- Будучи ректором, по сути, остался учителем, - рассказывала Юлия Александровна. - Каждый деятель педагогической науки обязан продолжать быть учителем. Хотя бы в душе! Иначе какой же он воспитатель?
Александр Степанович тоже восторгался Тумановым, но без обычной бравурности, а с какой-то беспомощной грустью.
- Всем помогал… Никому и ни в чем не отказывал. Но, всем помогая, здоровью своему этим помощи не оказал. А никому не отказывая, самому себе отказывал не то что в отдыхе, а даже в кратковременной передышке. И вот результат…
Институтом Туманов в последние годы руководил главным образом из больницы. В таких обстоятельствах Александр Степанович болеть не имел права.
- Тяжело раненный командир доверил мне свою боевую часть! - по-военному подтягиваясь, заявлял Малинин.
Он не случайно употреблял такую терминологию: они с Тумановым вместе ушли на фронт летом сорок первого года.
- Он в ту пору не раз прикрывал меня, - вспоминал Александр Степанович. - Теперь я должен прикрыть его.
Ректора Катя впервые увидела в больничном парке, когда вместе с дедушкой навещала Туманова. Он был умным, маленьким и веселым… Называл дедушку Сашей, а Саша его, Алексея Алексеевича, - Алехой.
Алеха, Саша и Катя бродили среди людей в одинаковых унылых халатах. Но сам ректор был в модном густо-синем костюме, возмещавшем своей элегантностью нестройность фигуры. Рубашка с вроде бы отлитым из синего металла воротничком, безупречно завязанный галстук, подстроившийся под цвет костюма и рубашки, - все это свидетельствовало о жизнелюбии Алексея Алексеевича. Но настойчивей всего об этом напоминали его глаза - ничуть не уставшие, азартно подмигивавшие проходившим мимо медсестрам.
- Здоровые у меня только глаза и уши, - сообщил Алексей Алексеевич. - Все остальное - утиль! Да еще на фоне прогрессирующего диабета.
Он расхохотался по этому поводу.
- А как тебе разрешили щеголять по больнице в костюме? - удивился Александр Степанович, на время превратившийся в Сашу.
- Как разрешили? В порядке сочувствия! Знаешь, Саша, безнадежно больным позволяют все пить и все есть. А мне позволили это… Как известному в городе пижону! Кстати, запомни… Я все обдумал: если, как говорится, откину копыта, ректором будешь ты. Я написал… Не завещание, нет! Зачем такой реквием? А веселую докладную записку. Дескать, в виде шутки хочу забежать вперед события, которое неминуемо. Рано или поздно, Саша! Только в этом смысле: рано или поздно… И ты, Катя, подтвердишь: старик, скажи, так хотел. Слышала собственными ушами! - Он снова расхохотался. - Жить надо до конца жизни!
Оспаривать то, что он говорил, возражать было глупо. И Малинин с Катей тоже расхохотались, но не так естественно, как Алексей Алексеевич, а нехотя и натужно. Чтобы скрыть это, Катя спросила:
- Почему вы к нам в гости никогда не приходите? - Приходил! Случалось… Но то заваливался чересчур поздно, и ты, маленькая, уже спала. То была в пионерлагере, то в каком-нибудь туристском походе… У меня даже создавалось впечатление, что ты меня избегаешь.
- Ну, что-о вы? - от смущения с непривычной для нее манерностью возразила Катя.
- А если по правде сказать… мы с Сашей предпочитали гулять вдвоем. Сначала в дружеских компаниях… - Он подмигнул, с наслаждением вспоминая о той лихой поре жизни. - А в более поздние годы - на свежем воздухе. Мне давно уж предписано поглощать кислород в максимальных количествах.
Катя ко времени прогулки по больничному парку успела стать семиклассницей - и неожиданно для себя подумала, что могла бы влюбиться в Алексея Алексеевича. Но тут же вспомнила Васю - и устыдилась своей ветрености, пусть даже мгновенной.
