать по булыжнику училищного двора ногами, обутыми в толстокожие форменные ботинки.
Это было похоже на какую-то новую, интересную игру.
Потом всех построили в большом зале, и перед строем встал человек, про которого сказали, что он старший мастер, и начал делать перекличку. Надо было отвечать: "Есть!"
Митя очень волновался, как это он тоже крикнет "Есть!", когда до него дойдет очередь.
Ему всё кругом нравилось, на душе было торжественно-радостно. Он готов был дружить с любым мальчиком, стоявшим в этом зале, и даже улыбнулся тому верзиле, который, стоя позади, больно ущипнул его во время переклички.
Старший мастер произнес, наконец, фамилию "Власов". Митя чужим голосом выкрикнул "Есть!", и у него было такое ощущение, как будто он сейчас обратился ко всем с большой речью.
Ему казалось, что он крикнул на весь зал: "Я здесь! Есть! Это я, Митя Власов из Лебедяни, приехал сюда работать и учиться. Я вас люблю всех, вы хорошие, я даю вам слово, что тоже буду хорошим, буду стараться…"
Еще много было разных горячих и сбивчивых мыслей, но Митя не успел их додумать, потому что вышел директор и начал говорить тихим голосом.
Виктор Петрович тоже волновался. Не в первый раз он выходил перед строем ребят в начале нового учебного года, и каждый раз хотелось ему найти особенные слова, которые запали бы им в душу. И каждый раз, глядя на шестьсот стриженых мальчишеских голов, Виктор Петрович думал о будущей судьбе этих ребят.
Он видел их сейчас не только в зале училища, это были для него не только пятнадцатилетние мальчики, а граждане его Родины, воспитание которых доверила ему партия. Среди них стоят сейчас будущие коммунисты, пламенные строители народного хозяйства. Он гордился тем, что в их грядущих славных делах прорастут те зерна, что будут посеяны здесь, в училище.
Он посмотрел на замполита, на мастеров и воспитателей, - шестнадцать коммунистов, вот тот передовой отряд, который поведет учеников. Предстоит трудная и упорная работа: собрать этих шестьсот разрозненных ребят в коллектив, слить их воедино.
Сколько тайн скрыто сейчас в этой толпе ребят! Кто-то из них выйдет из училища с пятым, а может быть, я с шестым разрядом; кого-то придется по многу раз вызывать к себе в кабинет и подолгу объяснять, как он дурно себя ведет и чем это кончится; многие разъедутся после училища по всей стране, и Виктор Петрович будет ими гордиться; все они будут расти на его глазах, и хочется сейчас оградить их от множества ошибок, которые они, к сожалению, будут совершать…
Всё это нельзя было уложить в речь, да и ни к чему.
Директор поздравил вновь принятых с поступлением, сказал им о чести ремесленного училища, которую они должны высоко держать, напомнил о дисциплине и пожелал успеха.
И, как всегда с ним бывало, он считал, что говорил сухо, плохо, не сказал самого главного.
Ну, а Мите казалось, что лучшей речи он не слышал в жизни! Его лично поздравляли, ему лично желали успеха, и он лично должен был поддерживать честь ремесленного училища. Такого громадного задания он еще ни разу не получал.
Вечером Митя сидел уже в своем общежитии, в своей комнате с ребятами из своей группы. Они еще немного дичились друг друга и только исподтишка осматривали соседей.
По длинному коридору шумно пробегали второклассники, жившие в этом же этаже, иногда заглядывали в комнату, рассматривая новичков.
Митю уже предупредили, что среди второклассников иногда попадаются отчаянные парни, которым ничего не стоит сорвать с новичка фуражку или, походя, смазать его по затылку. Один из них и ущипнул Митю на перекличке.
Чтоб смягчить этот извечный закон школьного "гостеприимства", в двадцать восьмом ремесленном воспитатели поступили так: в комнату, где помещались пять-шесть новичков, ставили одну постель второклассника. Он не мог бы их обидеть, даже если б захотел.
