5.
После игры Нептун объявил скачки с участием гостей. Первый приз взял д’Артаньян, затем после, на рубке лозы и джигитовке, не было равных Ункасу - Последнему из могикан.
Барон Мюнхгаузен уверенно проигрывал в обоих видах состязаний и плёлся в хвосте, как объявил Дядя Стёпа, а гордый Дон Кихот с презрением отвернулся, хотя изредка (это было заметно всем) Он наблюдал за соревнующимися с высоты своего знаменитого Росинанта.
Правда, перед началом скачек Санчо Панса попытался воодушевить своего хозяина:
- Ваша милость, может, рискнёте? Сами изволили однажды заметить, что имя вашего коня означает "Бывшая кляча"… Значит, теперь она в ходу? И ведь сказано: тише едешь - дальше будешь… А вдруг так оно и окажется?
- Я совсем не против пословиц, Санчо, - ответил доблестный рыцарь. - Когда мне хочется привести кстати какую-нибудь премудрость, я тружусь и потею, как землекоп. А ты просто-напросто мешок, набитый поговорками и плутнями…
В "произвольно программе" неожиданно для всех отличился барон Мюнхгаузен: он гарцевал по зелёному полю стадиона на… передней половине своей лошади! Место разъёма прикрывала розовая занавесочка с вышитой старинными немецкими буквами пословицей: all zuviel ist ungesund (всякое излишество вредно).
Нахалёнок, увидев такое, засунул палец в рот и некоторое время не мог поверить собственным глазам. Сообразив наконец, что всё происходит в действительности, Минька возмутился и крикнул:
- А ты, дяденька, таких правов не имеешь, штоб живую скотину на половинки разрывать!
- Я есть единственный в мире обладатель такой неповторимый номер, - засмеялся Мюнхгаузен.
- Дяденька, - взмолился Нахалёнок, ты вот чего… Дай мне другую половинку своего коня, штоб приставить её к месту… Жалко ведь! А я тебе подарю жестяную коробку хорошую и ишо все как есть бабки отдам!
- Ich will nicht (я не хочу - нем.) - ответил барон, срывая аплодисменты, как цветы.
- Ишь ты какой! - обиделся Нахалёнок. - Ну, гляди. У мово батяньки большущее ружьё есть, и он всех буржуев поубивает!
- Не горюй, Минька, - крикнули ему артековцы с ближайших трибун, - это он понарошке… Ты вот сам чего-нибудь придумай! Ну, пожалуйста…
Нахалёнок замер на секунду, размышляя, вспомнил подходящий эпизод из своей маленькой жизни и кинулся к Нептуну:
- Дедуня! Дай мне свинью. Ишо штоб шустрая была… Я тебе её возверну, право слово… Тольке покатаюсь на её!
Нептун, тоже войдя в азарт, стукнул оземь трезубцем, и Нахалёнок, едва успев вскочить на невесть откуда взявшуюся мощную хрюшку, помчался на ней по беговой дородке.
И хорош же был наш озорник верхом на белой свинье - щуплый, вихрастый, с горящими от волнения голубыми глазами, с конопатой раскрасневшейся мордашкой!
Посрамлённый Мюнхгаузен вынужден был приставить к своему бесхвостому коню его заднюю половину, бездействовавшую в сторонке, и незаметно ретироваться.
Что творилось на трибунах - не описать!
Выиграв "произвольную программу", Нахалёнок подъехал к Нептуну и лихо соскочил в траву.
- Забирай, дедуня! Спасибо…
Довольный Нептун махнул рукой, и свинья как бы растаяла в воздухе.
6.
Теперь настала очередь артековцев показать гостям, на что они способны. Не стану рассказывать о соревнованиях в беге и прыжках, о гимнастических упражнениях, потому что самое необычное или не совсем обычное произошло несколько позже - во время карнавального шествия.
Пётр и на этот раз оделся капитаном дальнего плавания и опять шёл несколько впереди своего отряда. Понятное дело, что после проработки на совете дружины Гошка не рискнул бы вновь заниматься волшебством, и всё-таки ребята волновались. Пётр - ещё больше. Особенно когда подходил к трибуне, где восседал сам Нептун с женой и артековское начальство.
