§ 5
Настоящим объявляется выговор председателю Общества Палу Колнаи за то, что по его вине засохла общественная замазка. Прения настоящим заношу в протокол, как положено:
Председатель: Я замазку не жевал, потому что был занят войной.
Барабаш: Хм, это не оправдание.
Председатель: Барабаш все время меня дразнит; призываю его к порядку. Я с радостью буду жевать замазку, потому что знаю законы чести, и я затем и президент, чтобы ее жевать по уставу, но дразнить меня не позволю!
Барабаш: Никого я не дразню…
Председатель: Нет, дразнишь.
Барабаш: Нет - нет.
Председатель: Нет, да.
Барабаш: Нет - нет.
Председатель: Ладно, пусть последнее слово будет за тобой.
Рихтер: Уважаемое Общество! Вношу предложение записать в Большую книгу выговор председателю за небрежное исполнение обязанностей.
Все: Правильно! Правильно!
Председатель: Я скажу только одно: пусть Общество на первый раз простит меня хоть за то, что я вчера сражался, как лев, и был адъютантом, и в самый опасный момент бегал в шанец, и потом неприятель меня повалил, и я пострадал за отечество, - неужели мне еще страдать из-за того, что я замазки не жевал?
Барабаш: Это совсем другое.
Председатель: Нет, не другое.
Барабаш: Нет, другое.
Председатель: Нет - нет.
Барабаш: Нет, да.
Председатель: Ладно, пусть последнее слово будет за тобой.
Рихтер: Принимается мое предложение?
Все: Принимается, принимается.
Голоса слева: Нет, не принимается!
Председатель: Ставлю на голосование.
Барабаш: Требую поименного голосования!
Предложение голосуется.
Председатель: Большинством в три голоса Общество высказалось за то, чтобы председателю Палу Колнаи объявить выговор. Это свинство.
Барабаш: Председатель не имеет права грубить большинству.
Председатель: Нет, имеет.
Барабаш: Нет, не имеет.
Председатель: Нет, да.
Барабаш: Нет - нет.
Председатель: Ладно, пускай последнее слово будет за тобой!
За исчерпанием повестки дня собрание закрывается.
Секретарь: Лесик. Председатель: Колнаи.
Все равно остаюсь при своем мнении: свинство!
10
В желтеньком домике на Ракошской царила глубокая тишина. Даже жильцы, обычно собиравшиеся во дворе, чтоб вволю посудачить о том о сем, теперь на цыпочках проходили мимо двери портного Немечека. Служанки несли выбивать платье и ковры в самый дальний угол двора, да и там обходились с ними деликатно, чтобы шумом не потревожить больного. Если бы ковры умели удивляться, они, наверно, удивились бы, почему это нынче вместо яростного выколачивания их только осторожно, легонько похлопывают.
Время от времени в стеклянную дверь заглядывали соседи:
- Ну, как малыш?
- Плохо, очень плохо, - повторялся одинаковый ответ. Добрые женщины приносили то одно, то другое:
- Госпожа Немечек, вот немного хорошего вина…
- Не побрезгуйте: тут немножко сладостей…
Маленькая белокурая женщина с заплаканными глазами, отворявшая дверь сердобольным посетительницам, вежливо благодарила за приношения, но воспользоваться ими по-настоящему не могла.
- Ничего не ест, бедняжечка, - объясняла она. - Вот уже два дня удается только попоить его с ложечки молоком.
В три часа вернулся портной. Он принес из мастерской работу на дом. Тихо, осторожно приоткрыл он дверь на кухню и даже ни о чем не спросил жену - только обменялся с ней взглядом. И оба без слов поняли друг друга. Так, молча, постояли они рядом. Портной даже не положил пиджаков, которые держал, перекинув через руку.
Потом на цыпочках они вошли к сынишке. Да, сильно изменился прежний веселый рядовой, а ныне печальный капитан улицы Пала. Он лежал исхудалый, нестриженый, с ввалившимися щеками. Бледным его нельзя было назвать; самое печальное как раз и заключалось в том, что лицо его так и пылало. Но это был не здоровый румянец, а отблеск того внутреннего жара, который вот уже несколько дней пожирал его.
Они остановились у постели. Это были простые, бедные люди, которые немало горя, несчастий и превратностей судьбы испытали на своем веку и поэтому ни на что не жаловались. Они только стояли, понурившись и глядя в землю. Потом портной чуть слышно спросил:
- Спит?
Жена даже шепотом побоялась ответить и только кивнула головой. Мальчик так лежал, что непонятно было, спит он или бодрствует.
Послышался робкий стук. Стучали в дверь, выходившую во двор.
- Наверно, доктор, - прошептала мать.
- Поди открой, - сказал отец.
Она вышла, отворила. На пороге стоял Бока. При виде друга ее маленького сына грустная улыбка появилась на лице у женщины.
