Дым без огня - Анатолий Алексин 3 стр.


- А я на электричку, - сообщил Вася. - Не буду обременять.

- Что-о? Я уступаю тебе свое ложе. Таким, брат, макаром! - Александр Степанович размашисто указал на топчан, прижавшийся к стене незастекленной террасы.

- Что вы? Что вы?! - Вася в суеверном страхе воздел руки к потолку. - Дома не предполагают такой возможности.

- Но ведь жена у тебя тишайшая!

Васина шея изобразила вопросительный знак.

- Или это тот самый тихий омут, в котором, как известно…

Взгляд Юлии Александровны пресек очередной всплеск малининской откровенности.

Вася же, загадочно разведя руками, дал понять, что официально согласиться с Александром Степановичем он не может, но и возразить ему нечего.

Укладывая Катю в постель, Юлия Александровна не преминула прокомментировать этот диалог.

- Сладкозвучный тенор! - сказала она. - Слова-то какие: "Не буду обременять…", "Не предполагают возможности…"

Она не знала, что Вася недавно, всего часа два назад, спас дедушку. А Катя не могла рассказать. И от этого долго и нервно переворачивалась с боку на спину и на другой бок.

Катя вспомнила тот день и тот вечер во всех их разнообразных подробностях, когда увидела дедушкин портрет над столом у Васи.

Вторжение ее было неожиданным… И Вася мог бы вести себя, как женщина, которую в утренний час застали врасплох - неприбранной и не в том наряде, в каком ей бы хотелось предстать. Но Вася уверенно регулировал движение событий и никаких метаний не допускал. Все шло по порядку. Пока на кухне готовился ужин, Соня сыграла "Вечернюю серенаду" Шуберта и еще что-то классическое, но незнакомое Кате.

Затем Анастасия Петровна пригласила к столу. Катя не без радости сосредоточилась на том, что жена у Васи была покорной, но блеклой женщиной. И на том, что Соня играла по-ученически жестко: пальцы ее сгибались под прямым углом, а не эластично плыли по клавишам.

Соня была похожа на Васю. Кате тоже достались мужские черты: она, минуя маму, с годами все больше походила на дедушку. Правда, говорили, что она унаследовала и дедушкино обаяние, которое было не мужским и не женским, а, по словам Васи, всепокоряющим. Катя, наверно, и в самом деле переняла это дедушкино достоинство, ибо своих одноклассников она покорила. В напряженных ситуациях учителя даже обращались к ней за помощью - и она расслабляла напряжение, за что ей пытались присваивать звание то "вожака", то "предводительницы".

- Она будущий педагог! - безапелляционно определил Александр Степанович, ибо предпочитал это звание всем остальным.

Васин отец Григорий Кузьмич, заметив, что Катя то и дело поглядывает на фотографию дедушки, нашел нужным все-таки достать молоток и укрепить гвоздь, на котором держалась рама. Заодно он все же попытался подлечить и ножку стола. Ужин от этого на время прервался.

- Вася Григорьевич рассказывал мне, что вы почти что Кулибин, - сфантазировала Катя во имя покоя и мира.

Кульков согласно кивнул.

Отметив про себя, что Григорий Кузьмич был единственным нарушителем безупречно соблюдавшихся правил домашнего движения, Катя оценила и то, что Вася нарушителя штрафу не подвергал. Эту терпимость к действиям Григория Кузьмича, в которых участвовал и молоток, Катя сочла результатом Васиной тактичности, его преклонения перед старостью со всеми ее безобидными чудачествами.

Произведя глубокую разведку, выяснив обстановку в Васином доме, Катя стала прощаться.

- А Сонина статья? - неуверенно напомнил Вася уже в прихожей.

- Ах, да!

Катя совсем забыла… Ссылаться на склероз было преждевременно, и она сослалась на "Вечернюю серенаду" Шуберта: фортепианное творчество Сони отвлекло-де от творчества литературного. Ее фантазия мгновенно подсовывала нужные аргументы.