В Митиной комнате шестую кровать занимал второклассник Вася Андронов. Он уже работал три дня в неделю на заводе, имел третий разряд и, по правде говоря, был не очень доволен, что его поместили с новичками.
Уж очень они на него пялили глаза, и в их присутствии надо было изо всех сил стараться не ударить лицом в грязь. Они-то сами наверняка будут здорово тянуться, и теперь Васе придется, небось, подшивать подворотничок раза два в неделю. И чуть что - воспитательница Ольга Николаевна будет говорить: "Андронов, ты должен показывать пример!"
Пожалуйста, он с удовольствием поможет им, если они чего-нибудь не поймут в мастерских, но эта постоянная возня с мылом, мытье шеи!..
И, как назло, в его комнату поместили каких-то слишком аккуратных ребят. Небось, и перед сном будут мыться…
Митина постель была рядом. Он с уважением смотрел на Андронова, который с полчаса назад вернулся с завода (второклассники уже начали практику). Потемневшая от пота и машинного масла рабочая гимнастерка не топорщилась на Андронове нелепо, как на Мите, а плотно облегала его маленькую фигуру. И когда Вася вошел в комнату, он таким великолепным жестом швырнул на тумбочку смятую, засаленную, бесформенную фуражку, так по-взрослому провел темной рукой по своим русым волосам, что Митя показался себе совершенным сосунком. В довершение всего, Андронов вынул из кармана газету и принялся читать ее.
- Что-нибудь интересное? - вежливо спросил Митя.
- Кое-что есть, - ответил Вася. - Хочешь половину?
Он аккуратно разорвал газету пополам и протянул Мите.
В это время в комнату вошла воспитательница.
- Ребята, выбирайте старосту комнаты… Андронов! - в ужасе всплеснула она руками. - Ты почему сидишь в грязной гимнастерке на кровати? Покажи руки. Сейчас же помыться до пояса и переодеться. Ты должен показывать пример, Андронов!
Вася нехотя пошел в умывалку, а потом, вернувшись, тихо сказал Мите, что вообще Ольга Николаевна женщина не вредная, но этим мытьем может довести человека до крайности.
Начали выбирать старосту. Трудное это дело, когда еще не знаешь друг друга. Иногда о таких случаях ребята руководствуются внешним видом: староста должен быть покрупнее и посильнее всех остальных.
Выбрали Петра Фунтикова. Он был на голову выше сверстников, шире в плечах, румяный, плотный, смущенно улыбающийся волжанин.
У себя в деревне, в свободное от школы время, Фунтиков работал в поле, косил, копал, помогал кузнецу.
Закончив шесть классов, сказал родителям, что поедет в ремесленное. Ему устроили настоящие проводы, с песнями и музыкой; отец, выпив, показывал на Петра односельчанам и говорил значительным шопотом, как величайший секрет: "Едет! В Москву!"
Его выбрали старостой комнаты единогласно. И как только выбрали, он решил, что должен сразу же что-нибудь сделать, а то неловко сидеть сложа руки. Он встал на табурет и подвинтил репродуктор, чтоб говорил почище; спросил у Васи Андронова:
- Подъем в котором часу?
- В шесть тридцать.
- Не проспим?
- Разбудят.
Васе было забавно наблюдать волнение новичков. И чего волноваться? Дадут им с завтрашнего дня часов по двадцать на изготовление первого молотка, а работы там часа на четыре. Да и за двадцать еще кое-кто запорет! А по теории они, пожалуй, покрепче его. Он пришел с четырьмя классами, а нынешний набор, говорят, всё с шестью да с семилеткой. Вон староста какой парнище!.. Нет, ребята как будто ничего, жить с ними, наверно, можно будет. Конечно, неопытные, робеют по началу, бедняги. Вошли б в его цех на заводе, совсем растерялись бы. Подбодрить их, что ли?