Семьи у Туманова не было: ее унесла блокадная зима в Ленинграде. "Заводить вторую мать или вторую семью не считаю возможным", - пересказал как-то Александр Степанович слова своего друга. И добавил:
- Это единственное его убеждение, которое я полностью разделить не могу.
- Откуда же у него такой оптимизм? - размышляя, произнесла Юлия Александровна.
- От уважения к окружающим. Не считает возможным взваливать на них свои беды. Все загнал внутрь… пожертвовав при этом здоровьем.
- Ты любишь ходить в школу? - спросил вдруг у Кати Алексей Алексеевич. И взглянул на нее глазами, которые вытягивали честный ответ. В них было прямодушие, от которого бы ложь не смогла увернуться.
- Люблю, - ответила Катя.
- Молодец ваш классный руководитель! Или руководительница?
- Руководительница.
- Это особого значения не имеет… Сейчас ратуют за призыв мужчин в школу. И я ратую! Не могу выбиваться из хора. Да и солист должен петь с хором в унисон! Но учительский дар полом не определяется. Женщина может быть с твердым характером, а мужчина - с дряблым. Вообще же женщины ближе к детству… Я не настаиваю на этой позиции. Но и противоположную не стоит слишком канонизировать. Стало быть, классная руководительница у вас молодец? На заводе есть директор, начальники цехов - от них в глобальных измерениях зависит главное. Но чтобы рабочий с удовольствием шел к станку, должен быть душа-бригадир. В человеческом ракурсе! Я знаю, что нет ничего сомнительней аналогий… Но тут некоторое сравнение возникает.
Потом он спросил у Кати:
- А ты кем хочешь быть? Прости за надоевший вопрос.
- Я? Как дедушка и как мама…
- Таким образом, и как я? Ну, Саша, если б не было поздно, я бы воспользовался твоим опытом семейного воспитания: ни один из моих родственников в учителя не подался. Наверно, решили, что труд педагога обязательно сочетается с диабетом. И другими болезнями, не подлежащими излечению. - Он помолчал и добавил: - О намерениях сына и дочери ничего сказать не могу. Они не успели их высказать… Возникло молчание. Туманов задумчиво прервал его:
- Они бы, пожалуй, могли пойти в педагоги. Чтобы сделать папе приятное. Как ты думаешь, Саша?
- Так же, как ты.
- У нас все сотрудники говорят, что думают так же, как ректор. А что на самом деле думают, не всегда разберешь. Но мы-то друг в друге уверены?
- Да, Алеха…
Ректор вновь обратился к Кате.
- Коль решила идти нашим путем, запомни: главное - воспитывать человека и специалиста одновременно! Не отрывая одно от другого ни на мгновение. Даже прекрасный человек без дела - не человек. Но и блестящий специалист без душевных достоинств - тоже учительский брак. Поняла?
- Поняла.
- Это тебе мое педагогическое завещание. Опять я про смерть… Хотя поэты, например, всегда думали о любви и смерти!
Он азартно подмигнул медсестре. Но она по молодости слишком строго предупредила, что время посещений уже истекло.
- Вскормленный в неволе орел молодой!… - посочувствовал себе самому Алексей Алексеевич.
И бойко зашагал по больничному парку. Потом обернулся и, сложив руки рупором, точно был где-то на фронтовой переправе, крикнул:
- Саша, будь на посту! Но так, будто на посту двое… Создай этот мираж!
- Спи спокойно, Алеха! Тьфу ты…
Александр Степанович оборвал себя и подумал, что дочь права: в русском языке каждое слово и все ходячие выражения имеют смысл остро определенный. Надо думать, что говоришь!
- Это ты правильно сформулировал! - все еще сквозь рупор согласился Алексей Алексеевич.
Расхохотался и пошел дальше.
- Ты не рассказывал ему о своих… приступах? - спросила Катя дедушку, когда они возвращались от Алексея Алексеевича.
- Зачем? Пусть думает, что я в силах действовать за двоих.
- Но ведь у тебя тоже есть… прогрессирующий фон. Фронтовая контузия…
- Ну и что? - по-ректорски бодро ответил Александр Степанович.
