…Сначала Берлин с его стандартными четырехэтажными серыми домами; узкие русла улиц между ними похожи на каналы, несущие свои воды в гранитных берегах. Чужестранец дивится всему: пышности Тиргартена с нелепыми статуями германских монархов и полководцев; веренице велосипедистов обочь тротуара; пестрой и шумной жизни маленьких пивных, где с глиняными трубками в зубах сидят мужчины без пиджаков, играют в карты или лото и толкуют о политике; сиянию вечерних улиц с чередой блестящих экипажей, с толпой гуляющих, нарядной, беспечной, праздной; нищете, скрываемой из последних сил…
Он долго разыскивал данный ему в Москве адрес. Желтенький трамвайный вагончик, дребезжа, протащил его по чистенькому Панкову. На остановках кондуктор помогал прилично одетым мужчинам подняться на площадку и получал несколько пфеннигов за эту услугу.
Владимир спрыгнул на брусчатку мостовой в конце длинной улицы. Воспользовавшись калиткой-вертушкой, он оказался на бульваре. Здесь никого не было. Только очень старая женщина в большой черной шляпе и вязаном платке на плечах, стянутом сзади узлом, неверными шагами бродила по аллеям. Она опустошала проволочные корзины, симметрично расставленные у скамеек, вываливая их содержимое на ручную тележку.
Владимир говорил по-немецки, но, к его удивлению, никто не понимал его. Да и сам он с трудом разбирал беглую, слитную речь берлинцев с неопределенными окончаниями слов. После многих его усилий женщина указала рукой направление.
На нужной улице не было ни солидных дубовых дверей с эмалированными пластинками "Вход только для господ", что означало, что молочница, дворник, трубочист и слесарь должны заходить с черного хода, ни собак на поводках, зацепленных за начищенные медные крючки у магазинов, ни указателей для экипажей: "Частная дорога - проезд закрыт".
Он запросто вошел в чистый дворик, в котором две девочки, играющие в серсо, указали ему нужную квартиру.
Владимир очутился в крошечной передней. За одной стеной звучали гаммы, разыгрываемые на пианино, за другой - громко разговаривали по-русски, горячась и перебивая друг друга. Владимир облегченно вздохнул.
- Вам сюда! - сразу поняла хозяйка, открывшая дверь. Вероятно, она не была в восторге от громкого спора, заполнившего всю квартирку, и тотчас скрылась.
Владимиру пришлось постучать дважды, пока наконец его услышали. В комнате за столом со стаканами остывшего чая сидело несколько человек. Можно было без труда узнать в них русских студентов. Появление Владимира, письмо, которое он вручил хозяину комнаты, и самый тот факт, что он только что из России, вызвали новый взрыв шума. И не успел он ответить на вопросы, которыми закидали его, как снова разгорелся спор.
Он шел по нескольким линиям сразу, но в конце концов сводился к одному: кто же главное действующее лицо в русской революции, которая мыслилась присутствующими как событие недалекого будущего, - рабочий класс или либеральная буржуазия, выступающая против феодализма?
Владимир уловил в споре эти две ясно наметившиеся позиции. Стороны сыпали именами, щедро приправляя свои доводы цитатами. Он чувствовал себя стесненно: ему не приходилось участвовать в теоретических дискуссиях.
Он сказал, как умел, как понимал: пролетариат поведет на бой против самодержавия… И стал рассказывать о сормовских рабочих, о том, что знал так хорошо. Вдруг ему стало очень понятно, как эти люди истосковались по России. Эмиграция - это, наверное, нелегко. И хотя все время он радостно и удивленно отмечал, как без оглядки произносятся здесь запретные слова, какая видимость свободы их окружает, было другое, что сковывало: расстояние… Оторванность от земли, на которой им предстояло бороться, строить, жить.
Вскоре Владимир Михайлович переехал в Женеву. В Женеве - центр русской эмиграции. В Женеве - люди, имена которых для молодого революционера полны значения и притягательности. Швейцария!
