Не успел Крюков ответить, как в дверях появился Тарзан и, поманив Катю пальцем, тихо сказал:
– Злата очень просила тебя спуститься. Я посижу с художником, а ты уж иди. Все уехали. Хозяин будет вечером, так что чувствуй себя как дома.
Кате вовсе не хотелось расставаться с Крюковым. Она зло посмотрела на Тарзана и сказала:
– Я на работе. Если Злате надо, то я схожу, но вообще-то работу на прогулки не меняют.
Тарзан покачал головой. Он удивился. Разве перспектива побыть со Златой наедине не заманчива для молодого человека?
Катя вышла из мансарды и спустилась вниз. В гостиной и на кухне никого не было. Катя вышла в сад и обошла дом. Подстриженные газоны и белесые копии античных скульптур заставили Катю усмехнуться. "Дворец Людовика", – съязвила она про себя и вернулась в дом. Если Златы на улице нет, остается только заглянуть к девушке в комнату. Пора ей сказать начистоту, что шансов на любовь она не имеет.
Катя постучала. Ответа не последовало. Она открыла дверь и вошла. Злата лежала на постели, накрывшись простыней, и молча глядела на Катю.
– Ты хотела меня видеть? – поинтересовалась Катя, замерев на пороге. Неожиданно Злата откинула простыню и поднялась. Одежды на девушке не было.
"Господи, что ж сегодня за день такой?! – подумала Катя. – Один говорит "раздевайся". Другая уже разделась. Мне-то чего делать?"
Злата протянула к Кате руки и медленно пошла навстречу. Катя так же медленно начала отступать назад. Так они вышли в гостиную и пересекли ее.
– Не бойся. Тебе будет со мной хорошо, – шептала Злата. Катя молча пятилась. Вдруг Злата остановилась, закрыла лицо руками и, убежав к себе в комнату, бросилась на тахту. Послышался ее горький плач.
Кате вдруг до слез стало жалко Злату. Она подбежала к тахте и, опустившись возле рыдающей Златы на колени, сказала:
– Дурочка, я же тоже девчонка.
Злата сперва замолчала, продолжая лежать лицом в подушку, потом резко подняла голову и крикнула:
– Что ты сказал?!
– Не сказал, а сказала. Я тоже девчонка. Просто прикидываюсь парнем. Извини, но я не могла тебе объяснить этого раньше.
Злата выпучила глаза. Казалось, она лишилась дара речи. Наконец покачала головой и прошептала:
– Не верю.
– Дура. Что, мне раздеться, чтобы ты поняла? – зло спросила Катя. Злата продолжала в ужасе смотреть на Катю. Зрачки ее глаз расширились.
– Зачем? – почти взвизгнула панночка.
Катя долго и обстоятельно начала все рассказывать. Злата слушала и качала головой. Когда она, наконец, все поняла, то устало произнесла:
– Это ты дура. Что может быть прекраснее, чем быть женщиной.
– Я не хотела быть ничьей собственностью, – упрямо повторила Катя свой главный аргумент, – не хотела себя никому отдавать. Ведь мы кому-то всегда принадлежим. Нас берут. Берут, как вещь.
– Ты ничего не понимаешь, глупая девчонка. В любви каждый и берет, и дает. Ты отдаешь мужчине свое тело, а он отдает тебе начало жизни твоего ребенка. Кто больше? Почитай Эриха Фромма "Искусство любить", может быть, тогда разберешься. А теперь уходи. Мне надо побыть одной.
Но Катя не ушла, пока не добилась от Златы клятвы, что она ее не выдаст. После чего в прекрасном настроении поднялась в мансарду.
– Ну что, приступим? – спросила она Крюкова, когда Тарзан вышел из мансарды.
– К чему приступим? – не понял художник.
– К тренировкам, маэстро, – ответила Катя и встала в боевую стойку.
