Она очнулась только тогда, когда чей-то хриплый голос скомандовал отбой и эскадрон, быстро и стройно, как на ученье, повернул обратно, оставив за собою груду своих и неприятельских тел. И сразу новое "ура!" и новая атака следующего, стоявшего на очереди в резерве эскадрона. Это не ее – чужой эскадрон; она может отдохнуть, подкрепиться. Но раз побывавшая уже в атаке, испытавшая всю прелесть ее, девушка не может оставаться теперь в бездействии, равнодушною свидетельницей боя. Ее, хлебнувшую из этого кубка, тянет еще и еще раз испить всю эту дивную и страшную чашу до дна… Тянет туда, обратно, где мелькают красные кивера и синие мундиры новых, свежих неприятельских рядов. Она незаметно отделяется от своего взвода, примыкает к чужому эскадрону и несется теперь снова в атаку, отважная, смелая, с дико горящим взором, с хриплым "ура!", надрывающим ей грудь. И снова, во второй раз, с высоко поднятой пикой, встречает она синие мундиры и желтые груди французских драгун. И снова мелькают близко-близко перед ее глазами красные кивера и красные, не то изумленные, не то испуганные, лица врагов.
– Куда, постреленок? Ишь врезался! Нечего в атаку лезть с чужим эскадроном! Пошел на место!
Не углядишь за вами – и отвечай потом! – слышится грубый голос чужого вахмистра над самым ее ухом. – Марш назад! Тебе говорю! – И он разражается целым потоком брани по адресу Нади.
Но никто уже не в силах остановить ее. Ее стройная фигурка на лихом сером в яблоках Карабахе несется вперед и вперед – живое олицетворение мужества и отваги…
Неприятельская шпага касается ее груди, но ловким ударом пики Надя выбивает ее из рук врага. "Защищаться – не значит убивать!" – проносится молнией в разгоряченном мозгу девушки, и острый конец ее оружия поражает неприятельское плечо. Миг – и она уже несется назад, сбоку эскадрона, торжествующая, прекрасная, как никогда.
– Браво, Дуров! Браво, мальчик! – встречают ее шумные возгласы офицеров своего и чужих эскадронов. – Ты бился славно, как герой!
Ее смуглое лицо пылает ярче от этих похвал. Она чувствует, что достойна их, что она заслужила одобрение этих сильных, мужественных, видавших виды людей. А между тем новый эскадрон готовится к атаке. Надя в третий раз, примкнув к чужому взводу, несется в бой.
– Ваше высокородие, уймите мальчонку, сладу с ним нет, так на врага и прет! – слышит она, как во сне, резкий голос вахмистра, звучащий нотами раздражения и гнева.
А вслед за ним раздается сильный, уже охрипший от команды голос ротмистра:
– Товарищ Дуров! Если вы еще раз посмеете идти не в очередь в атаку, я прикажу связать вас и оставить за флангом. – И тут же, бросив взор на испуганное лицо уланчика, Галлер добавляет со свойственным ему добродушием и теплотой: – Нет основания пренебрегать своей шкурой, мальчик! Вы достаточно проявили свою безумную удаль сегодня. Очередь за другими.
– О, господин ротмистр!.. – прошептала молящим голосом Надя.
– Нет, нет, Дуров, это невозможно! Ваша смерть падет на наши головы… Мы – сильные, взрослые люди, вы – ребенок. Надо сохранить вас во что бы то ни стало, дитя!
Сохранить ее? Ее жизнь? Но к чему ей жизнь, когда кругом бьются другие?
И, грустно нахмурясь, отходит Надя от начальства и занимает свое место в траншее.
– Наконец-то! – встречает ее недовольным голосом Вышмирский. – А я уж думал, что ты не вернешься! Что за безумие лезть прямо на штыки! Можно подумать, что ты жаждешь смерти, Дуров! Не глупи, Бога ради, а то сердце обливается кровью при виде твоих диких безумств!
– Ах, Юзеф! Я сам не знаю, что происходит во мне: точно кто другой руководит моими поступками! Я не властен управлять собою… я точно…
Она не договорила…
Новая ужасная картина предстала перед ее глазами и сосредоточила на себе все ее внимание. Несколько человек французских кавалеристов окружили русского офицера-драгуна, судя по оранжевому воротнику… Выстрелом из пистолета выбили его из седла, и несчастный упал, окровавленный, к ногам своей лошади. Но озверевшие в бою враги не удовольствовались этим. Над головой офицера засверкали клинки французских сабель… Минута, другая… и от бедного драгуна останется одна сплошная окровавленная масса.