Взяв равнение на трибуну и приложив руку к сияющему козырьку своей "капитанки", Пётр невольно скосил глаза себе на плечо: всё было в порядке, белоснежный костюм на нём ослепительно отражал солнечные лучи.
Но вот Пётр заметил, что взгляды зрителей вдруг обратились куда-то за его спину. Потом возникло всеобщее оживление: кто-то сеялся, кто-то свистел и даже указывал пальцем, хоть это и неприлично.
Пётр не выдержал, придержав кортик рукой, резко повернулся, чтобы увидеть происходящее сзади, и теперь шёл спиной вперёд.
Его отряд почему-то выполнял шаг на месте, а в пространство, увеличивающееся между ним и отрядом, прямо из ничего выходили… такие мерзкие типы с ножами в зубах - явные бандиты и разбойники, - что Пётр растерялся.
Они окружили повозки с награбленными, надо думать, сокровищами, длинными бичами стегали невольников, связанных по рукам. Сам Пётр вышагивал сейчас по алой ковровой дорожке, которую перед ним раскручивали рабы, будто он не пионер Пётр, а какой-нибудь восточный деспот или знаменитый пират - Покоритель Южных Морей!
В довершение всего из воздуха появился целый сонм пленных красавиц. Бедные девушки протягивали к Петру с мольбой руки и оглашали стадион жалобными криками. Та, что как две капли воды была похожа на Бутончика, вопила:
- Пощади мою юность, о несравненный Пётр, защитник слабых и угнетённых!
- Сохрани мне жизнь, Повелитель! - вторила ей та, что была похожа на старшую пионерскую Олю.
- Позволь мне быть твоей рабыней, Пётр! - восклицала третья, точная копия Ани, председателя совета пионерской дружины "Алмазная". - Только забери этих дьяволов.
Вся сцена разыгрывалась под мелодию песенки сучков "О’кей", исполняемой артековским оркестром.
Представьте себе всё это возможно ярче - и вы получите весьма бледное отражение того, что происходило на трибунах и в дрогнувших рядах "Алмазной".
Особенно жалко было смотреть на посеревшего Якова Германовича, едва державшегося на ногах и вместе со всеми покорно вышагивал на месте.
Мокей и Джон разом повернулись к Гошке, сидевшему между ними в третьем ряду трибун.
- Ты?! - выдохнул Мокей.
- А что? Сам же сказал, что не пойдём с отрядом…
- Я не о том… Твоя работа?
- А хоть бы и моя!..
- Килограммчик, - напряжённо сказал Джон, - если умеешь: исправь!.. О’кей?
Килограммчик полез правой рукой в карман своих шорт. Ещё секунда, самое большое две, от силы три - и вся нечисть мигом исчезла? Красавицы - тоже.
Оркестр заиграл "капитан, капитан, улыбнитесь", и позади Петра в чётком строю шли теперь бравые военные моряки. Пётр оглянулся, засмеялся от восторга, и шаг его стал чётче.
Вот уж когда артековцы и гости воздали должное и Петру с отрядом моряков, и всей дружине "Алмазной", блеснувшей выдумкой и карнавальными костюмами.
- Такого даже я не умею! - признался Нептун.
- Дети… - осторожно произнёс начальник Артека, наклоняясь к морскому царю. - Сперва они показали нам, так сказать, картинку из далёкого прошлого, а теперь, кажется…
- Но какая техника! - восхищённо прервал его Нептун.
- О, ваше морское величество, они ещё и не такое умеют! - неопределённо выразился начальник Артека, и оживился: - Кажется, сейчас они будут петь…
7.
Чудеса продолжались… Но Гошка уже не принимал в них участия. Под самый конец концерта он вдруг заметил исчезновение ГС и обратил на это внимание Джона. Немного спустя Килограммчик увидел Мокея, пробирающегося с гитарой в руках в толпе артековских самодеятельных артистов, которые готовились к выступлению, и от удивления открыл рот.
