- Ты слушай! В трехмерном, объемном зеркале отражаются все свойства соседнего мира, не только его внешность. И время отражается. А время - любое, в том числе и отраженное в чужом пространстве - обладает способностью самостоятельного движения… Это, кстати, я успел прочитать у Ришелье… И вот время - как измерение - начинает работать в отраженном мире само по себе. И толкает этот мир по пути автономного развития. И тогда он перестает зависеть от того, от которого отразился, начинает жить в собственной, только что возникшей реальности… Но он же существует не где-то отдельно, а в том трехмерном пространстве, где до его отражения был уже свой мир. И теперь получается, что они живут, перепутавшись друг с другом… Ох, я задурил тебе голову. И себе заодно…
- Мне ничего вы не задурили, - заметил мой собеседник с нахальной ноткой. - Все тут просто в этой системе… Ну, я же и говорил: многовариантность развития. Только непонятно, при каких условиях возникает отражение.
- Мне тоже непонятно. Пока мне казалось, что все такое я лишь выдумал, было действительно просто. Но разве это выдумка: и город Овражки, и Гора, и… - "И ты", - чуть не сказал я, но спохватился. - И эта картина…
- И сундук… - Сашка, по-моему, нарочно перешел на другую тему. Деликатно так… - Картина - это ведь тоже отражение мира… И может, у нее тоже свое развитие, только очень медленное, для глаза незаметное… Может, мальчик все-таки когда-нибудь дотянется…
- Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.
- Он не заревет… - Сашка, видимо, обиделся за Андрюса. Потом сказал: - А сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот… - Он покачал в свете уличной лампочки ногой с черной царапиной.
- Тот самый… - сказал я. Почему-то с беспокойством.
- На комоде стоит.
- Ну… и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.
- Ага… Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так тянется! - Сашка кивнул на Андрюса.
- Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.
- Он был пуст. Пока вы несли… - Сашка сел на скрипучей раскладушке. - Это ведь такой сундучок… В нем все, что угодно, может оказаться!
- Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.
- Не-е… - задумчиво сказал Сашка.
- А если и "не-е"! Какое наше дело?
- Но должны же мы ему помочь! - Сашка опять кивнул на Андрюса. Потом вскочил, включил лампу.
- Не выдумывай! - отрезал я. - Мы кто? Жулики?
- Но мы же ничего не возьмем! - возмутился он. - Только поглядим, если он не заперт! - И добавил: - Вы же сами видите - это не простой сундук. Вдруг в нем…
- Что?
- Вдруг… книга. Ришелье…
Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной ладонью. Но получилось это неубедительно. Потому что предательски шевелился уже червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска глухо толкнулось в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты - в куцей широкой маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок тигриной шкуры, костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и растянутой в полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.
- Сашка, нехорошо же это! Без спроса… Даже неприлично.
- Одним глазком…
- Ох, добром это не кончится.
Он еще шире растянул свои губы в трещинках.
- А может, и кончится.
3. Голос
Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты Глебовны. Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на комод. На сундук. Узорная жесть заблестела - ну точно как на картине. Сашка подтащил старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни. Встал на сиденье, оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты и продолжай. Но сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андрюса.
Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок раздался в натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но крышку не отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова, снова. Они складывались в дребезжащую мелодию - это играл музыкальный механизм. Какую-то колыбельную музыку. Кажется, "Рыбки уснули в пруду"…
- Ёшкин свет…
Мы подождали, когда механизм отзвучит, и Сашка медленно отвалил крышку. Глянул в сундук, опять помянул "Ёшкин свет". Я тоже заглянул с высоты роста. Был полумрак, но все-таки свет из прихожей отражался от белого потолка. И я разглядел, что в сундучке (вот уж действительно не знаешь, чего ждать!) - старинный телефонный аппарат. Блестели вилки, на которых лежала трубка, и кольца на микрофоне и наушнике.
Сашка не долго думая поднатужился и выставил телефон под лучи лампочки. Аппарат был, видимо, тяжелый. Мне показалось даже, что корпус у него из малахита. Наверно, тоже достояние старинной семьи Барнаво… Хотя такая ли уж старина? Почему тогда на корпусе вполне современный пластмассовый диск для набора?
- Зачем ты вытащил? - прошептал я. - Договорились же не трогать…
- Послушаем…
- Что послушаем? У него даже провода нет!
