Когда отец с Галей ушли, Катя уселась в кресло и, глядя на наскоро застеленный диван, подумала, что еще совсем недавно она бы смертельно обиделась на отца, но сегодня восприняла поступок родителя совершенно нормально. Что же изменилось в ее жизненных понятиях? Появился Крюков. Катя даже не могла сформулировать, какое он имел к этому отношение. Но то, что дело в художнике, она прекрасно осознавала. В ее жизнь, кроме любви к отцу и матери, вошло нечто новое. Катя вспомнила маму, и ей стало больно. Вот папа нашел себе молодую, красивую женщину, которая глядит на него с обожанием. Галя счастлива. А счастлива ли мама со своим женоподобным мужем? Катя была уверена, что нет. Папа такой красивый, сильный, стройный и умный. Если не знать, сколько ему лет, вполне можно принять за молодого…
Через час вернулся Астахов. Катя успела прибраться на кухне и решила немного почитать. Она завела будильник на полшестого. В семь пятнадцать ее смена на мансарде. Дорогу она знает, должна успеть. И еще неизвестно, как сложится день.
– Какая ты у меня умница, – растроганно сказал отец, погладив дочь по ее мальчишеской стрижке.
– С чего ты сделал такой трогательный вывод? – спросила Катя, зевая.
– Потому что ты так отнеслась к Гале, – ответил Астахов.
– Как отнеслась? – переспросила Катя.
– Как совершенно взрослый человек, – пояснил отец.
– Расскажи про ваш роман, – зевнув, попросила дочка.
– Давай в другой раз, ты уже гуляешь в мире сна. Спи. Ты закончила свою странную работу?
– Нет. Завтра мне к шести, – ответила Катя и закрыла глаза.
Глава 34
Звонок с того света
Всю ночь Гнусняк ворочался и вздыхал. Ему снились всяческие ужасы, он часто просыпался и один раз даже надел халат и прошелся по своему дворцу. Когда Гнусняк вошел в холл, Тарзан, дремавший в кресле, открыл глаза и вскочил.
– Ты когда-нибудь спишь по-настоящему? – поинтересовался Гнусняк у своего работника.
– Я всегда сплю нормально, – ответил горбун.
– Тогда спи дальше.
Тарзан снова откинулся в кресле и закрыл глаза. Через секунду он тихонько засопел.
"И вправду дрыхнет!" – про себя подивился Самсон и пошел в гостиную. В щель под дверью комнаты, где теперь обосновалась Злата, пробивался свет. Гнусняк тихонько приоткрыл дверь и увидел Злату, склонившуюся над книгой. Глаза девушки были в слезах.
– Ты чего не спишь? – спросил племянницу Гнусняк.
– Читаю польский роман, дядя, – сказала Злата. Самсон подошел, поглядел на обложку. На ней красовалось знакомое Самсону мужское лицо в очках.
– Что же ты читаешь? – Гнусняк силился прочесть название, но не мог. Устную польскую речь Самсон понимал. Не все, конечно, но при определенных усилиях всегда мог догадаться о смысле сказанного. А вот читать не умел.
– Это про жизнь знаменитого киноартиста.
– Нашла себе дело, – пробормотал Гнусняк и, посоветовав племяннице по ночам спать, а не заниматься глупостями, вернулся к себе.
Беспокойство у Самсона началось после разговора с Харей. Так звали квадратного уголовника, который настойчиво советовал замочить художника. Сама мысль избавиться от творца "старинных" шедевров показалась Самсону заманчивой. Но Гнусняк не был убийцей. Ему всегда казалась, что уголовники, решающие свои финансовые и другие проблемы пистолетом и топором, – кретины и ублюдки. Конечно, очень просто оторвать человеку голову и забрать его барахло. Но это удел примитивных бандюг с одной извилиной. Себя же Самсон считал интеллектуалом. До сих пор он если и прибегал к уголовным методам, то это был своего рода уголовный высший пилотаж. Он зарабатывал головой и тем весьма гордился.
Но постепенно жадность довела Гнусняка до равнодушия. Методы работы для него потеряли интерес. Важным стал только результат. Если надо добыть много денег, то все равно как. Но это было пока на уровне рассуждений. •Когда же Харя указал на столь простой и радикальный способ избавления от Крюкова, Гнусняк испугался. На убийство художника он решиться не мог. Оттого и спал плохо.
Но еще больше волновал его Липский, который должен был появиться со дня на день. Если даже Крюков и сумеет сделать копию, то с ней еще предстоит немалая возня. Надо высушить холст, состарить его, отнести Фокуснику на подпись и только тогда можно показывать Липскому. А если тот придет завтра? Странно, что Липский до сих пор не явился. Отсутствие перекупщика тоже начинало беспокоить. Вдруг открылась афера с Крамским? Тогда Липский придет с ребятишками и потребует денег. Самсон поежился от такой мысли.
С кем послать Крюкова к Вишнякову? Все три парня совсем зеленые. Кроме того, Вишняков не в курсе дел Гнусняка, и не дай Бог ему сообразить, что к чему. Гнусняк долго соображал, как объяснить коллекционеру, почему художник приехал копировать картину с охранником. Наконец, Гнусняк придумал. Он сказал профессору, что хочет застраховаться от неожиданностей, поэтому при художнике будет находиться сторож, чтобы во время сеанса чего не произошло.
– Вы кому не доверяете? – усмехнулся профессор. – Мне или своему живописцу?
– Я всем доверяю, но так мне спокойнее, – выкрутился Самсон и теперь, вспоминая этот разговор, радовался собственной сообразительности.