Глава 37
Итальянец готовится к путешествию
Альберт Беринни мчал на своем лимузине в Марсель. Он сам вел машину и делал это превосходно. Итальянец любил скорость и понимал толк в хороших автомобилях. Он не обращал особого внимания на цвет, дизайн салона и другие технический красоты. Единственное, что он ценил из побочных атрибутов, так это удобное кресло. Посадка водителя, особенно на дальней дороге, – дело весьма серьезное. В одном кресле через тысячу километров чувствуешь себя выжатым лимоном, в другом – словно на отдыхе после ланча.
Беринни спешил в Марсель. Там находилось русское консульство, и он желал получить визу. По новым порядкам России кроме разных бумаг требовалась бронь в гостинице города, где итальянец собирался жить. Такой брони француз при себе не имел. Но помощник консула Васильев не раз бывал у него в гостях, и потому особых проблем в русском посольстве Беринни не ожидал. И вправду, через пятнадцать минут после парковки он уже выходил из здания под красно-сине-белым флагом с российской визой в паспорте.
Позвонив Самсону и поговорив с русским мошенником, итальянец без труда сообразил, что неделя понадобится Самсону, чтобы успеть состряпать фальшивку. Именно этого времени хитрый коллекционер давать Самсону и не хотел. Заказав из машины билет на московский авиарейс, итальянец свернул к порту. Туда сегодня пришел небольшой теплоход из Америки, на котором Беринни собирался отправить партию своего товара. Он специально немного покрутился по городу, чтобы проверить, есть за ним слежка или нет. В том, что он – итальянский буржуа – живет во Франции добропорядочным гражданином и ни в чем не заподозрен, Беринни не сомневался. Просто сегодня ему один раз на трассе померещилась подозрительная машина. Альберт Беринни был очень внимательным и осторожным человеком.
Слежки не было, и итальянец подъехал к пирсу. Теплоход "Теодор Драйзер" стоял в самом конце правого причала.
Вообще марсельский причал резким квадратом врезается в самый центр города. Такое впечатление, что яхты и катера застыли на городской улице. Днем и вечером тут необычайно оживленно. Много кафе, где толпы туристов обслуживают темнокожие официантки и официанты. Запах моря смешивается с запахом кофе и пива. На улицах жарят каштаны и торгуют всем, чем угодно. В магазине диковинной экзотики можно даже приобрести скальп индейца.
Беринни не пошел на теплоход, а устроился в маленьком кафе напротив белоснежного лайнера. Мулатка с зубами молодой лошади принесла ему малюсенькую чашку кофе и рюмку шотландского виски. Любовь к такому странному сочетанию напитков пришла в юности, когда Беринни еще не был богат.
Высоченный и лысый, как коленка куртизанки, турист подсел к Беринни и тоже заказал кофе. Они молча просидели минут двадцать. После чего лысый встал и медленно удалился. Казалось, что мужчины не сказали друг другу ни одного слова. Но Беринни уже знал, что "Теодор Драйзер" уходит послезавтра утром. Это было написано в утренней марсельской газете, которую небрежно оставил на столе лысый клиент. Еще в этой газете упоминалось, что судно принадлежит благотворительной фирме, которая лечит туберкулез у детей разных стран. После Марселя "Теодор Драйзер" зайдет в Грецию и вернется в Штаты. Значит, груз надо привезти завтра. Лучше днем. Гораздо безопаснее делать дела днем среди толпы трудящихся и праздношатающихся граждан, чем в ночной тиши…
Беринни всегда снисходительно улыбался, когда в кино показывали ночные страсти уголовного мира. Ночью только шпана и мелкий уголовный элемент занимаются бизнесом. Приличные люди по ночам спят.