Здесь все зелено и свежо. Что тут главное? Снежные шапки гор, окружающих город? Возможно. Потому что, куда ни глянешь, они парят над тобой. Крошечные, если смотреть снизу, словно картонные, стада на зеленых склонах? Чистенькие кафе под полосатыми тентами? Женева - город зеленой влажной тишины. Иногда прохожие - они так чинно движутся под сенью платанов - кажутся рыбами, плавающими в аквариуме. Безмолвно, еле шевеля плавниками - короткими толстыми ручками, проплывает за угол усатый старик с кипой газет под мышкой. Владимир Михайлович встречает его каждый день и уже здоровается с ним… С круглыми глазами-окулярами, играя хвостиком, плещется рыбка-девочка, такая же тихая, как старичок!
Небольшой круг русских большевиков-эмигрантов имел свой центр, свое средоточие, свой компас, по которому каждый выверял себя. Никто из них еще не знал и не догадывался даже, что будет для них значить Ленин потом, в будущем. Но предчувствие этого было. Наверное, оно рождалось в каждодневном общении с Владимиром Ильичем. Да, в нем они находили превосходство воли, знаний, опыта. И уже тогда, на заре - те годы были заревыми для Владимира и его товарищей, - в Ленине виделся им и нравственный идеал.
В разногласиях и спорах среди социал-демократов, как через увеличительное стекло, высматривались характеры. Это были не те споры, которые ведутся между друзьями, обогащают чем-то обе стороны и заканчиваются к обоюдному удовольствию. Не те разногласия, которые можно смягчить или сгладить путем уступок и обходя острые углы. Это были разногласия и споры, которые решались только разрывом. Вот здесь и перевешивала уверенность Ленина в правоте своей и своих единомышленников, его дар убеждения, его принципиальность.
Между вчерашними соратниками пролегла трещина, все углубляющаяся. Но уже тогда можно было предвидеть, что она сделается пропастью.
Владимир без колебаний стал большевиком. И эта его прямая, безоговорочная линия в политике расположила к нему женевскую группу. А кроме того, он был еще и милым человеком, хорошим другом, веселым и интересным собеседником. И очень молодым, а по внешности, пожалуй, юным… Так что даже не захотелось звать его по имени-отчеству. И вскоре он стал для многих просто Володей.
Для людей, уже давно оторванных от родины, он был каким-то живым ее кусочком; как лист, сорванный и подхваченный ветром, приносит аромат далеких мест, так и этот по-волжски окающий, чуточку стесняющийся и все же очень естественный и свободный в обращении молодой человек пришелся по душе женевским большевикам.
Были они людьми незаурядными. И не только потому, что политическая борьба стала их уделом и в ней заключался высокий смысл их жизни, - им был дарован талант жить! Жить полно, интересно, наслаждаясь искусством, природой, мечтая, веселясь…
При том, что положение эмигрантов было особое, тот круг людей, в который вошел Владимир Михайлович, удивил его широтой интересов и упрямым стремлением не терять даром времени: готовиться к будущему, которое было уже не за горами.
Владимир Михайлович стал одним из учеников этой своеобразной школы, где учились теории марксизма и искусству агитации, тактике уличных боев и основам материалистической философии. В общем - учились "делать революцию".
Центром школы был Владимир Ильич. Тогда впервые юноша оценил богатство его душевного мира, который раскрывался так щедро и увлекательно перед друзьями.
Серьезные занятия часто заканчивались вечерами в квартире Ульяновых или Лепешинских, где звучала песня, скрипка, рояль. Это скрашивало дни изгнания.
И еще полюбил Владимир Михайлович загородные прогулки, то близкие - в живописной долине реки Арве, то дальние. Это уже были не те "вылеты", как образно, на немецкий манер, называли здесь обязательные воскресные прогулки жителей города, а настоящие "туры", восхождения на горы, к снежным вершинам. Ночевки в крестьянских домах или пастушеских хижинах, короткие привалы у горного ручья, бегущего по камням; острый вкус местного сыра, тишина, еще более ощутимая от мелодичного звона колокольчиков, которым был пронизан здешний воздух, - это стада, пасущиеся на склонах… Все это запомнилось, улеглось, отложилось в памяти и вспоминалось Владимиром много позже, совсем в другую пору его жизни.