- Ну, староста, - поднялся Вася. - Ты теперь хозяин; давай знакомь нас.
Он первый протянул руку сначала Мите, а потом всем остальным.
- Вам кого в мастера-то дали? - небрежно спросил он.
- Ильина, - ответил Митя.
- Матвея Григорьевича! Ничего мужик. Настойчивый.
- А строгий?
- Это конечно. А с вами иначе нельзя.
Почувствовав, что он немножко перехватил, Вася поправился:
- Он же за нас отвечает. Он и в мастерских, и в столовую будет водить вас, и сюда в общежитие придет. Ну, вроде отца. С ним поладите… Он сам в сорок пятом ремесленное окончил.
Вася поговорил об их мастере, потом рассказал, что в первом классе будет день теории, день практики; на теории скучновато; кормят сытно; курить не разрешается; в театры и музеи водят даром; денег в первом классе маловато, а во втором он прилично зарабатывает; от старшего мастера будет влетать; а вообще жаловаться нельзя, - учат здорово, прошлогоднего выпуска ребята уже кое-кто скоростники, и их портреты в газетах печатались…
- А сейчас давайте спать, - неожиданно закончил Вася. - А то, верно, завтра проспите.
- Может, закусим перед сном? - спросил Митя, оглядывая всех. - Я тут тетке гостинцы вез, а она в командировку уехала.
Он вынул из тумбочки пакет и передал Пете Фунтикову.
- На, дели. Ты староста.
За едой разговорились.
Оказалось, что все шестеро - рыбаки. Обсудили, кто любит донку, кто перемет, а кто просто удочку с поплавком; похвалили окуня за то, что хорошо берет, обругали плотву за то, что обманывает и капризничает.
Потом Сеня Ворончук спросил Фунтикова:
- У вас как в этом году урожай?
- Яровые приличные. Пшеница повыше меня вымахала.
- На трудодень сколько вышло?
- Три двести.
- Ничего, - одобрил Сеня. - А у нас в этом году рожь хорошая. Два восемьсот дали, авансом.
Поговорили немного и о скотине. У Фунтикова в колхозе на скотном дворе стоял бык Кузьмич - породистый красавец с кольцом и носу. А летом купили для фермы чистокровного калининского хряка, у него такие уши, что глаз не видно…
И всё это было пустяком по сравнению с тем, что хотелось рассказать Сене Ворончуку о своем селе на Полтавщине.
- У нас, во-первых, гуси…
Но Мите было не так уж интересно выслушивать про гусей, и поэтому он сказал, что в совхозе "Агроном", где работает его мать, восемнадцать сортов яблок; самые вкусные называются "суслепер"…
Вася Андронов посмеялся над таким смешным названием, но, когда Митя протянул ему "суслепер", охотна взял и съел…
Уже в комнате было шумно, уже торопясь, перебивая друг друга, говорили по двое сразу:
- А вот у нас…
- А вот у меня…
- А вот я знаю один случай…
От шума проснулся задремавший было Сережа Бойков и сразу, с места в карьер, сказал, что в их детдом в прошлом году приезжал артист Черкасов.
- Вот так я стоял, а вот так - он.
И получалось, что они стояли запросто рядом.
Через полчаса, на самом интересном месте, прозвучал отбой.
Вася Андронов показал, как складывать новую одежду, чтобы она не мялась.
Погасили свет.
Заснул сразу Сережа - за свою жизнь в детдоме он привык к общежитиям. Поворочался немного в постели Петя Фунтиков, вспоминая, как приятно поваляться на сене. Потосковал в темноте и Сеня Ворончук… А Митя подумал, что мать уже давно спит в Лебедяни, и, чтоб больше об этом сейчас не думать, натянул одеяло на голову и, решив считать до ста, заснул на семидесяти четырех.