Покончив с кофе и залпом допив последний глоток виски, Альберт Беринни не спеша прошелся вдоль пирса. Его небольшая, но очень дорогая яхта, оборудованная кроме парусного хозяйства еще и мощным дизелем, способным развивать сорок пять узлов в час, покачивалась, привязанная к тумбам причала. Итальянец легко поднялся по трапу. Команда из восьми моряков и капитана выстроилась на палубе, ожидая приказа хозяина. Моряки и капитан находились на борту постоянно. Каждую неделю приезжал маленький фургон, привозивший запасы пива, минеральной воды и провизии. Происходила замена холодильных запасов. Излишки продуктов капитан сбывал в дешевые кафе и клал выручку в карман. Беринни знал, что капитан приторговывает тем товаром, который подлежал уничтожению, и считал это дополнительной оплатой за его пунктуальную преданность. Капитан ни разу за пять лет без разрешения не покинул судно. Экипаж был готов по приказу хозяина плыть хоть на край света. Никакого предупреждения не требовалось, яхта находилась всегда в полной готовности и могла отчалить в любой момент. Беринни нечасто совершал морские прогулки, поэтому команда с надеждой взирала на своего хозяина и кормильца.
– Давайте немного прогуляемся, – сказал Беринни капитану и занял шезлонг на корме. Через секунду трап поплыл вверх, от мощного двигателя задрожал корпус судна, и яхта, выбрасывая винтами водяные струи, плавно отчалила от причала. Осторожно, кормой вперед, капитан вывел яхту на свободную воду, развернул и медленно вышел из квадрата порта. Волна стала выше. Яхта, почувствовав волю, задрожала и рванула вперед.
Через пять минут хода Марсель уже казался игрушечным. Беринни оглянулся на стоящего сзади матроса, кивнул на мачту и поежился от брызг. Движок стих, и сначала показалось, что яхта остановилась. Но матросы моментально подняли парус, и ветерок надул его. Яхта, немного креня на левый борт, легко побежала навстречу волне. Беринни думал.
Проучить московского жулика итальянец желал исключительно для собственного удовольствия. Материального ущерба он не понес. Наоборот, несчастный Липский даже после смерти вернул деньги с избытком. Но Беринни был сентиментален и любил шалости. Банально всадить пулю в Самсона было слишком просто и скучно. Итальянец сидел и разрабатывал более утонченный план. Для его составления хватило пятнадцати минут. Беринни потер руки и приказал подавать обед. На палубу вынесли небольшой столик. Легкая качка лишь усыпляла любителя русской живописи. Обед он начал с рюмки русской водки, закусив ее ложкой черной икры. Хлеб, картофель и сладкое Беринни не употреблял.
Глава 38
Побег мастера
В восемь вечера Катю в мансарде сменил Петр. Днем она успела показать художнику основные приемы каратэ. Крюков оказался совсем не безнадежным учеником, но через полтора часа запросил пощады. Катя сбегала в душ. Затем попросила Тарзана постеречь Крюкова, пока тот моется. После обеда они обговорили все детали завтрашнего дня.
Катя хотела написать письмо матери, но так и не успела. К написанному раньше обратному адресу она добавила адрес петербургской квартиры. Предстоящий побег Крюкова не давал сосредоточиться, и она положила конверт на подоконник в комнатке, выделенной Гнусняком для отдыха.
Вечером, когда усталый и раздраженный хозяин вернулся, художник вызвал его и сказал, что, если не получит задатка, делать копию не будет. Гнусняк долго отнекивался, доказывая, что, пока Крюков работает и живет в Малаховке, деньги ему не нужны. Художника кормят и поят. Но Крюков уперся:
– Я не верю, что получу с тебя хоть копейку, когда закончу работу.
Гнусняк скривился и принес пять сотенных бумажек. Крюков просил больше, но и пятьсот долларов его порадовали.
После разговора с Катей Злата собралась и уехала в Москву. Вернулась она часов в пять. Самсона еще не было, и Катя, спускаясь на кухню, видела, как девушка и горбун прогуливаются по саду. "Неужели она и впрямь решила принять любовь Квазимодо?" – подумала Катя и удивилась, как помолодел Тарзан. Каким ярким светом горели его глаза!