Соня залилась клюквенным морсом той же кондиции, каким заливался Вася. И сомневающейся походкой отправилась за статьей. Пока она отсутствовала, Анастасия Петровна, взглядом испросив Васиного разрешения, пригласила Катю "как-нибудь заходить".

- С Александром Степановичем заходите. И с мамой. Она все такая же… очаровательная?

Вопрос прозвучал тихо и грустно: члены Васиного семейства внешним очарованием похвастаться не могли. "Так вот, где-нибудь на Севере, в непогоду, - подумала Катя, - произносят: "А на юге сейчас тепло!""

Соня, вобрав длинную, как у отца, шею в плечи, принесла тетрадь выгоревшего бледно-зеленого цвета.

"Как дружили в "Могучей кучке"", - пробежала глазами Катя.

- Мы это напечатаем, - сказала она. Будто школьный журнал издавался печатным способом.

3

- Пришла беда - отворяй ворота! - пробормотал самому себе Александр Степанович, входя в калитку, поскольку "отворить ворота" он бы не смог, если б даже и захотел: их в дачном заборе не было.

Юлия Александровна задержалась на работе. И он пригласил Катю в наизусть заученную ими прогулку, о которой говорил.

- Это не путешествие по местам моей боевой славы, но, я бы сказал, путешествие по местам Васиной верности.

В рецензиях на малининские научные труды неизменно подчеркивалось, что они посвящены нравственной теме и проникают в нее глубоко.

- Я не водолаз, чтобы глубоко проникать! - сердился Александр Степанович. - Если проникаю по-своему, уже предостаточно.

Но главным образом его раздражала первая часть похвалы. Он был уверен, что никакой "темы нравственности" не существует, ибо нравственность всеобъемлюща.

- Неужели можно вообразить, что тот, кто безнравственно ведет себя под крышей родного дома, по отношению, допустим, к матери, будет высоконравственным в заводском цехе, на сельском поле или на поле боя?

Каждого педагога Александр Степанович считал проповедником. Но лишь в том случае, если сам он жил и поступал согласно своим воспитательным проповедям.

Вася Кульков, по убеждению Александра Степановича, жил и поступал именно так. Катя страстно разделяла это убеждение дедушки.

- Воспевать верность, неразрывность дружеских уз - почтеннейшее занятие. Но подкрепить эти воспевания собственными поступками - еще более почтенное и более трудное! - в очередной раз сказал Александр Степанович внучке, когда они через сосняк брели тем самым памятным путем на поляну, окруженную березами, искусно сочетавшими гигантский рост с женственностью и изяществом.

"Прошло шесть лет, а все то же самое, - подумала Катя. - Там, где иглы, я слышу, как дедушка дышит, а там, где листья, он дышит нормально".

Катя знала, сколь ценит дедушка давние спасательные действия Васи, и могла бы блаженно поддакивать, если бы не ощущала все, что он говорил, предисловием к чему-то тревожному. Хваля Васю, дедушка мысленно его кому-то противопоставлял.

- Что-нибудь случилось? - спросила она.

Александр Степанович считал, что юную душу не следует убаюкивать: "К встречам с хорошими людьми наших питомцев готовить не надо (здесь само собой все будет в порядке!), а вот к встречам с плохими - необходимо!"

Обманывать детей Александр Степанович не умел. И поэтому сказал внучке:

- Написали, что мама не может работать в институте, где я проректор.

- Кто написал?

- Если бы знать… Наше с мамой педагогическое содружество обозвали семейственностью. И Васю еще приплели: одна, дескать, компания.

- В чем же вас… обвиняют?

- В семейственности, - повторил дедушка.

Катя слегка успокоилась. Ей казалось: ничто, происходящее от слова "семья", не может служить обвинением.

Александр Степанович беседовал с внучкой обо всем, что ему не давало покоя. И теоретически обосновывал это.

