Он уговаривал себя: ночью все должны спать, завтра рабочий день, год быстро пролетит, а там каникулы; он поедет домой, выйдет на станции, увидит знакомую мельницу, элеватор. Стоило мысленно дойти до элеватора, как Митя уже точно знал, что теперь не заснуть. Тогда он начинал вспоминать всё по порядку: мать, Дон, яблони, рыбалку, опять мать, школу, снова мать…
Иногда с постели у окна раздавался свистящий шопот Сени Ворончука:
- У нас сейчас повидло варят.
Митя молчал. Может быть, Сеня говорит со сна.
- Не спишь? - спрашивал Сеня, ни к кому персонально не обращаясь: ему безразлично, кто бы ни откликнулся, лишь бы откликнулся.
- Не сплю. А что?
- Я говорю, повидло у нас варят, - слива давно поспела.
Несколько секунд длилось молчание, и если Митя не нарушал его, снова раздавался уже умоляющий шопот.
- До самой речки сады… У вас как речка называется?
- Дон.
- А у нас Ворскла, - обрадовался Сеня. - Берега крутые, нырять удобно. Ты нырять умеешь?
- Кто ж не умеет!
- Вниз головой?
- Смешно. Конечно, вниз головой.
- Другие любят ногами, - извиняющимся тоном сказал Сеня. - А козодои у вас водятся?
- Это что?
- Птица такая с длинным клювом; она козье молоко прямо из вымени сосет.
Сеня тихо и радостно рассмеялся.
- Враки, конечно. Легенда. Пастух какой-то, ворюга, придумал еще при царе, чтобы кулаков надувать: сам напьется козьего молока, а на птичку валит. С тех пор ее и прозвали: козодой. А ты лошадей купал?
- Кто ж не купал!
- Верхом?
- Смешно. Конечно, верхом.
- Я на одном против течения плыл. Ох, и конь!.. Вороной, как черт…
И вдруг донеслось сонное бормотанье Пети Фунтикова:
- Загребай правым… Табань, табань…
- На лодке катается, - завистливо шепнул Сеня.
- Ты про коня говорил, - напомнил ему Мити, но Сеня досадливо зашипел:
- Погоди, дай послушать, что человеку снится.
Притаившись, боясь пошевелиться, ждут.
- Твой нож тупой, бери мой, - бормотал Фунтиков.
- За камышами поехал, - объяснил Сеня.
Пете везет больше, чем другим: он часто видит сны, и не какие-нибудь бессмысленные, где кто-то кого-то догоняет, а кто-то падает с громадной высоты, - нет, во сне Пете видятся Волга, дом, родня.
Митя и Сеня ждут, что Петя снова заговорит, но с постели слышится только сладкое посапыванье. Сеня, наконец, теряет терпение. Он протянул руку через прутья своей кровати и потряс за ногу Фунтикова:
- Петя!.. Слышь, Петро, чего дальше-то?
Фунтиков долго не просыпается, потом испуганно садится на постели и, не рассуждая, начинает натягивать брюки: ему кажется, что его будят на занятия.
- Постой. Это я тебя будил. Ложись. Ночь еще.
Петя покорно ложится. Видно, что он сейчас ничего не соображает.
- Камышей нарезал? - донимает его Сеня.
- Нарезал.
- С лодки купался?
- Купался.
- Глубоко?
- Глубоко.
- Ну, прости, что разбудил. Спи дальше.
Петя не нуждается в разрешении, он убежден, что весь разговор и так происходил во сне.
Утром он всегда поднимается с чувством неловкости: мало ли чего наболтал во сне, а потом ребята смеяться будут. Ему кажется, что для старосты это не солидно - видеть, например, во сне маму и, главное, орать об этом на все общежитие.
Место Фунтикова в мастерской рядом с Митей.
Петя хороши понимает, что звание старосты обязывает его к отличной работе. Поэтому он не торопится, как Митя.
Лучше начать потихоньку, а потом он наверстает. Когда косишь, тоже нельзя сразу всю силу вкладывать в плечо, от этого начинает ломить руку… Фунтиков внимательно осматривает разметку на своей поковке. Может полечиться прекрасный молоток, если только как следует постараться. Конечно, трудновато запомнить всё, что говорил мастер, но в крайнем случае у него ведь можно и переспросить.