В один миг Надя повернула своего Алкида в их сторону и, не отдавая себе отчета в своем поступке, вихрем понеслась на выручку, вся бледная как смерть, со сверкающим от бешенства взором и поднятой тяжелой пикой наперевес.
– Негодяи! – вырвалось с гневом и ненавистью из ее запекшихся губ. – Шестеро против одного, и это называется боем!..
Этот отчаянный детский крик, эта гневная фраза, произнесенная на чистейшем французском языке, этот сверкающий благородным негодованием и бешенством взгляд скачущего прямо на смерть улана-ребенка привели в недоуменное замешательство вшестеро сильнейшего врага. Что-то необычайное, стихийное было в юном, дышащем безумием отваги личике Нади… Черные глаза ее, ставшие огромными, сыпали искры. Взор пронизывал насквозь. Как вихрь налетела она на передового француза, и тяжелая пика опустилась плашмя ему на голову. Француз крикнул какое-то ругательство и ринулся назад. За ним мгновенно последовали остальные… И неприятель дрогнул перед лицом ребенка. Было ли тому причиной сознание несправедливости поступка по отношению к "лежачему" врагу, или отчаянная удаль юного воина поразила их, но они все шестеро в один миг повернули коней и с быстротою молнии понеслись обратно к своим позициям. Уже впоследствии Надя, много раз вспоминая это событие, никак не могла разъяснить себе причины их бегства.
– Вы живы? Не бойтесь, я друг ваш! – произнесла она, быстро соскочив с Алкида и наклоняясь над раненым драгуном.
– Они ускакали? Их нет больше? – произнес тот, поднимая на Надю взор, исполненный благодарности и муки, и потом добавил, с трудом выговаривая слова от слабости: – Я жив, слава Богу, и моей жизнью обязан вам! Вы отбили меня от злодеев… Как мне благодарить вас?
– Благодарить вам меня не за что. Я исполнил только свой долг, – скромно отвечала девушка. – Но вам небезопасно оставаться здесь, среди поля. Ваша лошадь убита наповал. Не возьмете ли вы мою, чтобы добраться до вагенбурга?
– О, я не в силах подняться… Я ранен в грудь… Не рискуйте ради меня и скачите к вашему полку… Мне остается умереть здесь, так как помочь вы мне не в силах…
– Какой вздор! – горячо вырвалось из груди Нади. – Обопритесь только на мое плечо и постарайтесь вдеть ногу в стремя.
И, говоря это, она всеми силами старалась помочь раненому подняться с земли.
Из груди молодого драгуна кровь била ключом. Он мог потерять сознание каждую минуту. Надя поняла, что одной ей не под силу поднять на лошадь несчастного, и, подозвав к себе скакавшего мимо них улана их эскадрона, с его помощью усадила раненого в седло.
– Ну вот, теперь с Богом! – весело проговорила она, когда бледный, истекающий кровью всадник тяжело опустился на спину ее Алкида. – Теперь скачите прямо к вагенбургу, где вам сделают перевязку. А мне надо спешить к своим!
– Но ваше имя, юный герой? – в волнении произнес драгун. – Я должен знать имя моего спасителя!
– Ну разумеется! – улыбнулась Надя. – Иначе, не зная моего имени, вы не в состоянии будете найти меня, чтобы вернуть мне моего коня. Меня зовут Александр Дуров, я товарищ Коннопольского уланского полка. С Богом, господин поручик! Желаю вам поправиться как можно скорее, чтобы как следует отомстить врагу за полученную рану!
– Благодарю вас, от души благодарю! – произнес слабым голосом офицер. – Мое имя Панин, и я всю жизнь останусь вашим должником. До свидания, господин Дуров… Дай вам Бог всего лучшего в мире…
Надя сделала под козырек, лихо брякнула шпорами и направилась к своему посту пешая, ощущая смутную тревогу за своего коня. Она впервые разлучалась со своим Алкидом, и теперь ее уже мучило запоздалое раскаяние, что она отдала его офицеру.
– Что это, ты ранен, Дуров? – с тревогой спросил попавшийся ей по дороге Галлер. – Допрыгался, мальчуган! Следовало бы арестовать тебя за неповиновение начальству!
Надя с недоумением оглядела себя и тут только увидала, что весь мундир ее залит кровью.
– Никак нет, господин ротмистр! Я, слава Богу, невредим. Это кровь поручика Панина, – произнесла она в ответ на слова своего эскадронного.
– Какого Панина? Что ты мелешь? А твоя лошадь? Убита?
– Никак нет! Я отдал ее тому же Панину.
– "Панин, Панин"! Заладил одно и то же! – вышел наконец из себя потерявший терпение Галлер. – Пошел за фронт, повеса! И помни раз навсегда, что улан только мертвый может расстаться со своим конем!