Утром приехал Стас Журов, и на его машине Катя и Крюков отправились в Москву. Квартира профессора находилась в высотном доме на площади Восстания. Катя раньше никогда в таких домах не бывала. Огромный холл, покрытый коврами, суровый лифтер, лифт с зеркалом – все было для девочки в новинку. Крюков на эти чудеса особого внимания не обращал. Квартира профессора Вишнякова была хоть и велика, но холл перед квартирой и лифтом был гораздо больше. Профессор, невысокий сухой старик, энергичным жестом распахнул перед Катей дверь и провел их с художником в гостиную, сплошь завешанную картинами и заставленную бронзовыми скульптурами. Крюкова профессор знал, а на Катю поглядел с нескрываемым любопытством. Закончив осмотр, сощурился и ехидно спросил:
– Этот юноша и есть гарантия безопасности моей коллекции?
– Этот юноша стоит троих крепких мужиков, – ответил Крюков, спасая Катю от необходимости объясняться.
Катя, разинув рот, глядела на картины. Она никогда не думала, что в жилой квартире можно увидеть такие прекрасные полотна.
– Какое красивое море, – сказала она восхищенно, показывая на морской пейзаж при закатном свете.
– Это, молодой человек, пейзаж Лагорио. Многие сравнивают его с Айвазовским. Я ценю Лагорио несравненно выше. Айвазовский часто слащав и норовит поразить публику. А Лагорио лиричен и тонок… Его живопись не удивляет, а волнует. Это большая разница.
– Неужели вам не нравится Айвазовский? – удивилась Катя. Она считала, что лучшего художника-мариниста быть не может. Репродукции его картин висели в ее питерской школе.
– Юноша, нравится мне Айвазовский или нет, для отечественной культуры принципиального значения не имеет. Но у каждого коллекционера существуют собственные пристрастия. К сожалению, мне пора. Возможно, при следующей встрече мы еще поговорим о живописи, – обращаясь к Крюкову, профессор добавил: – Вот ваш Коровин. Только умоляю, не пробуйте свой цвет на холсте оригинала.
– Профессор, я же не школяр, – обиделся Крюков.
– Ну, полно, шутки надо понимать, – рассмеялся Вишняков. Уходя, он разрешил заглядывать в холодильник и брать там все, что покажется съедобным.
– Мы бы хотели пойти днем пообедать, – сказал Крюков профессору, когда тот уже был в дверях.
– Придется вам меня дождаться… Квартира будет поставлена на сигнализацию, а поэтому дверь открывать не рекомендую. Я постараюсь к обеду вернуться.
Когда профессор ушел, Катя грустно поморщилась. Такого ни она, ни Крюков вовсе не ожидали. Пока Катя бродила по квартире, Крюков быстро разложил мольберт, достал кисти и принялся за работу. Катя не могла понять, почему именно картину Коровина выбрал Гнусняк. На стенах профессорской квартиры висели картины куда более, по мнению Кати, красивые и дорогие. Например, лесной пейзаж Шишкина. Она хотела сказать об этом Крюкову, но вдруг увидела небольшой холст. Там почти ничего не было. Два дерева, трава после дождя, белесая полоска реки и небо. Неба, наверное, больше всего. Но как оно притягивало, как завораживало! Катя не могла оторваться от картинки.
– Как здорово, – воскликнула она, – кто это нарисовал?
Крюков поднял голову, посмотрел туда, куда показала Катя. Затем положил кисти, подошел и, обняв Катю за плечи, растроганно сказал:
– Парень, а у тебя стопроцентный вкус! Это пейзаж Васильева. Он умер совсем юным от чахотки.
– А что такое чахотка? – не поняла Катя.
– Так раньше называли туберкулез, – пояснил Крюков.
Катя стояла рядом и оттого, что Крюков положил ей руку на плечо, боялась пошевелиться. По коже побежали мурашки. Такого удивительного чувства она никогда не испытывала. Катя подняла глаза и поняла, что художник с восхищением смотрит на картину. Ему и в голову не приходило, что Катя в данный момент чувствовала.
– Разве туберкулез не лечится? – спросила она, чтобы продлить этот счастливый момент, но Крюков убрал руку и вернулся к своему мольберту. По дороге он рассказал, что юного Васильева пыталась спасти вся культурная Москва и Питер. Третьяков Павел Михайлович на свои деньги отправил его лечиться в Италию. Но было поздно. Васильев умер в двадцать четыре года, оставив после себя прекрасные пейзажи. Выше Васильева цвет не брал никто.