Кстати, надо будет после работы узнать у него, какой план дали на группу. И чтоб не получилось, как в прошлом году в одной бригаде в их колхозе: последние две недели уборки сплошная штурмовщина. Отвечать-то придется вдвоем: ему, Фунтикову, как старосте, и, конечно, мастеру.
Передохнув секунду, Петя быстро оглядел всю группу. Баловства пока не видно. Вон у Сережи Бойкова даже лоб мокрый. На Сеню Ворончука тоже можно вполне положиться, - работник стоящий. А Костю Назарова надо будет прибрать к рукам. Задаваться начинает. Мать, наверное, разбаловала…
Стоп! Кажется, заехал… Тут пилить нельзя, а то обпилишь разметку.
У окна тиски Кости Назарова. С утра, первый час, Костя обыкновенно работал старательно. Потом ему начинало казаться, что он стоит у верстака уже очень давно и вряд ли имеет смысл продолжать это занятие.
Ну что? Ну, сделает он молоток с круглым бойком. А зачем его, собственно, делать своими руками, когда можно выпросить у матери семь рублей двадцать копеек (мастер сказал, что это государственная цена молотка) и купить его в магазине. По плану надо затратить на молоток двадцать часов. Почем же это у них в училище расценивается час Костиной работы? Семь двадцать, деленное на двадцать… В общем, приблизительно тридцать пять копеек. Негусто! Он-то лично, Костя Назаров, ценит свое время гораздо дороже.
Вообще, делать молотки - это не работа. Подумаешь, инструмент, последнее слово техники! Гвозди заколачивать. Уж если что-нибудь делать, так по-крайней мере, чтобы все пальцами указывали. Какую-нибудь машину, которая дает тысячу процентов нормы. Тут бы Костя показал себя. А по мелочам он не станет размениваться…
- Покажи-ка, что у тебя получается? - раздается над его ухом голос мастера.
Мастер быстро взглянул на поковку, затем сразу перевел взгляд на Костю:
- Почему без ремня?
- Жарко.
- По вашей работе не видно, чтобы вам было особенно жарко. Вы что ж, не поняли, когда я объяснял.
- А чего тут понимать? Что, я молотка не видал?
Мастеру Матвею Григорьевичу двадцать три года. Он сам кончал это же ремесленное училище шесть лет назад. Он великолепно знает учеников типа Кости Назарова. Именно поэтому он не выходит из себя в ответ на Костину грубость, а становится еще вежливее.
- Не сомневаюсь что вам приходилось встречаться с молотком. Но это, вероятно, были случайные встречи. Разметка на вашей поковке обпилена. Отверстие высверлено неверно. Как теперь собираетесь поступать дальше?
- Еще не думал.
- А вы подумайте. Я подожду. У меня время есть. Вы же у меня один такой: простых вещей не понимаете. Другие, как видите, справляются.
Глядя в упор на Костю, Ильин стоял и ждал.
Долго этого вынести нельзя было.
Костя сказал:
- Матвей Григорьевич, дайте мне другую работу.
- Попроще ничего нету.
- Нет, мне посложнее. А то чего этой чепухой заниматься?
- Конечно, для нормального ученика не сложно, - согласился мастер. - То-то вы эту чепуху запороли. Придется вам задержаться на учебных операциях, а группа уйдет вперед.
- Какие это учебные операции? - обиделся Костя.
- Ну, будете пилить пластинки, резать ножовкой трубу… Во всяком случае государственного заказа вам доверить нельзя. Что же касается плана, который группа должна выполнить, то, я думаю, здесь найдутся товарищи, сумеющие восполнить пробел.
Ильин говорил медленно. Он знал, что каждое его слово хлещет Костю Назарова по самолюбию. Он точно знал, что на таких ребят абсолютно не действуют крики, уговоры и прямое обращение к их сознанию. Больше всего на свете они не любят оставаться в тени, терпеть не могут, когда их считают бездарными посредственностями; готовы реветь, когда видят, что их презирают.