Тем временем Мокей пробился к микрофону, весело ударил по струнам и запел песню, которой закончился праздник:
Стремился я к неге и лени:
"Не знать бы заботы вовеки!"
Но всё познаётся в сравненьи,
Особенно здесь, в Артеке…
"Кем быть и не быть мне вовеки?" -
Вопросы возникли во мне -
Я в этом чудесном Артеке
Стал думать о завтрашнем дне.
- Во даёт! - восхищённо произнёс Гошка.
- Правильную песню сочинил Мокей, - согласился Джон. - Я думаю, Таинственный Некто, что нарисовал Серп и Молот, - это тоже он.
Гошка вскинул на Джона глаза и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но… промолчал.
"С правого борта, юнга, с правого…"
1.
Если немного спуститься по склону Аю-Дага от корпуса дружины "Алмазной", то в небольшой рощице на крутой скале увидишь стоящую на пьедестале фигуру. Это памятник Неизвестному Матросу. Он стоит на могиле моряка, погибшего у артековских берегов в феврале 1943 года. Матрос изображён в момент боя, со знаменем в руках.
Торжественная печаль охватывает тебя здесь, а окружающая природа подчёркивает её. Здесь оживают тени прошлого и легко говорится о будущем. Наверное, потому, что именно для счастья людей, для свободы нашей Родины не пожалел жизни матрос. Здесь серьёзнее осмысливаешь свою жизнь. Кажется, что Неизвестный Матрос читает твои мысли.
И радуется он, когда дети приветствуют его пионерским салютом или разведут неподалёку свой костёр и усядутся в кружок. Для них он - История. Боевая, героическая, доносящая к ним всё то, что было для него главным, священным и увело его в Вечность.
2.
Гошка с друзьями пробился к костру в первый ряд, где теплее. И поближе к мушкетёрам и Тому Сойеру с его компанией.
- Славная эта девчонка, хоть и важничает, - Беки Тэтчер, - сказал Мокей.
- А вообще, они все мировецкие, Литературные Герои, - сказал Гошка. - Жалко, что я до сих пор мало читал.
- О’кей, - согласился Джон. - Я тоже…
Барон Мюнхгаузен ласково похлопал по Гошкиному животу и во всеуслышание заявил:
- А мы с вами, юноша, полная противоположность не только по возрасту…
Килограммчик смутился.
- Это он соревнуется, - решил выручить его Яков Германович, - набирает вес.
- Он непременно станет чемпионом! Не правда ли, Том?! - воскликнула Бекки.
- Если не лопнет, - предположил Гек Финн.
Гошка растерялся и засопел, но тут как-то сразу возник всеобщий непринуждённый разговор: артековцы стали рассказывать о своём лагере, о Советском Союзе, о современной технике, и о Гошке забыли.
Потом Яков Германович велел подкинуть веток в костёр, отчего сперва потемнело, а потом в небо взметнулся весёлый вихрь колючих искорок, и свет расширил свои владения.
И тут…
3.
- Том! - завизжала Беки, словно её потащили на зубоврачебное кресло. - Мне страшно… - И она указала куда-то через плечо Сойера.
- Эт-то медведь, масса Том, - дрожа от страха, сказал Джим. - Жи-и-вв-о-о-й!
И верно: в нескольких шагах от костра из кустов вышел медвежонок и стал с любопытством разглядывать расшумевшуюся компанию, впрочем, тут же стихшую.
- Ни с места! - скомандовал барон Мюнхгаузен. - Однажды на меня напал медведь таких же необыкновенных размеров. Он растерзал бы меня в одно мгновение, но я схватил его за передние лапы и держал их три ночи, покуда он не умер от голода: ведь все медведи утоляют голод тем, что сосут свои лапы… Не тревожьтесь, я уже имею опыт! Кутю, кутю, кутю, иди сюда…
- О! О! О! О, господин, позволь мне с ним поздороваться! Мой тебя будет хорошо смеять! - вскочил Пятница.
- Глупый ты! Ведь он съест тебя! - сказал Робинзон.
- Ести меня! Ести меня! Мой его ести. Мой вас будет хорошо смеять! Вы все стойте здесь: мой вам покажет смешно.