Спал весь дом. Спали вновь избранные старосты, спали мальчики, приехавшие из дальних деревень, спали дети, выросшие без родителей; и никому из них еще не снилось, что они - будущие искусные мастера, великолепные новаторы, орденоносцы, герои… В эту первую ночь им еще снились родные, дом, река, лес, поезд… Снилась Москва, которую они наконец-то увидели!..
Спокойной ночи, ребята!
Третья глава
Удивительно приятно держать в руках теплую от работы поковку! Присмотришься к ней и увидишь, что утром, когда брался за дело, она была еще бесформенной, уродливой, а сейчас на ней следы твоего труда и уменья.
Мысленно ты видишь ее уже готовой, блестящей, великолепной, и хочется поскорее впиться за следующую, более сложную работу. Всё, что видишь вокруг, мечтаешь сделать собственными руками. На все вещи, попадающиеся под руку, смотришь иначе: как они сделаны как обпилено, где просверлено, где обточено.
Мастерская постепенно обжинается. Уже знакома каждая щербинка на тисках, каждые, сантиметр поверхности верстака.
Инструменты становятся более послушными, они как бы начинают понимать, чего ты от них хочешь, и стремятся выполнить твое желание. У каждого из них вырабатывается свой характер. Прямодушный и грубоватый драчовый напильник не любит долю рассуждать и примериваться, он с ходу принимается за дело. Бархатная пилка нежна и коварна: она умеет сглаживать видимые недостатки, приукрашивать свою работу. Строгий и неподкупный угольник безжалостно разоблачает ее хитрые козни.
Обпилил бархатной пилой все поверхности, поковка заиграла, заблестела - зайчики забегали по полу, и хотя ты знаешь, что в одном месте наврал, а всё-таки надеешься, что при такой красоте ошибка проскочит незаметно.
Митя оттягивал тот момент, когда следовало проверить свою работу угольником.
Он еще и еще раз легонечко проводил наждаком, добиваясь немыслимой гладкости. Потом, наконец, вынимал из кармана угольник и, приставив его к поверхности, смотрел на свет.
Зазор.
Как ни верти, как ни пристраивай угольник, а зазор бьет в глаза.
Митя пытался прикрыть его в одном месте, но он выскакивал в другом. Он даже как будто рос на глазах, это уже огромная щель, а не зазор, и кажется, что из этой щели дует.
Угольник неподкупен. Его не обманешь красотой.
Теперь и Мите поковка уже не казалась красивой. "Дрянь поковка, самая обыкновенная дрянь. Вырядилась, выпялилась и думает, что обманет. А вот я сейчас сдеру с тебя драчовой пилой всю твою красоту, тогда узнаешь, как обманывать".
Без сожаления он зажал ее в тиски и всем телом налег на ручку.
Рраз! Ага, запищала!..
Еще раз пройдемся драчовкой. Еде тут у нас был зазор? Подавай его сюда. Сейчас мы за него возьмемся. Это, брат, не игрушки. Мы, брат, больше не будем ошибаться. У нас, брат, времени нет на ошибки.
Когда разговариваешь таким образом с самим собой, кажется, что виноват не ты, а кто-то другой, кого ты учишь.
Только сегодня утром он получил от мастера эту поковку четырехсотграммового молотка с квадратным бойком. Грязновато-шероховатый кусок металла, очень отдаленно напоминающий молоток. От первого же прикосновения напильника засверкала, засияла в нескольких местах сталь, и захотелось как можно скорее содрать всю эту неровную, неопрятную поверхность.
Молоток у него будет на славу! Пожалуй, даже много двадцати часов, - вполне можно справиться и побыстрее. Интересно: куда попадет этот молоток? Может, он будет лежать в магазине на полке? Зайдет какой-нибудь важный человек в шляпе, знаменитый инженер, лауреат Сталинской премии, и спросит продавца:
- А ну-ка, покажите, какие у вас есть молотки.
Продавец разложит десяток на прилавке, а знаменитый инженер поднимет Митино изделие и скажет: "Сразу видно, что делал мастер. Заверните, пожалуйста".