Началась русско-японская война. Война углубила разногласия большевиков и меньшевиков, обнажила их непримиримость.
Большевики стали издавать свою газету - "Вперед".
Название газеты выражало направление ее. Вперед звала она пролетариев России: вперед, на штурм самодержавия. К этому призывали глубокие теоретические прогнозы Ленина, статьи Воровского и Луначарского.
Владимир Михайлович ведал самой живой и подвижной частью в этой газете: организацией ее доставки. Ему был по душе боевой дух газеты, призыв к действию, к оружию!
1905 год стоял на пороге. Пришло время, когда оружие решало судьбу революции.
3
Владимир Михайлович совершил бросок от тихой, зеленой Женевы до вздыбленной восстанием Москвы в каком-то отрешенном состоянии.
Шел легкий мелкий снежок, слегка косящий от несильного ветра. На поднятых кожухах пролеток лежали уже маленькие сугробы.
- Вторые сутки сыплет, а на санях не выедешь: то мороз, то тает, - меланхолично сообщил Владимиру извозчик, не без искусства лавируя по узкой Мясницкой.
Действительно, снегу на мостовой почти не было, мороз не набрал силу, но Владимиру Михайловичу в его европейском пальтеце "на рыбьем меху" стало совсем неуютно.
"Обязательно надо позаботиться насчет теплых перчаток. И валенок…" - подумал он мельком и тотчас забыл об этом.
Потом, много времени спустя, он уже не без юмора напоминал себе об этих перчатках и валенках, но так и не удосужился их заполучить.
Он вошел в жизнь революционной Москвы с ходу, в самый разгар. Его подхватило ветром, весело и вольно гулявшим над городом, и уж так хорошо дышалось ему в этой долгожданной, ярко воображавшейся и все же вовсе новой атмосфере!
Так вот что означают газетные строчки! "В России революция!" - кричали газетчики на улицах Женевы. Большие листы заграничных газет порхали в толпе… "В России революция!.." - передавали друг другу изгнанники… До чего же действительность богаче, чем самые возвышенные мечты о ней!
Та конкретная практическая работа, в которую Владимир сразу погрузился, все эта работа была возможна только вот сейчас, в разбуженной фабричными гудками и шумом митингов стачечной, праздничной, небывалой Москве.
Владимира Михайловича звали теперь "товарищ Денис". "Городской район", ему порученный, был важным участком: здесь находились предприятия, обеспечивающие жизнь города. Хлеб насущный выдавали хлебопекарни. Но не менее важен хлеб духовный: в районе - крупнейшие типографии.
Каждая из них имеет свое лицо, свой характер, свою историю. Но самая бойкая и "модная" да, пожалуй, и самая прижимистая для рабочего - знаменитая "Кушнеревка".
Если пройти от Сущевского вала по Селезневке и свернуть в узкий проулок, упрешься прямо в паперть Пименовской церкви. Покосившиеся заборы, из-за которых свешиваются окованные морозом ветки, покосившиеся домишки. А если повернуть немного налево, - перед тобой длинная Пименовская улица.
Местность эта называется неблагозвучно: "Антроповы Ямы". Наверное, это от болота, что неподалеку и посылает сюда свое зловонное дыхание.
По Пименовской улице прогромыхает телега водовоза, промчатся резвые кони пожарной части, расположенной тут же, протрусят извозчичьи клячи, запряженные в потрепанные пролетки. К вечеру из ворот выбегают к разборной колонке девушки и молодайки с ведрами на коромыслах.