- Тысячу раз прав Макаренко! - восклицал он на научных советах и конференциях. - Особенность разговора с детьми - в литературе ли, в реальной ли жизни - состоит не в том, о чем говорится, а в том, как говорится. То есть, по мысли Антона Семеновича, ребенок способен понять все, абсолютно все. Но чтобы он разобрался в сложных проблемах бытия нашего, форма разговора - это самое как! - должна быть особой. Кто владеет такой формой, тот и есть воспитатель!

- Только не превращай Катю в подопытного кролика, - предупреждала Юлия Александровна. - Не экспериментируй на родном человеке. Не испытывай на ней свои педагогические теории.

- Наоборот, я сам выгляжу кроликом, - отвечал Александр Степанович. - Она через меня познает сложности и несуразности взрослого духовного организма.

"Ребенка мало любить - его надо уважать" - это было одним из основных педагогических убеждений Александра Степановича. Катю он уважал до такой степени, что, общаясь с нею в тот вечер, изменил своему другому воспитательному кредо: не облекал беседу с внучкой-шестиклассницей в особую форму, учитывавшую ее возраст. К тому же он был уверен, что, не отбирая у юных ни одной привилегии детства, надо научить их страдать, склоняться горестно над чужими ранами, ибо хныкать по поводу собственных царапин они научатся сами.

Исходя из всего этого, Александр Степанович и сообщил о письме, обвинявшем его, Юлию Александровну и Васю Кулькова в "семейственности".

- Я бы мог доказать, что многим людям, ставшим гордостью человечества, родственные узы, объединяя, умножая силы, помогали служить делам благороднейшим.

- И докажи! - посоветовала Катя.

- Ну да… Попробуй назвать бессмертные имена! Сразу услышишь в ответ: "Причисляете себя к этому рангу?" Но ведь кто-то - не помню уж кто сказал: "Хочешь понять обыкновенное - примерь на великое!"

Катя поняла, что, если дедушка прибегает к такому количеству цитат и сравнений, ему, маме и Васе грозит нечто опасное. Признаки тошноты зашевелились в желудке и неспешно стали подкатываться к груди и горлу. Словно грозя тому, кто поднял свою неопознанную руку на любимых ею людей, Катя стиснула кулаки: детству свойственно отстаивать справедливость в драке, а не в словесных дискуссиях.

- И про Васю… тоже написано?

- Это уж вовсе бессовестно! - возмутился Александр Степанович так зычно, что эхо подхватило его возмущение. - Накалякали, что Вася фактически мой сын. Хотя отца его зовут Григорием Кузьмичом и он, слава богу, жив-здоров. Выходит, что семейственность создалась вопиющая!…

То, что Васю посчитали сыном Александра Степановича, Кате понравилось.

- И лизоблюдом его назвали, - потише добавил Александр Степанович.

Катя подумала, что уж лучше бы Васю назвали хулиганом или еще кем-нибудь.

- Оказывается, это не первый донос. Был еще один. Его от меня скрыли… И в обоих случаях Вася пострадал больше всех: согласись, считаться покровителем, благодетелем приятней, чем лизоблюдом и прилипалой. Таким, я уверен, макаром! - Александр Степанович оглянулся, по привычке проверяя, не слышит ли его Юлия Александровна. Хоть она была в городе. "Говори уж лучше - "таким Антоном", - советовала ему дочь. - Пусть думают, что ты имеешь в виду Макаренко".

- Самое чудовищное, знаешь, что? - спросил Александр Степанович.

- Что?

- Оба доноса написаны детской рукой. Одной и той же… Стало быть, кто-то, называющий себя педагогом и работающий в нашем институте, вовлек ребенка в интригу. Неважно, против нашей семьи или против другой, но вовлек… Ребенка! Это не подлежит прощению. - Александр Степанович беспощадно лупил свою голову. И она бы, вероятно, не выдержала, если б не была до такой степени львиной. - Это же патологический факт. Повторяю: прощению не подлежит!