- Можно?
- Входи, детка. Бока вошел:
- Ну, как он?
- Да никак.
- Плохо?
Не дожидаясь ответа, он прошел вслед за ней в комнатку. Теперь втроем они стояли у кровати, и все трое молчали. А маленький больной, словно почувствовав, что на него смотрят и ради него хранят молчание, медленно поднял веки. С глубокой печалью посмотрел он на отца, потом - на мать. Но, заметив Боку, улыбнулся - Это ты, Бока? - слабым, еле слышным голоском спросил он.
- Я.
Бока подошел ближе к кровати.
- Ты побудешь здесь?
- Побуду.
- И не уйдешь, пока я не умру?
Бока не нашелся что ответить. Улыбнулся своему другу, потом, словно ища совета, обернулся к его матери. Но та стояла спиной к нему, приложив к глазам кончик фартука.
- Глупости говоришь, сынок, - сказал портной и откашлялся. - Кхм! Кхм! Глупости.
Но Эрне Немечек пропустил мимо ушей его слова. Не сводя глаз с Боки, он кивнул головой на отца:
- Они не знают.
- Как это не знают? - возразил Бока. - Знают получше тебя.
Мальчуган зашевелился, с большим трудом приподнялся и, отклонив всякую помощь, сам сел в постели.
- Не верь им, - серьезно сказал он, погрозив пальцем, - они нарочно так говорят. Я знаю, что умру.
- Неправда.
- Ты сказал "неправда"?
- Да.
Мальчик строго взглянул на него:
- Что же, по-твоему, я вру?
Его стали уговаривать, чтобы он не сердился: никто ведь не думает обвинять его во лжи. Но он обиделся, что ему не верят, и, нахмурившись, заявил внушительно:
- Даю честное слово, что умру.
В дверь просунулась голова привратницы.
- Госпожа Немечек… доктор пришел. Вошел врач. Все почтительно поздоровались с ним. Это был суровый старик. Не сказав ни слова и только угрюмо кивнув в ответ, он прошел прямо к постели. Взял мальчика за руку, пощупал ему лоб. Потом, наклонившись, стал выслушивать. Мать не удержалась и спросила:
- Скажите, пожалуйста… господин доктор… ему хуже?
- Нет, - в первый раз открыл рот старик.
Но сказал он это как-то странно, глядя в сторону. Потом взял свою шляпу и пошел к выходу. Портной побежал отворить ему дверь.
- Я провожу вас, господин доктор.
Когда оба оказались на кухне, доктор глазами указал портному на открытую дверь. Бедный портной догадывался, что это значит - когда врач хочет поговорить наедине. Он притворил дверь в комнату. Взгляд доктора немного смягчился.
- Господин Немечек, - сказал он, - вы мужчина, и я буду говорить с вами откровенно. Портной опустил голову.
- Мальчик не доживет до утра. Может быть, даже до вечера.
Портной не шелохнулся. Только через несколько мгновений молча кивнул.
- Я это потому вам говорю, - продолжал врач, - что вы человек бедный и было бы плохо, если б удар постиг вас неожиданно. Так что… вам не мешает заранее позаботиться… о чем заботятся в таких случаях…
Он пристально посмотрел на собеседника, потом быстро положил руку ему на плечо:
- Ну, с богом. Через час я вернусь.
Но портной не слышал. Он стоял, глядя прямо перед собой в чисто вымытый кирпичный пол кухни. Не слыхал он даже, как врач ушел. В голове у него вертелось только, что нужно "позаботиться"…Позаботиться, о чем заботятся в таких случаях… Что подразумевал доктор? Уж не гроб ли?
Пошатываясь, вошел он в комнату и сел на стул. Но напрасно жена подступила к нему с вопросом:
- Что сказал доктор?
От него ни слова нельзя было добиться. Он только головой кивал вместо ответа.
Лицо больного между тем как будто повеселело.
- Янош, - обратился он к Боке, - поди-ка сюда. Бока подошел.
- Сядь сюда, на кровать. Не боишься?
- А чего мне бояться?
- Ну, вдруг тебе страшно, что я умру как раз когда ты будешь сидеть у меня на кровати. Но ты не бойся: когда я почувствую, что умираю, то скажу.
Бока присел на постель.
- Ну, что?
- Слушай, - сказал мальчуган, обняв его за шею и наклонившись к самому его уху, словно собираясь поведать великую тайну. - Что с краснорубашечниками?
- Мы их разбили.
- Ну, а потом?
- Потом они пошли к себе в Ботанический сад и устроили собрание. До самого вечера ждали Фери Ача, а он так и не пришел. Им надоело ждать, и они разошлись по домам.
- Почему же он не пришел?