Иногда щегольской экипаж, запряженный серыми в яблоках холеными конями, подлетает к красному кирпичному дому, типичному зданию торгово-промышленного типа конца XIX века. Вывеска на нем объяснит, что здесь "Типография-литография И. Н. Кушнерева, переплетно-футлярное заведение"…
Статский советник Кушнерев - из тех предприимчивых "деловых людей" Москвы, которые полностью усвоили "стиль эпохи". Быстро богатеющие московские купцы вступали в сложные торговые отношения друг с другом, с другими городами, да и за пределы Российской империи протягивалась мощная рука бойкого московского воротилы… Кушнерев в купеческом мире Москвы считался "аристократом".
Поставил Кушнерев скоропечатню - и сразу по уши заказов! Торговое дело требует много печатной бумаги. Реклама - двигатель торговли, а какая же реклама без бумаги! От конфетной обертки до проспекта сложных машин, от банковского реестра и квитанционной книжки до папиросных этикеток. Узкие конторские книги, альбомного формата каталоги, тонкие листы накладных и красочные наклейки для парфюмерных изделий…
А с ними наравне - "изящный товар": визитные карточки с коронами, с завитушками, с золотым обрезом, поздравительные открытки с днем святого рождества или пасхи, с целующимися голубками, с дедом-морозом, с бракосочетанием, она - в фате с флердоранжем, он - с модными усиками в стрелку…
Океан бумажной продукции. А выливался он из красного кирпичного здания на Пименовской улице, где в духоте и вони от кипящего клея уже сотни типографов, литографов, печатников, переплетчиков и других специальностей пролетариев работали на крупного московского дельца Ивана Николаевича Кушнерева.
Прошло немного времени, и здесь наладился выпуск книг, журналов. Кушнеревское "Товарищество на вере" богатело, уже немало весило оно на весах московского торгового мира.
Расширяется дело, растут капитальные вложения, и вот на весь квартал вольготно раскидывается мир "Кушнеревки".
"Типо-литография высочайше утвержденного Товарищества И. Н. Кушнерева и К" выходит в свет: на международные выставки, привлекает внимание торговых людей за границей.
В начале века типография насчитывала более шестидесяти рабочих. Они-то и дали внушительному предприятию неуважительное название: "Кушнеревка".
Заключалось в нем и презрение, и досада, и угроза!
Большевикам типографии предстояло важное и опасное дело: создать нелегальную технику, набирать и печатать прокламации большевиков.
Как это сделать? Как "тиснуть" запрещенный материал на глазах у мастера, табельщика, добровольного или платного соглядатая?
Товарищ Денис держал совет с большевиками типографии. Это были не только смелые, "рисковые", но и очень опытные люди. Знали не только каждый уголок в типографии, все щелочки ее, но и повадки и привычки каждого маленького администратора. Было известно, что в обеденный перерыв табельщик имеет обыкновение, закрыв наборный цех, удаляться в трактир неподалеку. И это время можно было использовать для печатания "своего"… А где укрыться так, чтобы и духу твоего не учуяли, - вот тут и проявляли свой опыт и сметку кушнеревские друзья товарища Дениса.
Только щелкнет снаружи замок, калачом свернувшись на двери, затихнет говор на лестнице, - в пустом помещении начинается новая жизнь. Попрятавшиеся кто где наборщики принимаются за дело. Доставленная товарищем Денисом листовка заранее разрезана на части: каждый набирает свою часть. Быстро, оперативно кушнеревцы изготовляли и тайно выносили за ворота типографии печатное слово Московского комитета социал-демократической партии.
Товарищ Денис в ватной куртке, сменившей его "европейское" пальто, в картузе, сдвинутом на ухо, ничем не выделялся среди кушнеревцев в рабочей столовой или в толпе у доски с объявлениями администрации. Здесь, у этой доски, вспархивали меткие словца, едкие шутки по адресу начальства.
Потом товарищ Денис стал вести рабочий кружок на "Кушнеревке". Было молодое, горячее время.
Владимир Михайлович встретил Ольгу Пилацкую в самую кипучую пору подготовки вооруженного восстания.