Костя осторожно посмотрел на своего соседа справа.
Справа работал Сережа Бойков. По его лицу трудно догадаться, слышал он что-нибудь или нет. Во время работы чаще всего его губы сложены трубочкой: Сережа знает, что свистеть в мастерской неприлично, а свистеть хочется, поэтому он бесшумно дует на разные мотивы.
Он работает с удовольствием, потому что вокруг работают его товарищи. Пять лет Сережа прожил в детском доме и не представляет себе, как можно жить без друзей, которые всегда под рукой.
За молоток он спокоен. В детском доме он кое-что мастерил, и держать в руках напильник ему не впервой. Мастер Матвей Григорьевич тоже воспитывался в детском доме. Ну что ж, и Сережа может стать мастером. Вообще-то он еще как следует не задумывался над своим будущим. Всё как-то времени нет: то - то, то - другое. Да и чего особенно беспокоиться? Раз у всех получается биография, значит и у него получится. После молотка, кажется, дадут делать ножовку; не заметишь, как и время пролетит.
С будущего года они пойдут на завод (с первой же получки он купит себе кило халвы). Вот было бы здорово так всей группой уже и не расставаться. А то ему всегда немножко тоскливо: только сживешься с ребятами, глядишь - и разъедутся в разные стороны. Жили б в одном городе, кто на квартире, кто в общежитии, - в гости можно было б пойти. В свои пятнадцать лет он очень мало бывал в гостях: родственников у него нет, а когда заходишь в общежитии из своей комнаты в другую к ребятам, то это всё-таки не настоящие гости.
Звал, правда, к себе домой Костя Назаров, но неохота к нему итти. Чего он, действительно, дурака-то валяет? Работать не хочет и мастеру нагрубил… Надо будет с Петей Фунтиковым и с ребятами поговорить…
Вечером, узнав всё, Фунтиков спросил Сережу:
- Ты говоришь, он тебя сегодня в гости звал?
- Вообще звал. Хоть сегодня, хоть когда.
- У нас что завтра? Воскресенье? Позови Назарова к нам.
- Куда это - к нам? - удивился Сережа.
- В общежитие, в нашу комнату.
- В гости, что ли?
- Ну, в гости. Как хочешь называй. Печенья надо купить.
- Это такому парню печенье? - задохнулся Сережа.
Печенье он всё-таки купил, но на стол не положил, а спрятал под подушку.
Костя пришел, когда все четверо были в сборе. Это несколько удивило его, но в конце концов ему было всё равно.
- Здоро́во, ребята! Общий поклон! - сказал он, останавливаясь в дверях.
- Заходи, - пригласил его Сеня Ворончук.
- Шикарно живете.
- А разве дома хуже? - спросил Сеня.
- Спрашиваешь! Тут над тобой никого нет, сам себе хозяин, а там на каждом шагу мать. Одних слез за неделю не оберешься. Да зачем так, да зачем этак, да что ж это будет… Тьфу!
- Это ты на кого? - полюбопытствовал Митя.
- Да нет, она тетка хорошая. Если, конечно, не распускать.
- Рассказать бы ей, как ты ее обзываешь, - Фунтиков посмотрел на Костю недобрым взглядом.
- Так я же шутя, - поправился Костя. - А вообще у нас в городе с родными попроще, чем у вас. У вас, говорят, взрослому сыну в ухо могут заехать, а он отвечает: "Спасибо, маманя, за науку"…
- И всё-то ты врешь, - сказал Петя.
- Конечно, зависит от культуры. У нас за такое дело протоколы составляют. Ну, а в деревне, конечно, другой разговор…
- Ты насчет деревни полегче, - со злостью сказал Сеня. - А разговор с тобой всюду будет одинаковый.
Почувствовав в голосе товарища угрожающую нотку, Костя сообразил, что его пригласили в госте не зря и что надо держать ухо востро.
- Чего это вы все дома? - спросил он.
- Ждали тебя, - просто ответил Петя Фунтиков.
- Ого! - сказал Костя. - Честь какая.