Он подбежал к медвежонку:
- Слушай! Слушай! Мой говорит тебе!
- Говори, - сказал медвежонок.
Пятница всплеснул руками и хлопнулся на траву.
- Вы… попугай? - растерялся барон Мюнхгаузен.
- Нет, я медведь.
- Просите, я хотел сказать: говорящий?
- Да.
- А как вас зовут?
- Я Арчик, уроженец этих мест.
- О! О! - стонал Пятница, приходя в себя и отползая в сторону. - Моя тебя не будет ести! Понял?
- Да, - сказал Арчик.
- А ты меня?
- И я не буду… Я вообще никому зла не причиняю, у меня покладистый характер.
Арчик, естественно направился к сучкам, поскольку уже был с ними знаком. Гошка торопливо извлёк из кармана Волшебный Уголёк и вернул его медвежонку.
- Возьми обратно, Арчик, спасибо…
- А как же?.. - удивился Арчик. Вы же сучки.
- Дурь это была, Арчик, - честно сказал Гошка. - А для волшебства - личного, понимаешь? - не созрел я ещё…
- Дошло? - спросил Тюля-Люля, сидевший на правом Гошкином плече. - Изредка отдыхай, сиамский бродяга…
Арчик с любопытством глянул на Тюлю-Люлю.
- Это мой друг, - объяснил Гошка. - А уголёк возьми… Глупым я был, Арчик.
- Ну ладно, - сказал медвежонок, пряча уголёк в свою холщёвую сумочку. - Когда созреешь, заберёшь.
- Договорились.
- О чём вы там шепчетесь? - полюбопытствовал Гошкин отец.
- Он вернул мне Волшебный Уголёк, - пояснил Арчик, - потому что ещё не созрел…
И папа всё понял!
- Молодец, сын, - сказал он. - Я бы тоже так поступил…
Поскольку все невольно обратили внимание на Папу, Яков Германович решил, что наступил удобный момент представить его гостям.
- Позвольте познакомить вас, - громко сказал он. - Это писатель…
- О, - воскликнули мушкетёры. - Мсье, для нас большая честь познакомиться с вами. Наш отец Дюма был величайшим писателем всех времён и народов…
- Я люблю англичан, - признался Шерлок Холмс, останавливая говоривших движением руки, - но позволю себе прервать вас вовсе не поэтому; если б не было сэра Артура Конан Дойля, я повторяю: если бы не было его… Но он-то есть, и он - бессмертен!
- Вы сомневаетесь в неповторимой славе Дюма?! - вскричал д’Артаньян.
Послышался звон обнажённых шпаг, и мушкетёры вскочили с мест.
- Ну, полноте, - рассмеялся барон Мюнхгаузен. - У меня не меньше двух авторов - вы поняли меня? Двух!.. И то я молчу…
- Тихо! - скомандовал Дядя Стёпа и свистнул в свой свисток. - Спрятать оружие. Вот так-то лучше…
- Я весь внимание, сеньор, - поднял руку Дон Кихот, - однако считаю своим долгом заметить, что мой автор является гордостью Испании!
- Я не берусь утверждать, что человек, создавший меня, вол всём идеален, - сказал Робинзон Крузо. - Но кто в истории мировой литературы сумел за два месяца написать роман, ставший шедевром?
- Ну, наш старик Дюма был писуч как дьявол! - прогудел Портос. - Он создавал книгу за неделю…
- Мне понятна ваша любовь к своим авторам, - взял слово Папа. - Они все достойны вечной любви читателей, а это главное. Вы, Литературные Герои, не можете не знать друг друга, хоть иногда и делаете вид, что мало знакомы… Бцдьте же справедливыми!
- Запишите, Ватсон, - тихо произнёс Шерлок Холмс. - Со временем облагораживаются не только читатели, но и Литературные Герои…
- Да, Холмс, да. Но о чём задумался писатель?
Все вновь повернулись к Папе.
- Извольте, - сказал Папа. - Я ведь тоже артековец. Но был я здесь в другое - трудное время… Всего несколько дней…
4.