– Гениальный мальчик, – закончил свою лекцию Крюков и начал сосредоточенно работать.
К обеду пейзаж Коровина был в основном готов. Крюков напоследок вместо подписи сделал два мазка стронциановой желтой краской из заводского тюбика. Всю копию он писал красками, которые готовил сам, а два последних мазка ставил вместо подписи. Специалисты поймут. Катя поглядела на большие напольные часы, что отбили два. Крюков изучил свою копию и сказал:
– Пятьсот долларов я отработал, совесть моя чиста. Пора смываться.
Время шло, а профессора все не было. Оставалось совсем немного времени. В пять вернется Журов, который должен ждать их внизу. Тогда не убежишь. Катя, как пойманный зверь, ходила по квартире. Крюков сидел и смотрел на свою копию.
– Все же удивительный художник Коровин, – наконец изрек он.
– Не вижу ничего удивительного, тут есть картины и получше, – возразила Катя.
– Ты в нашем деле дурачок, – покачал головой Крюков.
– Ну что тут хорошего? – не сдавалась Катя, – мазки грубые. Только издали и понятно, что это поле с васильками.
– Коровин этот пейзаж писал не больше часа. Это этюд с натуры. А крупный мазок – это уже открытие импрессионистов. Здесь важна не точность передачи природы, а момент настроения. Быстрый взгляд на мир. Но, чтобы понимать изыски живописи, надо долго воспитывать свой вкус. Это как твои боевые тренировки. Непосвященному не понять, зачем ты сделал это или то движение, а мастер сразу все увидит…
Вишняков появился без пятнадцати пять. Катя и Крюков переглянулись.
– Профессор, нам пора. Мы кое о чем вспомнили. Так что пора идти…
– Что вы, мои гости еще никогда не уходили голодными! – заявил Вишняков.
– Нет, спасибо, но мы уже опаздываем, – сказала Катя.
Вишняков поглядел на часы и ахнул:
– Неужели я так поздно закончил лекцию? То-то молодежь зевала. Четыре часа вместо двух…
Профессор проводил их до двери. Катя и Крюков вышли из квартиры и направились к лифту. На полпути их настиг голос профессора:
– А что с вашей копией прикажете делать?
– Отдайте Самсону, – не оборачиваясь, крикнул Крюков.
Глава 39
Предчувствие беды
Астахов закончил работать раньше обычного. В лаборатории института неожиданно возникли дела. Частный иностранный фонд заказал исследования по теме, которой занимался отец Кати. На удивление сотрудников, Сергей Андреевич Астахов раздал каждому из них по заданию, а сам, сославшись на недомогание, покинул институт. И только Галя знала, что Астахов очень волнуется за дочь и хочет дождаться ее возвращения дома. Галя работала вместе с Астаховым и, когда он отлучался, обычно выполняла его обязанности.
Сергей Андреевич ничего не знал о приключениях дочери и до сегодняшнего дня не очень беспокоился. Но сегодня с утра что-то изменилось. Астахов не находил себе места. Он был рассеян и даже грубоват со своими коллегами, чего раньше никогда не случалось. Быстро добежав до метро, он спустился по эскалатору, не дожидаясь, пока самодвижущаяся лестница доставит его до станции, а, подталкивая стоящих, пронесся вниз. Обычные три минуты до подхода голубого экспресса показались ему вечностью. От станции "Кузьминки" до дома Астахов всегда добирался пешком. Сегодня же он втиснулся в набитую народом маршрутку, первым выскочил на остановке и бросился бежать. На одном дыхании он взлетел по лестнице, и, тяжело дыша, замер возле двери. Немного постояв, Астахов на всякий случай позвонил. В квартирке никого не было. Тогда он открыл дверь и, не снимая плаща, обошел кухню, заглянул в ванную и плюхнулся на кресло. Признаков присутствия дочери Астахов не заметил, значит, Катя домой не заходила.