Катя знала, что стоять на посту за двоих ему помогает Вася. И что именно он создает впечатление, будто на посту стоит человек не только с львиной внешностью, но и с львиным здоровьем.
В отсутствие ректора Александр Степанович считался исполняющим его обязанности.
- Но не следует принимать временные права и обязанности за постоянные, за свои, - говорил он дома. - Поэтому я не покидаю проректорской комнаты, - и в кабинет Алехи перебираться не собираюсь. Хотя предлагают. Говорят, из проректорского кабинета распоряжения и звучат всего-навсего по-проректорски.
- Правильно делаешь, - согласилась Юлия Александровна - Зачем садиться в чужое кресло? Сиди на своем стуле.
Дедушка продолжал сидеть на своем стуле… Но когда чувствовал, что может сползти с него на пол, как с того березового пня на траву, поспешно звонил Васе и говорил:
- Мне что-то не по себе.
И Вася, по-деловому вытянув шею, не выдавая тревоги, поднимался со второго этажа на третий, где располагалось высшее институтское руководство.
В минуты сердечных приступов, "усугубленных последствиями контузии", Александру Степановичу непременно виделся пень, вызывавший ощущение обезглавленности, утерянной мощи. "Почему бесчувственного человека сравнивают с деревом, а дурака с пнем? - не раз недоумевал Александр Степанович. - Дерево, его всепроникающая корневая система - это же олицетворение жизни и, стало быть, чувств. А могучие пни? Сколько в них мудрой скорби… Может быть, все ходячие сравнения и словесные обороты обладают четкой определенностью, но бесспорностью - далеко не все".
Александр Степанович и Вася запирались в проректорской комнате… Врачей условились ни при каких обстоятельствах не вызывать.
- Фамилия Туманов, - говорил Александру Степановичу, гуляя по больничному парку, его друг ректор, - намекает на то, что институт наш плывет, как в тумане, "без руля и без ветрил". Так что ты, Саша, обязан выглядеть морским волком! Впрочем, львом… Это на тебя больше похоже!
И Александр Степанович держался. Вася уже изучил повадки малининских приступов - и научился отбивать их атаки, даже обращать их в бегство.
- Ты, Вася, можешь стать по совместительству деканом в мединституте, - восторгался Александр Степанович, возвращаясь в нормальное рабочее состояние. - Но признайся: и в педагогику и в медицину продвинул тебя я!
- Вы, Александр Степанович… Вы! - трепетно соглашался Кульков.
Операция "Пень" называл каждый такой случай Александр Степанович. Юлия Александровна в эти операции посвящена не была. Поэтому она сказала отцу: - В институте считают, что ты без Васиных подсказок не способен решить ни одной задачи. Запираетесь как влюбленные!
- Коллегиальность! - отшучивался Малинин.
- Двое в запертой, отгороженной от всех комнате - это не коллегиальность, а групповщина.
"Еще немного - и она произнесет столь любимое дедушкой слово "семейственность", - ужасалась Катя. - Сколько можно терпеть эту несправедливость? Я должна доказать, что Вася - рыцарь, спаситель… Обязана! Но как это сделать?"
5
В свободные часы Александр Степанович пытался развлекать семью, чтобы Юлия Александровна не ощущала одиночества. Но она ощущала - и это иногда прорывалось беспричинным, как считала Катя, раздражением.
Однажды атмосфера, несмотря на забавные дедушкины воспоминания, все сгущалась: выяснилось, что забавные истории Юлии Александровне были давно известны и что она даже Александра Дюма по нескольку раз не перечитывает.
Очень вовремя зазвонил телефон… Катя обрадовалась, потому что телефонные дедушкины беседы часто преображали обстановку: Юлия Александровна, вслушиваясь, вновь проникалась уважением к позициям, научной бескомпромиссности отца и осознавала свое необъективное к нему отношение, постепенно и виновато сменяя его на объективное.