- Нас привезли в Артек, - рассказал Папа. - Двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года, в полдень… А следующим утром началась война. Нас переодели в защитную форму и стали вывозить из опасной зоны… Погода стояла пасмурная, и море штормило.
Сейчас мне трудно объяснить, как получилось, что я остался в Артеке. Помню, сперва вывозили латышей и эстонцев, затем пионеров Грузии и Узбекистана.
Я и ещё несколько ребят, которым уезжать было некуда - там, где был наш дом, уже хозяйничали фашисты, - попали в воинские части. Меня приютили моряки.
В ноябре фашисты ворвались в Артек. Они вырубили редкие породы деревьев в парках, сожгли дворец Суук-Су, где сейчас ваш Дворец Пионеров, уже отстроенный заново, Краеведческий музей превратили в конюшню, заминировали пляжи, окружили их колючей проволокой, выкопали траншеи и блиндажи, окружили их колючей проволокой, выкопали траншеи и блиндажи, боясь атаки с моря…
В тот день, это было уже в феврале сорок третьего года, в Ялте стояли на рейде два фашистских транспорта с продуктами и боеприпасами и ещё несколько сторожевых и противолодочных катеров. Двадцать первого (или двадцать второго - сейчас уже точно не помню…) февраля - в туманное, дождливое и ветреное утро к Ялте пробирались два советских эсминца. На одном из них находился и я… юнга.
Но на траверзе Артека фашисты обнаружили нас и открыли огонь из орудий береговой батареи да ещё вызвали бомбардировщик.
Одна из бомб угодила в корму соседнего эсминца; на нём возник пожар, но команде удалось его погасить. А зенитчики с нашего эсминца сумели сбить фашистский самолёт, и мы видели, как он упал в море.
И всё же силы были так неравны, что нам пришлось уйти. Но на развороте прямо возле борта упал снаряд. Я был на палубе. Кто-то из матросов заслонил меня. Он что-то крикнул, но тут же взрывной волной его сбросило в море с левого борта…
- С правого борта, юнга, с правого… - вдруг послышался голос, и все увидели незнакомого моряка лет двадцати трёх в поношенной флотской форменке; он стоял под ветвистой сосной, скрестив руки на груди.
- Да… пожалуй… с правого, - задумчиво подтвердил Папа и внимательно всмотрелся в незнакомца. - Но почему вы… почему вы… так думаете?
- Это очень просто, - спокойно объяснил моряк. - Учитывая близость артековского берега и мелководье, эсминец должен был уходить левым разворотом. А били справа, со стороны Ялты… Но теперь я вижу: не зря погиб матрос, спасая вас… И… сына вашего вижу…: Не зря!
- Кто это? - спросила старшая пионервожатая Оля, наклоняясь к Якову Германовичу и незаметно указывая взглядом на неизвестного матроса.
- Наверное, из военного санатория, - пожал плечами Яков Германович. - Сегодня у нас вообще много гостей.
Судя по всему, так же восприняли появление незнакомца и все остальные. Во всяком случае никто особенно не удивился; только Нахалёнок счёл своим долгом сказать:
- И мой батянька матросом был и за коммунию четыре года кровь проливал!
- Знаю, - улыбнулся моряк.
- А я, как вырасту, тоже за Советскую власть воевать пойду, как мой батянька.
- Это, брат, хорошо… хорошо, когда человек мечтает. И счастливый оказывается тот, кому удаётся стать, кем он хочет, - сказал моряк и почему-то грустно добавил: - Да и пожить подольше неплохо…
На минуту установилось молчание, Литературные Герои многозначительно и понимающе переглянулись; а потом разговор сам собой зашёл о том, кто кем хочет стать и какая профессия самая лучшая на свете.
- Сейчас столько всего понавыдумывали, - заявил Гошка, - что на нашу долю уже ничего и не осталось…
- Нет, ошибаешься, сынок, - усмехнулся Папа и обратился ко всем: - Вот представьте себе, ребята, будто мы с вами находимся сейчас на Острове Знаний в Океане Неведомого.