Но Сашка снял трубку, приложил к уху, потом придвинул мне. И в телефоне (без подключения, без шнура!) я услышал певучий сигнал.
- Хронофон, - со сдержанным удовольствием сказал Сашка. - Темпоральная связь. Ай да бабка Генриетта… Это знаете что такое? Это…
- Да знаю, знаю… - Я и правда знал. Но я не думал, что они бывают на самом деле, когда писал про такое в повести "Дети Кристалла". С ума сойти…
С ума я не сошел, но легкая обморочная невесомость окутала голову. Потому что… Это, значит, можно взять вот так, прямо сейчас, позвонить… Услышать… Раньше это бывало только во снах, и то не во всяких, а в редких, счастливых…
Какой выбрать день?
Конечно, тот, седьмого августа. Я даже число запомнил. Еще бы не запомнить, накануне маминого дня рождения. Преподнес тогда подарочек!..
С утра я увязался за большими ребятами, которые из автомобильных камер сделали "корабль" и решили прокатиться вниз по нашей реке Туре. Путешествие получилось чудесное, но за городом, у деревни Новый Бор, судно наше рассыпалось. И вовремя! А то вообще неизвестно, когда бы вернулись… С отмели мы выбрались на берег. Автобуса, на который мы надеялись (он изредка ходил из Нового Бора до городского рынка), не было и в помине. И побрели мы по тракту, толкая перед собой надутые камеры. Они были тугие, "сытые". А мы голодные, измотанные…
Домой я добрался чуть ли не к полуночи. И готов был полной мерой расплатиться за самовольное путешествие и за то, что пережила мама, считая меня потонувшим… Но расплаты не было. Мама со мной просто не разговаривала. Поставила на стол тарелку с пшенной кашей, молоко, хлеб, ушла в другую комнату и легла… До еды ли мне было? Как я подступал к маме с разных боков, как пытался все объяснить, как просил прощения! Она только лежала и всхлипывала…
Я на все был готов. Пусть даже моя юная тетушка Лика взгреет меня своей линейкой. Не буду ни отмахиваться, ни ругать ее. Но Лика укатила на каникулы, мы с мамой были вдвоем. Вернее, каждый теперь сам по себе…
Сейчас можно позвонить! "Я заигрался с ребятами, далеко от дома, приду поздно, ты не волнуйся!.." Потом, конечно, попадет, но зато не будет у нее такой тоски, такого страха…
Нервно и решительно я крутнул диск: 08.
Откликнулись тут же - девичий голос: "Пятая слушает".
- Это темпоральная?.. Девушка, можно город Новотуринск?.. Да… Даю: девятнадцать - сорок девять, август, седьмое… Да-да, ноль восемь - ноль семь. Телефон шесть полсотни три… На двадцать ноль-ноль местного… Нет, что вы, какая автоматика! Сорок девятый год… Да, кто подойдет…
Я знал, кто подойдет к пыльному настенному аппарату в коммунальном коридоре. Наша дверь к телефону ближе всех… Гудки зазвучали отчетливо, близко, будто не было между нами толщи лет. И голос - громкий, такой, что слышно почти как по радио:
- Это кто?.. Решка, это ты?
Господи, неужели правда?
- Решка, не молчи! Где ты носишься? Вечер уже!
Я онемел. Понял вдруг: если скажу хриплым своим инвалидным голосом "Это я", тогда что?
- Решка…
Вот мука-то!
Я встретился взглядом с Сашкой. Он смотрел испуганно и даже со страданием. Наверно, и я на него так же… Он вдруг взял у меня трубку. И звонко так:
- Мама!.. Мы тут с ребятами забегались, я забыл, что уже поздно… Ну, ма-а, ты не волнуйся только! Да нет, скоро я не могу, потому что далеко!.. Ну, я постараюсь, ты, главное, не бойся!.. Ага! Все, пока!.. - И брякнул трубку на рычаг.
С полминуты молча мы смотрели друг на друга. Потом горло у меня словно оттаяло.
- Сашка… Ты как догадался? - И неловко мне было, и благодарен я был, и даже в глазах щипало…
- А чего… - Он отвел взгляд, переступил на стуле. - Это у всех одинаково…
- Спасибо… Ты, брат, настоящий проводник, с тобой не пропадешь…
- Да ладно… - бормотнул он. Взъерошил пятерней загривок. Подумал… - А что, если Андрюсу позвонить?