- Стыдно было, вот и не пришел. Кроме того, он знал, что его сместят за проигранное сражение. Сегодня после обеда они опять созвали собрание. На этот раз он явился. А вчера ночью я его здесь видел, перед вашим домом.
- Здесь?
- Да. Он у дворника спрашивал, не лучше ли тебе. Немечек не верил своим ушам.
- Сам Фери? - переспросил он, чувствуя прилив гордости.
- Сам Фери.
Это было ему приятно.
- Так вот, - продолжал Бока. - Они устроили собрание на острове. Такой шум подняли! Ссорились ужасно: все требовали сместить Фери Ача; только двое было за него - Вендауэр да Себенич. И Пасторы тоже на него наскакивали, потому что старшему самому хотелось стать главнокомандующим. Тем и кончилось: Фери сместили, а главнокомандующим выбрали старшего Пастора. Но ты знаешь, что случилось?
- Что?
- А то, что когда они наконец угомонились и выбрали себе нового предводителя, пришел сторож и сказал, что директор Ботанического сада не желает больше терпеть этот шум. И прогнал их. А остров заперли: сделали на мостике калитку.
Капитан от души посмеялся над этим конфузом.
- Вот здорово! - сказал он. - А ты откуда знаешь?
- Колнаи сказал. Я с ним по дороге к тебе встретился. Он на пустырь шел - у них там опять собрание "Общества замазки".
Немечек поморщился.
- Не люблю я их, - тихо сказал он. - Они с маленькой буквы написали мое имя.
- Да они уже исправили, - поспешил успокоить его Бока. - И не просто исправили, а одними заглавными буквами вписали в Большую книгу.
Немечек отрицательно замотал головой:
- Неправда. Это ты мне говоришь, потому что я болен. Утешить меня хочешь.
- Вовсе не поэтому, а потому что это правда. Честное слово, правда.
Белокурый мальчуган погрозил худеньким пальцем:
- Да еще слово даешь, чтобы меня утешить!
- Но…
- Замолчи!
Он, капитан, осмелился прикрикнуть на генерала! Самым форменным образом прикрикнуть. На пустыре это было бы тягчайшим преступлением, но здесь в счет не шло. Бока только улыбался.
- Ладно, - сказал он. - Не веришь, сам увидишь. Они специальный адрес составили, чтобы поднести тебе. Скоро придут с ним. Всем обществом явятся.
Но мальчуган упорствовал:
- Пока не увижу - не поверю!
Бока пожал плечами. "Пускай не верит, так даже лучше, - подумал он. - Сильней обрадуется, когда увидит".
Но этим разговором он невольно взволновал больного. Глубоко обиженный несправедливым отношением к нему "Общества замазки", бедняга сам растравлял свою обиду.
- Знаешь, - сказал он, - они поступили со мной просто гадко!
Бока не стал спорить, боясь взволновать его еще больше. И когда Немечек спросил: "Прав я или нет?"- подтвердил: "Прав, прав".
- А ведь я, - продолжал Немечек и сел, откинувшись на подушку, - а ведь я и за них тоже сражался, как и за всех, чтобы пустырь и для них остался! Я ведь не для себя: все равно мне уж больше его не видать!
Он замолчал, подавленный этой ужасной мыслью, что ему никогда больше не видать пустыря. Он ведь был только ребенок и охотно покинул бы все, все на свете, кроме своего "родного пустыря".
На глазах у него выступили слезы, чего не случалось за все время болезни. Но не слезы печали, а слезы беспомощного гнева на ту непостижимую силу, что не позволяет ему пойти еще раз на улицу Пала, поглядеть на форты, сторожку. В памяти его вдруг ожили лесопилка, каретный сарай, два больших тутовых дерева, с которых он рвал листья для Челе, разводившего дома гусениц шелкопряда. Им нужен тутовый лист; но Челе ведь щеголь, жалеет свой элегантный костюм, боится испачкать или разорвать его, а Немечек - рядовой: ну и полезай, рядовой, на дерево. Вспомнилась ему длинная железная труба, весело попыхивающая в ясное синее небо белоснежными клубочками пара, которые мгновенно тают в воздухе. Почудилось даже знакомое завывание паровой пилы, вгрызающейся в полено.
Щеки его запылали, глаза заблестели.
- Я хочу на пустырь! - воскликнул он. И, не получив ответа, повторил строптивей, требовательней:
- На пустырь хочу! Бока взял его за руку:
- Ты пойдешь на пустырь, но на будущей неделе; поправишься - и пойдешь.
- Нет! - настаивал мальчуган. - Я сейчас хочу! Сию минуту! Оденьте меня, а на голову я надену фуражку улицы Пала.
И, сунув руку под подушку, он с торжествующим видом вытащил оттуда сплющенную, как блин, ало-зеленую фуражку, с которой не расставался ни на минуту.
Фуражка была тотчас водворена на голову.