- Порядочная, - подтвердил Петя.
Костя вынул из кармана коробку папирос, открыл ее и положил на стол.
- Закуривайте, - пригласил он широким жестом. - Не хватит, еще купим.
Сережа потянулся было за папиросой, но его рука повисла в воздухе: он услышал, как Петя сказал:
- Не курим, спасибо.
Для естественности, чтобы вывести свою руку из неловкого положения, Сережа всё-гаки взял папиросу, прочитал на гильзе "Казбек. Ява. Москва" и положил ее обратно в коробку.
Костя обвел всех быстрым взглядом, побледнел и поднялся с места.
- Бить будете? - звонким голосом спросил он. - Четверо на одного?
- Четверо на одного, - подтвердил Петя.
Не спуская глаз с товарищей, Костя стал медленно боком пробираться к выходу.
- Митька, запри дверь, - сказал Сеня.
Костя закурил и попробовал выпустить кольцо дыма, чтобы показать, что он ни капельки не трусит. Кольцо получилось такой причудливой формы, что Косте самому стало страшно, до чего же он растерялся.
- Расскажи: что у тебя вышло с Матвеем Григорьевичем? - предложил Петя.
- Наябедничал? - обернулся Костя к Сереже Бойкову.
- Дурак, - ответил Сережа.
- Ничего такого особенного у меня не получилось, - быстро заговорил Костя. - Я запорол молоток. Делов палата, убытку на семь двадцать, могу хоть сейчас вернуть.
Он полез в карман, сгреб всё, что там лежало, и вывалил на стол деньги, гребенку, перочинный нож, серебряную конфетную бумажку.
- А почему семь двадцать? - полюбопытствовал Петя.
- Государственная цена одного молотка.
- Неточно считаешь, - сказал Сеня Ворончук.
- Как это неточно? Мастер говорил, - семь двадцать.
- Молоток обходится семь двадцать, а ты-то влетишь в копеечку.
- Кому это я влечу? - запальчиво спросил Костя. - Тебе, что ли?
- И мне. Всем.
- Меня мать кормит, отец по исполнительному листу присылает.
- Вот дубина! - восхищенно сказал Сережа Бойков.
Все четверо молча смотрели на Костю.
Тот понял, что его как будто не собираются бить, и начал постепенно обретать спокойствие. В спокойном же состоянии он стал значительно наблюдательнее и приметил, что четверо его соучеников смотрят на него с обидным любопытством.
- Ты газеты-то читаешь? - почти дружелюбным голосом спросил Петя.
- Читаю.
- Врешь, наверное.
- А вот не вру.
- А ну, как фамилия председателя Всемирного Совета Мира?
- Всемирного? - переспросил Костя, чтобы оттянуть время.
Дорого бы сейчас он дал, чтобы иметь возможность выпалить неизвестную ему фамилию прямо в лицо четверым своим судьям.
- Ладно. Не знаешь. Давай другое…
- Хотите, я вам наизусть всю таблицу футбольного первенства за прошлый год скажу? - предложил Костя.
- Обойдемся.
- Пусть он скажет, где у нас строятся крупнейшие ГЭС, - сказал Митя.
- Что, вы меня совсем за человека не считаете? - обиделся Костя.
- У нас под Полтавой такому парню коров бы не доверили пасти, а тут - пожалуйста - сиди с ним в одной группе, - Сеня Ворончук досадливо махнул рукой и отошел к окну, показав этим, что лично для него вопрос исчерпан.
Теперь даже если бы кто-нибудь из ребят открыл дверь, Костя всё равно не ушел бы: он не мог уйти, оставив за своей спиной такое безоговорочное презрение к себе.
Сбиваясь, он попытался назвать крупнейшие электростанции, но сейчас это его уже не спасло. Он заглядывает в глаза ребятам, пробует улыбнуться, превращая разговор в шутку, дает понять, что дело не стоит выеденного яйца.
Сколько раз приходилось Косте Назарову стоять перед директорами школ, воспитателями! Но вот так, в комнате своих товарищей, которые позвали его в гости, а сейчас разговаривают с ним, как со шкодливым щенком, - так стоит он впервые, и так погано, как сейчас, у Кости Назарова еще никогда не бывало на душе.