Митя самозабвенно пилил, не останавливаясь, не глядя по сторонам.
День пробегал быстро и незаметно. От утренней линейки до обеда каждая минута была заполнена делом, и если дело спорилось, так приятно было тут же, в мастерской, шумно построиться и пойти в столовую на обед.
Пройти надо было всего только через двор в другое здание, но после четырех часов спорой работы на душе у Мити было спокойно и весело; не так весело, как бывало, когда бежишь у себя в Лебедяни в кино или на Дон, а совсем по-другому: как будто так же смеешься, так же хочется громко разговаривать, но это веселье взрослого человека, поработавшего на славу.
И есть хочется по-иному, и руки моешь иначе: смываешь рабочую грязь; а на ладонях у самых пальцев кружочки мозолей.
В столовой шуметь не полагается, но попробуй пообедать тихо, если кругом столько знакомых ребят и каждому хочется сказать два-три слова…
Стулья сами по себе отодвигаются с шумом, ложки и вилки звенят. Посреди стола лежат пухлые ломти ноздреватого хлеба; они разложены колодцем на большой тарелке. Вкусно пахнет борщом, супом, жареной картошкой, мясом. В стаканах - подернутый матовой пленкой кисель.
Тарелка уже дымилась перед Митей.
За четырехместным столом сидели четверо друзей. Степенно и медленно ел староста Петя Фунтиков. Он теперь уже староста группы. Поев, он вытирал хлебом тарелку и клал в нее вилку и нож. Торопливо глотал Сережа Бойков, не сводя глаз с киселя. Его всегда одолевают сомнения: начинать ли обед с третьего или кончать им?
Что скажет по поводу еды Сеня Ворончук, известно его товарищам с первого дня: в Полтаве готовят вкуснее. Тем не менее съедает он всё и часто берет вторую тарелку супа. Он только любит под свои поступки подводить базу.
- Ем две тарелки, потому что для работы нужна сила.
Из столовой вышли порознь, немножко отяжелевшие после обеда.
Митя садится с ребятами на штабеля досок, на солнышке. Тут собираются ученики и других групп. Говорят о работе, о футболе, обсуждают характеры мастеров, немножко хвастают производственными успехами.
- Нам сегодня ножовку дали делать.
- Какой группе?
- Двенадцатой.
- Зачем врешь? Матвей Григорьевич говорил, что план для всех групп одинаковый.
- План одинаковый, а наш мастер принес сегодня ножовку.
- Как принес? Показал, что ли?
- Показал. Говорит, будете делать.
- Когда?
- Вообще.
- Так бы и говорил. А то говорит, - сегодня. Показать можно и трактор, а ты попробуй его сделать…
Митя сидел молча, жмурясь от солнца; до него доносились голоса товарищей, иногда он терял нить разговора.
- Почта была?
- Восемь - один в пользу ЦДК.
- Китайцы им такого жару дали!
- А я тебе говорю, Поль Робсон плевал на их угрозы.
- Если будет валять дурака, мы к его матери войдем…
- Спрячь папиросу, мастер идет!..
Лениво ползут мысли. Валяет дурака Костя Назаров. Это про него сейчас Сеня сказал. Курит парень из двенадцатой группы, который врал про ножовку. А что касается угроз империалистов, то Митя плевал на них так же, как и Поль Робсон.
Вторая половина дня пробегала еще быстрее, чем первая. Приближался вечер, а с ним тоска по дому. Хуже всего было, когда гасили свет после отбоя ко сну.
Никак не удавалось быстро заснуть. С завистью он прислушивался к сонному причмокиванию Сережи, к ровному дыханию Фунтикова, смотрел на фонарь за окном, чтобы от света устали глаза, а сон всё не приходил. То казалось, что подушка слишком теплая, - он переворачивал ее холодной стороной; то одеяло как будто не так лежало и простыня скатывалась к ногам.