- Одевайте меня!
- Оденешься, когда поправишься, Эрне, - грустно сказал отец.
Но с малышом невозможно было сладить.
- Я не поправлюсь! - кричал он, напрягая свои больные легкие.
И так как заявлял он это повелительным тоном, никто не возражал ему.
- Я не поправлюсь! Вы меня обманываете, я твердо знаю, что умру! Но умру, где мне хочется! Пустите, я пойду на пустырь!
Об этом, конечно, не могло быть и речи. Все подбежали к нему, стали уговаривать, успокаивать, объяснять:
- Сейчас нельзя…
- Погода плохая…
- Подожди до будущей недели…
И снова в ход пускалось все то же грустное обещание, которое окружающие повторяли, уже едва осмеливаясь глядеть в его умные глаза:
- Вот поправишься…
Но все вокруг опровергало их слова. Говорили о плохой погоде, а маленький дворик был залит теплым весенним солнцем, в чьих ярких, животворных лучах все возвращалось к жизни, - все, кроме Эрне Немечека. И жар горячей волной захлестнул мальчика. Как безумный, принялся он размахивать руками, лицо его запылало, тонкие ноздри затрепетали, а из уст полилась торжественная речь.
- Пустырь, - восклицал он, - ведь это целое царство! Вам этого не понять, потому что вы никогда не сражались за родину.
В наружную дверь постучали. Госпожа Немечек пошла открыть.
- Это господин Четнеки, - сказала она мужу. - Выйди к нему, пожалуйста.
Портной вышел на кухню. Этот Четнеки был столичный чиновник, который шил у Немечека. Увидев портного, он спросил раздраженно:
- Ну, как мой коричневый двубортный костюм?
Из комнаты между тем доносилась печальная декламация:
- Грянула труба… Пыль взвилась над пустырем… Вперед! Вперед!
- Пожалуйста, сударь, - ответил портной, - если угодно, можете сейчас примерить; только придется просить вас здесь, на кухне… Тысяча извинений… Мальчик у меня тяжело болен… в комнате лежит…
- Вперед! Вперед! - слышался оттуда охрипший голосок. - Все за мной! В атаку! Видите? Вон краснорубашечники! Впереди Фери Ач с серебряным копьем… сейчас я сброшу его прямо в воду!
Господин Четнеки прислушался:
- Что это?
- Кричит, бедненький…
- Но если он болен, так чего же он кричит? Портной пожал плечами:
- Да он и не болен уж… кончается… бредит, сердечный…
И вынес из комнаты сметанный белыми нитками коричневый двубортный пиджак. Из приоткрытой двери послышалось:
- Тише в окопах! Внимание! Идут… Они уже здесь! Горнист, труби!
Больной рупором приложил руку ко рту.
- Трата… трара… тратата! И ты труби! - крикнул он Боке.
Боке тоже пришлось приставить руку ко рту. Они затрубили вместе: к усталому, охрипшему, слабому голоску присоединился другой - здоровый, но звучавший так же печально. Боку душили слезы, но он держался молодцом, крепясь и делая вид, будто ему тоже доставляет удовольствие трубить.
- Очень жаль, - сказал господин Четнеки, раздеваясь для примерки, - но мне сейчас крайне нужен коричневый костюм.
- Трата! Трата! - летело из комнаты. Портной надел на клиента пиджак, и они стали тихонько переговариваться:
- Прошу вас, стойте спокойно.
- Под мышками режет.
- Вижу, вижу.
- Трата! Трата!
- Эта пуговица посажена слишком высоко, перешейте пониже: я люблю, чтобы лацканы свободно ложились на груди.
- Непременно, сударь.
- Все в атаку! Вперед!
- И рукава, пожалуй, коротковаты.
- По-моему, нет.
- Как же нет? Посмотрите как следует! Всегда вы коротите рукава. Это ваше несчастье!
"Если б только это", - подумал портной, метя рукава мелом.
А в комнате становилось все шумнее.
- Ага! - восклицал детский голосок. - Ты здесь? Наконец я с тобой померяюсь, грозный полководец! Сейчас, сейчас! Посмотрим, кто сильнее!
- Ваты надо подложить, - продолжал господин Четнеки. - Немного в плечи и чуть-чуть на груди, справа и слева.
- Раз! Вот я тебя и повалил!
Господин Четнеки снял новый коричневый пиджак, и портной помог ему надеть старый.
- Когда будет готово?
- Послезавтра.
- Хорошо. Только смотрите, чтоб не пришлось опять ждать неделю. У вас еще какой-нибудь заказ?
- Нет, сударь… вот только ребенок. Господин Четнеки пожал плечами:
- Прискорбный случай, весьма сожалею; но мне срочно нужен костюм. Принимайтесь живей за дело.
- Вот примусь, - вздохнул портной.