Простота обстановки отнимала у Кости уверенность и силу сопротивления. Он привык, что его ругают в помещении классов, в кабинетах на собраниях, но здесь, в самой обыкновенной комнате, четверо ребят отказываются от его первосортных папирос, задают ему простые вопросы, на которые он не может ответить, и сидят сейчас в таком неодобрительном молчании, что лучше бы уж набросились на него все вчетвером и надавали тумаков.
- Где печенье? - спросил Петя Фунтиков.
От неожиданности Костя вздрогнул и сказал:
- Я не брал.
На его ответ никто не обратил внимания. Сережа достал из-под подушки пачку печенья.
- Закусим, - предложил Петя. - Ешь, Назаров.
Костя взял одно печеньице; оно сразу раскрошилось и намокло у него в ладонях.
Митя вынул из кармана ключ и открыл дверь.
- Можешь итти, - сказал Митя, тот самый Митя из какой-то там Лебедяни, которого он, Костя, считал ничем не примечательным парнем. Впрочем, всех этих ребят он когда-то давным-давно (сегодня утром) считал хорошими деревенскими хлопцами, но, конечно же, не идущими ни в какое сравнение с ним, с лихим Костей Назаровым.
Такая страшная обида поднимается в Костиной душе, что он боится пошевелиться, чтобы не расплакаться.
- Ребята, - сказал Митя. - Пусть он возьмет мою поковку; там осталось немного доделать, а я, может, успею еще одну обпилить.
- Добрый какой нашелся, - сказал Сеня, - за государственный счет.
- Если Назаров хочет, чтобы мы его уважали, должен сделать положенный молоток сам от начала конца.
Это сказал Петя Фунтиков.
- А если не сделает, - добавил Сеня Ворончук, - то лично я…
Сеня не успел сказать, что именно лично он предпримет как комсорг, потому что в комнату влетел парнишка из другой группы.
- Во что играете? Можно одно печенье?
Он увидел вдруг напряженное, красное лицо Кости, жесткие лица ребят и спросил:
- Собрание или просто так?
- Просто так.
- Выходит во двор строиться. Идем на экскурсию.
Парнишка выбежал.
- Пошли, - сказал Сеня Ворончук и прошел мимо Кости, как мимо стула.
Последним из комнаты вышел Фунтиков. Он обратился к Косте самым обыкновенным тоном:
- Идем, Назаров. Реветь дома будешь: мать пожалеет, даст на кино.
Во дворе построились. Шли из Замоскворечья.
Башмаки у всех были начищены, на лакированных козырьках фуражек поблескивало осеннее солнце.
Мите хотелось итти в ногу, и он дергал Сережу за руку, если тот сбивался с шага.
Когда идешь вот так группой в ногу по мостовой вдоль тротуара и на тебя оглядываются прохожие, кажется, что ты выше ростом, значительнее, сильнее; это потому, что ты идешь в строю товарищей и у тебя сейчас не только твои качества, а качества и твоих друзей: ты и Митя Власов, и Сережа Бойков, который шагает рядом, задрав курносый нос к солнцу, и Петя Фунтиков, и Сеня Ворончук, посапывающий за спиной. Даже Костя Назаров в строю кажется сто́ящим человеком.
А если еще идешь вот так по Москве, и солнце стоит над головой, и впереди Красная площадь, то хочется изо всех сил поторопить время, чтобы скорее пробежали два года учебы…
- По мосту нельзя ходить в ногу. - Сережа тронул Митю за рукав.
- Почему нельзя? Не выдумывай.
- А я тебе говорю, - нельзя: обвалиться может.
- Такой мостище?
- И очень просто. Расшатаем - и всё. Потом будешь отвечать.
Митя не поверил, по всё-таки сменил ногу: уж очень не хотелось рисковать таким великолепием.
Красная площадь появилась неожиданно. Только вышли из-за церкви, и сразу же перед глазами открылась просторная площадь, по которой сейчас пробегал легкий ветер.
- Смотри, Спасские ворота, - сказал Сережа.