Он продолжал нарушать педагогическую теорию о необходимости особой манеры разговора с детьми. Рассказывал внучке все как есть, без купюр, которых требовал ее возраст. И теми же словами, какими рассказывал бы своей взрослой дочери, если б не боялся снова ранить ее хоть малейшей неприятностью после того ранения, что перенесла она шесть лет назад, и последствие которого - женское одиночество - грозило не покинуть Юлию Александровну никогда. Не излиться огнедышащей откровенностью вулканический малининский характер в тот вечер не мог.

- Неужели девчонка какая-нибудь сочиняла? - захотелось уточнить Кате.

- Нет, я уверен, что в обоих случаях писал мальчик. Не сочинял, а писал под диктовку.

- Почему ты уверен?

- Девичьи почерки сохраняются на всю жизнь. Особенно почерки отличниц, аккуратисток… Тогда нелегко бывает по буквам и словам определить возраст. Мама, к примеру, выводит те же четкие строки и с тем же умеренным наклоном, что выводила в третьем классе или седьмом. А тут строчки разухабистые, буквы отпускают поклоны в разные стороны. Мальчишка писал… Это я безошибочно определяю!

Помолчав, он сообщил:

- Вася включился в борьбу. Куда-то поехал…

- Он, конечно, и вас с мамой защищает. А не только себя! - выразила уверенность Катя.

- Тоже пытается доказать, что от слова "семья" не могут происходить слова с негативным… то есть плохим значением. Мы с Васей думаем, что для неправедного… то есть нечестного использования родственных отношений (а это бывает!) надо бы изобрести другое обозначение. Ты согласна?

Катя всегда соглашалась с дедушкой. И тем более с Васей!

- Вот если на заводе или на фабрике работают отец, мать и их дети, это именуется трудовой династией. А если то же самое в педагогическом институте - семейственность! Почему, а?

Катя в свои двенадцать с половиной лет не смогла ответить на этот вопрос. Но и Александр Степанович в свои пятьдесят восемь тоже не смог.

- А это письмо разорвать нельзя? - простодушно поинтересовалась Катя.

- Что ты? Ни в коем случае!

Дедушкина львиная голова вновь подверглась отчаянной трепке.

- Нельзя разорвать?

- Нельзя… Потому что кое-кто в институте именует такие письма "письмами трудящихся". Нонсенс, конечно! То есть чепуха… - Александр Степанович обычно находил синонимы слов, которые внучка могла не понять. - Под письмами трудящихся надо разуметь только письма людей порядочных. А если столь уважаемым именем награждать доносы и пасквили… ну, ложь, одним словом, не кощунство ли это?

Отравленная стрела была нацелена не только в него самого, не только в Васю, но и в Юлию Александровну… И Катя поняла, что дедушка скоро не успокоится.

- Одного моего знакомого, директора педучилища, пятый год, как раз перед самым его днем рождения, атакуют доносами. И что ж? На глазах у всех, кого он учит и кем руководит, прибывают комиссии. Обвинения в основном не подтверждаются. Но как же он после этого может воспитывать, обучать? Кто ему будет верить? Сама процедура почти следственного разбирательства - уже тень на репутации человека. А она чистая… Незапятнанно чистая! Я ручаюсь за него, он мой бывший студент.

- "В основном не подтверждаются"? - уловила дотошная Катя. - Немного он, значит, все-таки виноват?

- Что-нибудь, Катюша, обнаружить можно всегда. Ну, к примеру… Должна на столе быть одна чернильница, а стоят две. Излишество! Вот тебе и пункт в заключительном документе… А если подсчитать, сколько народных денег уходит на комиссии, которые обнаруживают "что-нибудь"?

Катя испугалась, что на поляне, окруженной березами, у которых гигантский рост не отобрал изящества, дедушка вновь, как поверженный витязь, раскинется на траве. А Васи-спасителя рядом не было.

- Давай вернемся, - попросила она.