Он пришел за литературой для "Кушнеревки". Товарищи в Московском комитете сказали ему: брошюры, листовки получишь на нашем складе печати. Владимир зашел туда в конце зимнего дня. Это было полуподвальное помещение, окна под самым потолком пропустили косой солнечный луч, и русые волосы девушки, склонившейся над кипой книг, показались запорошенными золотистой пылью.
Девушка выпрямилась…
"Ох, какая!" - явственно произнес у него внутри какой-то голос. А какая именно, - нет, этого он не мог бы определить. Красивая - да! Но в своевольных летучих прядях русых волос, во взгляде, в движениях привлекало еще что-то… И тянуло смотреть на нее, как тянет смотреть на огонь.
- Вы за литературой для "Кушнеревки"? - спросила девушка, потому что он не произнес еще ни слова, а молча глядел на нее.
- Да. А вы как догадались?
Девушка засмеялась:
- Неужели вы думаете, что я, не зная вас в лицо, выдам нелегальную литературу? Притом, что вы молчите…
- Нет, почему же! У меня вот записка к вам: "Товарищу Ольге"… Значит, вы и есть товарищ Ольга? А по-настоящему как - от папы и мамы?
- От папы и мамы тоже Ольга. - Девушка опять сдержанно засмеялась.
Была в ней какая-то строгость. В рисунке бровей, почти сомкнувшихся на переносице, может быть?
- Меня знаете, что насмешило? - объяснила она, собирая пачки уже подобранной литературы. - Сегодня вы третий приходите ко мне, и все спрашивают, как меня зовут "по-настоящему".
Владимир сидел на столе, болтал ногами, вел себя несолидно. Судьба послала ему этот беззаботный, ласковый час: солнце в подвальном окне, солнечный блик в густых девичьих волосах, запах свежей печати, предчувствие чего-то хорошего, что еще будет.
- Ольга… а как дальше?
- Ольга Владимировна Пилацкая.
- Курсистка, конечно?
- Конечно. - Она иронически подчеркнула свой ответ. - Вот вам литература. Привет кушнеревцам.
- Вы у них бывали?
- Еще бы! Я же не только тут, в складе, копаюсь, - с гордостью произнесла она.
"Все же она больше чем красивая", - не очень ясно определил он. Впечатление о ней не собиралось. Но вот так принял ее: "Больше чем красивая"…
Вдруг Владимир вспомнил: ему говорили кушнеревцы о молодой большевичке, которая получала шрифт для нелегальных партийных типографий. Рискованные эти операции проводила смело, шрифт уносила в модной большой муфте.
- А где муфта? - спросил он, скользнув взглядом по вешалке, на которой висели пальто и меховая шапочка.
- Какая муфта? - удивилась девушка.
- С которой навещали моего друга Александра на "Кушнеревке".
- А… Вы и это знаете?
Литература была собрана: они увязали ее в солидный тюк.
- Как же будете брать его? - спросила девушка.
- Обыкновенно! - Он вытащил из кармана холщовый мешок казенного образца с царским черным орлом и бросающимся в глаза жирным клеймом: "Московский городской почтамт". - Вот так. На плечо! И прошу не задерживать казенную корреспонденцию!
- Я не задерживаю, - шутливо сказала Ольга и посмотрела на него светлыми смеющимися глазами.
Но Владимир скинул мешок и снова уселся на стол:
- Значит, Ольга, будем вместе драться?
- Да, это уж точно, - ответила она спокойно, - я ведь с кушнеревцами буду. И вы тоже?
- Обязательно, - рассеянно подтвердил он.
Он на короткий миг отвлекся от реальных обстоятельств, от того, что предстоит им обоим, а думал об их будущей встрече, смутно представляя себе, при каких обстоятельствах она произойдет.
И все время, пока он добирался до Божедомки, где на квартире одного из товарищей должен был опустошить свой "казенный" мешок, ощущал он запах свежей печати и видел золотую паутину волос в тонком солнечном лучике.