- Кому?.. - Я все еще был в плену события. Неужели это правда? Я слышал ее голос?..
- Андрюсу, - с нажимом повторил Сашка. - Ну, мальчику с картины… Вы знаете, где он жил?
Я встряхнулся.
- В Шяуляе, в Литве. Едва ли у них был телефон. Тринадцатый год. Да и номер мы все равно не знаем…
- Жалко… Вот бы спросить: заглянул он все-таки в сундук или нет? И что там было тогда…
- Но, Сашка… Это же просто картина. Художник придумал сюжет, поставил мальчика, стал писать…
- А вдруг не так? Может, сперва было по правде… А телефон узнаем в справочном… Дайте трубку, пожалуйста…
Я дал. И хотел сказать, что мальчиков Андрюсов в Шяуляе во все времена было, наверно, полно - попробуй найти… Но в этот миг что-то большое заслонило свет.
4. На месте преступления
Сашка тихонько пискнул и рывком положил трубку. И кубарем - со стула. Я же в момент забыл телефонный разговор и связанные с ним переживания. Перепугался, как десятилетний Решка, зацепившийся штанами за палисадник в чужом огороде. Сашка притиснулся ко мне.
Генриетта Глебовна щелкнула выключателем. Затем неторопливо и молча, со сдержанным негодованием на челе она подошла, поставила телефон в сундук и торжественно опустила крышку. Жестяной механизм сыграл "Рыбки уснули в пруду"…
В общем, попались рыбки… Я чувствовал себя вдвойне дурацки из-за своей японской пижамы - этакий старый дурень, пойманный на ребячьей проказе. Полураздетому Сашке тоже, видать, было неуютно под ярким светом и неласковым взглядом.
Поразглядывав нас, Генриетта Глебовна вопросила:
- Интересно, как вы догадались об аппарате? И что вас к нему привело?
- Интуиция, - сокрушенно признался я. Не стал уточнять, что Сашкина интуиция, а не моя. - И, увы, неистребимое детское любопытство…
- Вот именно детское, - сухо подытожила Генриетта Глебовна. - Срам, судари мои… Конечно, Игорь Петрович, я могу объяснить ваши действия оригинальностью творческой натуры. Но все-таки… вы же взрослый человек!.. Это нездешняя вещь. Надо понимать, что с такими предметами не шутят.
- Уже понял, - сказал я покаянно.
- Мы и не шутили, - буркнул Сашка. - Игорь Петрович всерьез разговаривал.
Кажется, хозяйка чуть-чуть смягчилась:
- Ну и… получилось у вас?
- По-моему, да, - вздохнул я.
- Вам повезло… И все-таки, Игорь Петрович, какой пример для мальчика…
А мальчик бесшумно исчез. Я даже разозлился: что за дезертирство! Но Сашка тут же возник опять. Уже в завязанной узлом на пузе рубашке и зубчатых штанах. В этом наряде он обрел некоторую уверенность и заявил довольно дерзко:
- А чего! Вы же сами говорите: нездешняя вещь. Вот я и решил, что это будет в русле программы…
- Ах, "в русле"!.. Ты считаешь, будто программа "Пилигрима" дает право совать нос везде, куда захочется?
- Не везде… - набычился Сашка. - А будто вы не имеете отношения к "Пилигриму"…
- Ни ма-лей-шего! Не хватало мне в моем возрасте связываться со всякими сомнительными предприятиями!
Я сказал примирительно:
- Ладно, Сашка, давай просить прощения и обещать, что больше не будем.
- Никаких прощений, - пророкотала Генриетта Глебовна. - Считайте, что вы оба отшлепаны и поставлены в угол. Одного поля ягоды…
- Ну, что же… Пойдем переживать заслуженную кару…
- Не заслуженную, - упрямо сказал Сашка хозяйке. - Сами же вы своей картиной… как это… спровоцировали, вот!
- Что-что? - изумилась Генриетта Глебовна.
- Конечно! Там на ней мальчишка лезет в сундук, а тут этот сундук вот он, наяву. Кто удержится?
Генриетта Глебовна закусила улыбку.
- Ну, сударь мой! Так можно что угодно привязать одно к другому…
- Это не просто одно к другому. Это стереоскоп, - непонятно огрызнулся Сашка.