- Что мне дороже - друг или истина? - произнес в трубку дедушка. - Вы мне не первому, я слышал, задаете такой вопрос… Дороже то и другое! А верность другу на этот раз не вступает в конфликт с верностью истине. Вы не убеждены? Тогда мне придется забрать статью. - Выслушав контраргументы, Малинин непримиримо отчеканил в трубку: - Ни одного эпитета не уступлю! Что? Конечно, беру на себя: под статьей же стоит моя фамилия, а не ваша.
И, не попрощавшись, повесил трубку.
- Ничего… Напечатает так, как написано, - пробурчал Александр Степанович, возвращаясь к столу.
- Рецензию на очередную кульковскую книжку? - уточнила Юлия Александровна.
И Катя поняла, что этот звонок предгрозовую духоту на озон не заменит.
- Хочу тебе напомнить, отец, упрямство и бескомпромиссность - понятия разные. Представляю себе, сколько неумеренных прилагательных ты прицепил к каждому существительному в этой статье! Победный марш из оперы "Аида"? И по такому мелкому поводу?
- Мелкому? - Александр Степанович упер огромные, поросшие сединой кулаки в стол. - Проповедовать дружбу и братство в наше время… Что может быть прекраснее этого?
- Достойному делу надо достойно служить. Иначе оно компрометируется.
- Он служит достойно и в науке, и в жизни.
- Ну в жизни-то он служит только себе.
- Значит, я что, слепец? Или глупец?
- Просто ты приписываешь людям свои качества, думаешь, что они взирают на мир твоими глазами. Воображаешь Кулькова своей копией, а он, я думаю, твой антипод.
- Потому что из молодых да ранний? Обожаю выдвигать молодых! Это наш долг. Вы-дви-гать!
- Но не протаскивать Слова в русском языке имеют четко определенный смысл! По-моему, почти все завучи и школьные директора города - твои выдвиженцы. Я же их "антиподами" не называю.
"Что мама говорит? Если б она знала! Если б знала… - молча терзалась Катя. - Я должна доказать ей. Обязана!"
И вдруг жажда защитить Васю подсунула ей сюжет - хитроумный, но, как показалось Кате, беспроигрышный.
"Он не фанатик?" - спрашивала Юлия Александровна о Васе Кулькове. А дочери она иногда задавала не менее прямой и обескураживающий вопрос: "Ты у нас не авантюристка?" Александр Степанович начинал защищать внучку, вместе с тем утверждая, что если Кате действительно досталось его обаяние, то внешние признаки авантюрности могут быть.
Катя решила сознательно сочинить глубоко незрелую, ошибочную статью "Друг или истина?" и опубликовать ее в своем рукописном журнале. Она вознамерилась наперекор мнению мамы и здравому смыслу доказать, что друг в любых случаях выше истины и что братские отношения великих людей, детально изученные Васей Кульковым, якобы тому живое свидетельство. Она напишет статью вопреки логике, а Вася придет и вопреки логике ее защитит. Хотя здесь будет и "вопреки" и "по воле"… По воле верности их семье. По воле благодарности дедушке! И мама наконец-то отбросит, даже отшвырнет свое неверие, свои подозрения.
Катя заранее показала Васе статью, и он, заливаясь клюквенным морсом, упрятал полшеи в плечи. Затем прочитал еще раз, по ходу как бы разбавляя морс водопроводной водой. И посоветовал:
- Все-таки… обозначь вверху справа: "В порядке обсуждения". Тогда (пусть это не прозвучит цинично!) и спрос будет иной.
Но Катя мечтала, чтобы спрос с нее был беспощадный, чтобы она начала пускать пузыри, утопая, а Вася бы протянул руку и спас ее. Как он протягивал руку, чтобы массировать поросшую сединой грудь дедушки…
- Вам статья-то понравилась? - Катя захотела без обиняков выяснить, что ее ждет.
- Она подкупает своей необычностью, откровенностью!… Катя облегченно вздохнула: статья, которая занимается подкупом, хорошей считаться не может.