И когда Надя отошла от него достаточно далеко, добродушный ротмистр все еще недовольно ворчал ей вслед:
– Не угодно ли еще на войне нянчиться с этой детворой! Наградил Господь! Нечего сказать!.. Этот и другой… Вышмирский… Эх, чтоб тебя!.. И лезут ведь на войну, когда другие в их годы играют в бабки! А тут дрожи за них.
Ротмистр был прав. Дрожать было за что. Кругом свистели и жужжали пули и лопались гранаты, грохотали пушки, и над всем этим неслось дикое, хриплое, отчаянное "ура!", вырывающееся из остатка русских молодецких грудей…
Остатка!.. Да, немного вернулось их назад, к русским позициям; немало зато полегло там в страшной долине близ Гутштадта. В этот день с кровавой нивы была в изобилии собрана жатва… Но что бы ни было, битва осталась за нами. Неприятель был оттиснут на прежние позиции… Русские и их союзники-пруссаки могли поздравить себя на этот раз с победой… Увы, с победой, доставшейся так непростительно дорого мужественным героям. И все же неприятель отступил вплоть до самой речки Падарги и, перейдя ее вброд, укрепился на ее берегу, приготовляясь к новой атаке, к новому бою…
Глава VI
Неудачная поездка. – На краю гибели
После знаменитой Гейльсбергской битвы, когда озверевшие от упорного и долгого сопротивления союзников французы вихрем налетали на них в составе целых полков и, принимая на себя грудью молодецкие штыки пехоты, умирали героями, искрошенные в куски, – после Гейльсбергской битвы, где уланы-коннопольцы не участвовали в бою, наступило затишье.
Надя, воспользовавшись им, попросила Галлера отпустить ее в Гейльсберг подковать Алкида. К тому же бедная девушка порядочно изголодалась за это время, так как приходилось крайне экономить взятые из дому деньги, от которых почти ничего не осталось теперь. Необходимо было купить хлеба себе и Вышмирскому, который в этот день числился дежурным по эскадрону и не мог сделать ни шагу из полка.
Измученная до смерти от усталости, голода и пережитых от ужасов войны впечатлений, Надя чуть держалась в седле. Она ни минуты не смыкала глаз за две последние ночи, потому что полк был все время начеку, в ожидании нападения. И теперь, слегка покачиваясь в седле на спине своего верного Алкида, Надя скакала легким галопом по дороге в Гейльсберг, в надежде вернуться оттуда пораньше и выспаться до зари. Издали неслась замирающим звуком канонада неприятельских орудий, но и она затихала понемногу, по мере приближения Нади к городу.
Бой, очевидно, кончался. По крайней мере на сегодня. Люди, измученные и утомленные, решили сложить пока оружие. Люди устали нападать, защищаться и… убивать друг друга. И бой затихал…
Уже у городской заставы Наде невольно пришло в голову, что она не знает Гейльсберга и что ей придется долго промыкаться по городу, пока она доберется до кузницы.
– Пожалуйста, – вежливо остановила она шедшего с парой сапог в руках немца, очевидно сапожника, – не знаете ли вы, любезный, какой-нибудь кузницы поблизости? Мне необходимо подковать мою лошадь.
Немец добродушно ухмыльнулся и пожал плечами. Он, очевидно, не понимал по-русски. Тогда Надя перевела свой вопрос на французский язык. И тут получился тот же результат. Немец усиленно улыбался и беспомощно тряс головой.
– Подковать лошадь! Comprenez-vous? Лошадь подковать! – уже кричала выведенная из себя непонятливостью немца Надя и, соскочив с коня, легонько ударила по раскованной ноге своего коня.
– А-а… – протянул недогадливый немец. – Ja, ja… Gut, sehr gut! – И опять улыбался и мотал головою.
– Ничего не "гут"! – злилась девушка, в свою очередь почти не понимавшая по-немецки. – Чего же "гут", когда подкова сломалась!
– Sehr gut, sehr gut! – твердил свое немец и замахал рукою по направлению города. – Ich verstehe ganz gut, Herr Offizier, ich verstehe.
И он проворнее зашагал по дороге, сделав знак Наде идти за ним, и та, не имея ничего лучшего в виду, следовала за немцем.
Немец оказался понятливее, нежели этого ожидала Надя. Не более как через полчаса все трое – он, Алкид и она, Надя, – стояли перед дверьми какой-то заезжей бедной корчмы.
На пороге их встретила добродушного вида толстая немка с книксенами, улыбками и целым потоком болтовни, из которой Надя, однако, не поняла ни слова.