Но Малинин еще не все высказал. Катя поняла, что он должен разрядиться здесь, в лесу, чтобы протестующая энергия не осталась в нем и, мечась внутри организма, не задела бы сердце.

- Раньше за оскорбление вызывали к барьеру. На дуэль то есть… - пояснил Александр Степанович. - "Две пули - больше ничего - вдруг разрешат судьбу его…" Пальбу устраивать, я уверен, не следует. Но ведь пасквили даже бессмертных до отчаяния доводили. Нет уж… За нападение на человека с кастетом или с ложью отвечать надо.

Дедушкины слова были очень похожи на те, которые два года назад при подобной же ситуации произносил Вася. Катя не могла про себя не отметить это.

- А вот здесь Вася тебя спасал, - напомнила она.

- Нет, ты подумай… - опять зарядился энергией протеста Александр Степанович. - Давным-давно была такая история… В одной газете, областной, кажется, или в ведомственном журнале (до войны это было, и я запамятовал, где именно!) напечатали разоблачительное письмо. Обвинили человека во всех смертных грехах. Сначала опубликовали, а потом проверили. Факты не подтвердились… Не оказалось грехов! Вызвали в редакцию объект нападок… то есть человека этого, которого обвинили. Чтоб извиниться! А он не пришел.

- Обиделся?

- Нет, он умер.

- Как умер?…

- Обыкновенно… Кровоизлияние на почве острых переживаний. И что ты думаешь? Сотруднику, который вовремя не проверил письмо и оболгал человека, объявили выговор. Даже строгий! Но ведь он совершил убийство. А за убийство что полагается?

- Смерть, - со свойственной ей бескомпромиссностью заявила Катя.

- Ну суд хотя бы… А тут выговор. Непостижимо! Ненаказуемое убийство получается. А у человека, между прочим, жена, дети… И старая мать. Я об этом в своей последней монографии написал.

Эхо начало повторять мысли дедушки - и он приглушил голос.

- Ложь, клевета… Они же разъединяют людей. А людей надо объединять! Вася об этом две диссертации защитил. И даже, я бы сказал, защитил не столько диссертации, сколько законы дружбы и братства. Честное разоблачение - это очистительная волна. Она благородна, необходима! Но если с помощью псевдоразоблачений сводят личные счеты или прокладывают дорогу корыстолюбию?… Когда разоблачают клеветники и демагоги…

Александр Степанович не мог с ходу подобрать синоним к слову "демагоги" и замолчал.

Хотя вообще-то был убежден, что ребенок способен понять все на свете! С внучкой да еще в лесу он мог не сдерживать себя, не оглядываться по сторонам… Его устраивали и моментальность Катиного восприятия, и то, что "утечки информации" быть не могло.

Все же он сказал:

- Умолчание - разумеется, форма лжи. Но в некоторых случаях наиболее допустимая. Так что маме ни слова. Договорились? Довольно с нее…

4

Юлия Александровна часто сравнивала Васину жизнь с жизнью Александра Степановича.

- Ты прошел путь от учителя до ученого… А он от института до института! Студент, аспирант, заместитель декана, декан… С учителями общался лишь тогда, когда сам был школьником.

Малинин сперва преподавал в школе литературу и русский язык, потом стал директором школы и лишь после этого пришел в институт. Точнее сказать, его туда привел ректор, которого все называли по фамилии: Туманов. Юлия Александровна ступень в ступень прошла той же лестницей.

- У каждого своя дорога, - возражал дочери Александр Степанович. - А ты хочешь, чтобы все считали нашу с тобой стезю единственно возможной. На каком основании?

- На основании правил закономерности, - негромко, но кропотливо отстаивала свою точку зрения Юлия Александровна. - Воспитатель, не ведавший школы? Это все равно, что агроном, не ведавший поля.

О ректоре института Туманове все говорили с восторженным придыханием. Он был легендой: старые учителя города при упоминании его фамилии мечтательно закатывали глаза, словно он олицетворял лучшие и невозвратные годы их жизни.

Назад Дальше