- Ладно, господа, ступайте спать. И благодарите судьбу, что сегодня я добрая… Только что помогла появиться на свет здоровому толстому мальчишке. Надеюсь, он в жизни будет более благоразумен и осмотрителен, чем вы…
- Поздравляю, - сказал я.
- Приятного сна… Впрочем, если желаете, я согрею чай.
- С вареньем? - спросил этот нахал.
- Нет, спасибо, - решил я. - Спокойной ночи. - И глазами показал Сашке: выметайся.
Когда мы оказались у себя, Сашка скинул штаны и рубаху и заметил хладнокровно:
- Все хорошо, что хорошо кончается.
- Просто чудо как хорошо… Стыд такой.
- А зато… - Он не договорил и полез под простыню.
Да, "зато"!.. Я помнил теперь, что в тот вечер мама сердилась недолго. Сперва, конечно, отругала: "Усвистал куда-то на весь день, а потом звонит будто с того света! Вот напишу отцу…" Но скоро мы помирились и вместе хохотали, слушая, как выступают по радио артисты Тарапунька и Штепсель…
Свет с улицы по-прежнему падал на картину. У Андрюса на ноге со съехавшим чулком сидел залетевший в форточку комар. Большой, черный. Мне показалось, что Андрюс шевельнулся, беспокойно двинул ногой. Я удерживался от смешного желания встать и прогнать подлое насекомое. А Сашка не удержался! Вскочил, шуганул комара и снова бухнулся на застонавшую раскладушку.
- Игорь Петрович, а вот он, Андрюс, кем сделался, когда вырос?
- Летчиком… Хорошим летчиком, храбрым. Собирался даже лететь через Атлантику. Тогда это было сложнее, чем сейчас в космос…
- И полетел?
Не хотелось мне на сон грядущий огорчать Сашку.
- Да, - сказал я. - По-моему, да…
Глава 5
ПОДГОРЬЕ
1. Равнина
Волокнистое небо Подгорной равнины излучало серовато-медный свет. Не поймешь - дневной или вечерний. Такой рассеянный, что предметы не отбрасывали теней.
Мы легли на траву. Она была ползучая и упругая, вроде пастушьей сумки. Из нее там и тут росли стебли со стреловидными листьями и желтыми колокольчиками. Колокольчики выглядели симпатично и пахли зубной пастой "Доброе утро". Но стебли были твердо-хрупкие, какие-то неживые, а на листьях - колючие усики. Сашка то и дело почесывался и поминал Ёшкин свет. Но вставать и менять место не хотелось.
Мы давно миновали речку, прошли с десяток верст без дороги по каменистому полю, на котором изредка темнели шапки коричневых кустов и торчали похожие на чудовищ скалы. А потом попали на это травянистое место и решили отдохнуть. Сжевали по бутерброду, хлебнули из фляжки холодного чая и теперь лежали просто так. Сашка положил руки под затылок, ноги согнул и смотрел в "потолок". Его колени торчали над колокольчиками. В здешнем, полном желтых тонов воздухе они казались золотисто-смуглыми. Я взглянул на свои руки. Они тоже были светло-коричневыми. Какой обманчивый свет! Словно сразу тебя покрыл крымский загар…
Я глянул вверх. Длинные волокна облаков тихо передвигались, хотя внизу не ощущалось ни малейшего ветерка. Облачные ткани были просвечены бледно-лимонными лучами.
- Что же это все-таки за излучение? - сказал я.
- Толком никто не знает… Может, это отраженный свет солнца, - отозвался Сашка.
- Какого солнца? Оно же… за толщей!
- Многие считают, что за толщей… А некоторые говорят, что там, наверху, все-таки небо. Особенно ребята… Бывает, что они делают воздушные шары из папиросной бумаги, надувают горячим воздухом и на нитке отпускают за облака. И вот нитка тянется, тянется иногда целый километр… А у Горы-то какая высота, если снаружи смотреть? Ну, метров триста самое большее. Куда же шар уходит?
- И куда же он, по-твоему, уходит?
- По-моему, там все-таки небо.
- А как же… каменный свод?
- Он тоже есть… И небо есть. Просто они в разных измерениях… Все это выяснить было бы очень легко. Надо только, чтобы кто-нибудь поднялся на большом шаре за облака.
- Неужели никто никогда не пытался?