С трудом девушке удалось жестами разъяснить словоохотливой хозяйке, что необходимо добыть кузнеца – подковать лошадь и что, кроме того, ей нужно купить хлеба.
После долгих усилий хозяйка наконец поняла, что требовалось юному улану. Она передала лошадь мальчишке-слуге и ввела Надю в просторную горницу, где в большом очаге ярко пылал огонь. Несмотря на конец мая, стояли адские холода, и огонь пришелся как нельзя более кстати иззябшей за длинную дорогу Наде. Жестом показав немке, чтобы та принесла ей чего-нибудь поесть, девушка с удовольствием опустилась в кожаное кресло, стоявшее перед очагом. Живительная теплота и полная тишина подействовали самым приятным образом на измученную душой и телом юную героиню. Отяжелевшие веки слипались сами собою, голова бессильно падала на высокую резную спинку кресла, и менее чем через минуту Надя погрузилась в сладкий и крепкий сон, лишенный всяких грез и сновидений.
Долго ли или мало спала Надя, она не знала. Но когда, проснувшись, девушка открыла глаза, то в первую минуту ничего не могла увидеть, благодаря непроглядной темноте, воцарившейся в комнате. Прошло немало времени, пока глаза ее привыкли к темноте и могли различить и тлеющие уголья в камине, и ближайшие предметы, легкими силуэтами рисовавшиеся во мраке.
– Вставай, молодчик, – послышался в темноте чей-то голос. – Эк, разоспался! Слышишь канонаду? Неприятель, того и гляди, ворвется в город!
– А хозяйка?
– Эк, чего хватился! Все убежали из города. Кто не успел еще дать тягу – топчется у заставы. Там как есть вавилонское смешение. А ты торопись, молодчик, а то ненароком "он" нагрянет!
"А Алкид? Мой дорогой Алкид? – вихрем пронеслось в мозгу Нади. – Как бы не увели его в общей суматохе!"
И, наскоро поблагодарив разбудившего ее неизвестного благодетеля, Надя быстро вскочила и опрометью бросилась во двор. Слава Богу, Алкид был там, но – увы! – неподкованный, как и прежде. Размышлять, однако, было некогда. Быстро взнуздала Надя своего четвероногого друга и выехала со двора корчмы.
Ночь стояла непроглядная, черная, настоящая южная ночь. Где-то невдалеке слышались пушечные залпы. По усилившейся канонаде можно было догадаться, что неприятель находится поблизости Гейльсберга. Надо было торопиться, чтобы не быть отрезанной от своих. С сердцем, сжимающимся от жалости, Надя понукала Алкида. Благородный конь, слегка прихрамывая на раскованную ногу, бежал бодрым шагом вперед.
У заставы теснилась громадная толпа народа, – очевидно, обитателей Гейльсберга, спешивших покинуть город. Между ними находилась целая масса раненых в повозках и пеших, с перевязанными руками и головами, хромающих и опирающихся на палки. Женщины голосили на разные лады, дети плакали, и ко всему этому еще присоединялось блеяние овец и мычание коров, так как горожане угоняли и весь свой домашний скот за собою.
Ни пройти, ни проехать не было никакой возможности. Куда бы Надя ни направила шаг Алкида, их моментально оттесняли назад, и бедная всадница металась со своим конем среди всей этой разношерстной толпы, как мышь, запертая в мышеловку. Наконец она заметила несколько казаков, быстро проскользнувших на своих конях к заставе. Миг – и она присоединилась к ним, невзирая на протестующие крики пешеходов, испуганных насмерть прыжками ее Алкида, на крики и угрозы, посыпавшиеся на нее со всех сторон.
Теперь оставалось только выбрать кратчайшую дорогу к позициям, а между тем это было едва ли возможно при наступившей ночной темноте. Надя смутно помнила, что она ехала к злополучному Гейльсбергу лесом. Теперь этот лес темнел в двадцати шагах от нее, справа от дороги, и она, не раздумывая долго, подскакала к его опушке и очутилась под гостеприимным кровом его ветвей, в непроглядном мраке ночи. Отдохнувши за время своей продолжительной спячки, Надя чувствовала себя бодро и свежо, чего уже давно не было с нею. Алкид, успевший основательно закусить овсом в стойле корчмы, шел достаточно быстро для своей раскованной ноги.
Надя, несмотря на спешное бегство из Гейльсберга, успела-таки захватить с собою краюшку хлеба, принесенную ей, должно быть, во время сна хозяйкой корчмы.
И теперь, едучи наугад по темному лесу, она ела свою краюшку, делясь ею с Алкидом и раздумывая в то же время о превратностях судьбы.