- Некоторые ворчат по поводу молодых, - продолжал Вася. - А они, оказывается, готовы стоять так вот, плечом к плечу… Но "В порядке обсуждения" все-таки припиши.
- Я хочу, чтобы обсуждение состоялось у нас в восьмом классе "А". Вы сможете прийти?
- Я не смогу… не смочь! И Соня вместе со мной придет. Хоть класс ее параллельный… в данном случае параллельные пересекутся.
"Параллельные при всем желании пересечься не могут", - подумала Катя. Но возражать не стала: пусть мнение учительницы литературы, ее классной руководительницы, утверждавшей, что сила образа в его безупречной точности, на сей раз не подтвердится.
- Сонечка тоже, как ты знаешь, увлеклась фактами из жизни великих! Я рад, что это увлечение уже выплеснулось на страницы твоего журнала. Правда, она ограничила круг своих изысканий музыкой. Но вместо фамилий Бородина и Римского-Корсакова можно поставить имя любого выдающегося художника или ученого: все выдающиеся чем-то похожи.
Когда Вася начинал размышлять, каждая фраза, вылетавшая из его рта, представлялась Кате афоризмом и мудростью.
Обсуждение проблемы "Что дороже - друг или истина?" вела как раз учительница литературы Ольга Анисимовна, которая тяготела к точности, будто преподавала физику или химию. Присутствие декана пединститута было событием: пришли даже учителя из других классов. И все сразу раскрыли блокноты, чтобы записывать… Но раньше всех явились Вася и Соня. Сонечка взирала на отца, как первая скрипка взирает на дирижера, когда в зале театра оперы и балета, словно лишаясь внутренних сил, затухает, сникает люстра.
- Я думаю, мы детям ничего не будем подсказывать и навязывать? - обращаясь к Кулькову, сказала Ольга Анисимовна, которая всех своих воспитанников, в каком бы классе они ни учились, называла "детьми".
Кульков согласился неторопливым кивком.
Катю в классе побаивались и любили (в данном случае страх любви не перечил!), и все наперегонки бросились выказывать ей свои чувства: хвалить за надежность, за неумение вилять. Катя этого ожидала - и подготовила одно острокритическое выступление и одно вовсе разгромное, которые должны были прозвучать из уст ее лучших подруг. Но подруги, скованные присутствием Кулькова, затаились и онемели. Соня напряженно ждала указующего отцовского сигнала. Но и сигнал медлил.
- Мы обсуждаем не Катю, а ее статью, - попыталась что-то прояснить Ольга Анисимовна. - В результате ваших речей вырисовывается, обнажается важность и актуальность вопроса: кто нам дороже - друг или истина? Катя или правдивое слово о ее статье? То есть, конечно, дороже Катя. Но должна ли любовь к ней помешать нам произнести слово правды? Так будет точнее.
Тогда поднялся Кульков.
- Я выступлю от своего имени и от имени своей дочери. Мы дома согласовали позиции.
Сонечка уткнулась взором в пол, как музыкант, который больше не ждет дирижерских указаний, потому что его партия в оперной, балетной или симфонической партитуре уже исчерпана.
Учителя сперва принялись усердно строчить по блокнотным листам, а потом застыли с авторучками и карандашами в руках.
Кульков говорил долго, около часа. Катя узнала, что Цицерон в свое время воскликнул: "Исключить из жизни дружбу все равно, что лишить мир солнечного света!", что Гельвеций считал самым верным способом "судить о характере и уме человека по выбору им книг и друзей", а что Макаренко не представлял себе дружбы "без взаимного уважения"… Она узнала, что Белинский, оказывается, заявил: "Друг мне тот, кому все могу говорить". Катя встрепенулась: уж не собирается ли Вася действовать по этому принципу? Но Вася двинулся дальше и от имени Шекспира провозгласил: "Только настоящий друг может терпеть слабости своего друга" Это ее обнадежило. А потом она и вовсе воспряла духом, - Вася обратился к словам Стендаля: "Умереть за друга при каких-нибудь исключительных обстоятельствах менее возвышенно, чем ежедневно и втайне жертвовать собой ради него".