Из всех мальчишек самым молчаливым ему казался женственный Костя. Правильнее всего было бы послать с Крюковым самого Журова, но тот больно глуп и прямолинеен. Ему не запретишь открывать рот, а если Журов это сделает, предсказать ход его трепа нельзя. Петр совсем телок. Одни мышцы, а голова еще совсем незрелая. Губанов – самый представительный и красивый парень. Но тоже не очень сообразителен. Значит так: или нужно посылать Костю, или Губанова. Журова трогать не стоит. Ему и платить придется отдельно. Лишних – даже мелких – расходов Гнусняк тщательно избегал. Так и не придя к окончательному решению, он забылся тяжелым сном. Проспал Самсон минут двадцать, пока мелодичный перезвон мобильника не разбудил его.
Гнусняк включил связь и услышал незнакомый голос с сильным акцентом. Сначала он подумал, что его опять беспокоят из Польши. Не иначе как возникли какие-нибудь новые заботы с племянницей. Но голос имел не польский акцент и говорил совсем не о Злате.
– Дорогой русский друг, – раздалось в трубке, – мне очень жаль, что такой замечательный человек, как господин Липский, погиб.
Лоб Гнусняка покрылся испариной, и он промычал что-то невразумительное. Голос продолжал:
– Перед своей гибелью господин Липский имел честь дать ваш телефон. Меня зовут Альберт. Я очень хотел бы иметь картину Коровина. Знаю, что вы ее предлагали господину Липскому. За ценой проблем не возникнет. Буду у вас через три-четыре дня.
– Я на неделю вынужден уехать по неотложным делам, – дрожащим голосом ответил Гнусняк, – а через неделю буду рад вам помочь.
– Постараюсь задержать поездку, – ответил голос. Связь отключилась. Судя по тому, что в трубке во время разговора все время происходили шумные паузы, Гнусняк понял, что с ним говорили через переводчика.
Спрятав мобильник под подушку, Самсон сел на постели и стал думать. "Неужели Липского нет в живых?" Если это правда, то судьба подарила ему пять тысяч долларов. Эта мысль столь странно подействовала на Самсона, что он снова вскочил, побежал на кухню и, достав из буфета бутылку приличного коньяка, налил себе полстакана. Выпив залпом, подумал немного и налил еще. Открыв банку красной икры, запустил туда палец и, захватив изрядное количество деликатеса, закусил им. Затем вошел в гостиную, включил музыку и под нее с криком и улюлюканьем совершил несколько танцевальных па. Изумленная Злата появилась в ночной рубашке и, застав дядю подпрыгивающим под музыку, остолбенела. Гнусняк подхватил племянницу под руки и увлек за собой.
– Что с тобой, дядя? – пролепетала девушка.
– Ничего! Ничего! – повторял Гнусняк, кружа Злату по гостиной.
В дверях возник Тарзан и, тоже ничего не понимая, уставился на своего хозяина. Наконец Гнусняк притомился и плюхнулся в кресло. Внезапно его довольная физиономия омрачилась. Нет ли тут подвоха, вдруг дезинформация? Он подошел к обыкновенному телефону и, выключив музыку, дрожащей рукой отщелкал кнопки номера.
– Да… – послышался женский голос.
– Извините меня за поздний звонок. Мне срочно нужен Липский.
– Вы разве не знаете? Михаил погиб во Франции. Лиза поехала туда.
– А с кем я говорю? – стараясь скрыть радость, поинтересовался Гнусняк.
– Я подруга Лизы. Пока их нет, живу в квартире. А извините, кто вы?
Гнусняк положил трубку, не удосужив женщину ответом, и, не обращая внимания на изумленных Злату и Тарзана, взлетел на мансарду.
Крюков спал, дремал на стуле и Олег Губанов по прозвищу Кобра. Рядом со стулом на полу валялся раскрытый детектив. Самсон потормошил спящего художника и, когда тот открыл глаза, крикнул:
– Ты напишешь Коровина лучше самого Коровина?
– Нельзя ли подождать до утра? – огрызнулся Крюков и отвернулся к стене. Губанову Гнусняк кивнул, и тот, потирая глаза, вышел.
– Вставай. Хватит дрыхнуть. Пойдем лучше выпьем. Я плачу за Коровина полторы тысячи, – сказав это Крюкову, Гнусняк замер, удивившись своей щедрости.
– Может, я могу уже и домой съездить? – спросил художник, видя, что его заказчик находится в приподнятом настроении.
– А вот этого не будет. Дело прежде всего. У нас появился настоящий покупатель. Я выхожу на него без посредников. Представляешь, что это значит?!
Обычно осторожный и скрытный Гнусняк не мог сдержать своей радости. Он даже не задумался, почему Липский решил подарить ему свои деньги. Ведь перекупщик жил на спекуляции. Но всего этого Гнусняк замечать не хотел. Радость от приобретения пяти тысяч долларов и возможности напрямую торговать с клиентами Липского помутила его сознание.
– Кого из ребят ты желаешь себе в охрану?
Крюков усмехнулся и ответил:
– Если ты продолжаешь держать меня в качестве арестованного, пошли со мной Костю. Костя хотя бы смахивает на человека.
– Будь по-твоему, – легко согласился Гнусняк. Сегодня он был очень добрым человеком.
Глава 35
Комиссару Готье везет с помойкой
За несколько тысяч километров от подмосковной Малаховки один человек тоже неважно спал эту ночь. Звали этого человека Симон Готье. Странные вывозы нелегальных эмигрантов на виллу известного и добропорядочного любителя старинной живописи сильно занимали его воображение. Едва рассвело, он тихо поднялся со своего супружеского ложа и на цыпочках направился в ванную. Побрившись и хлебнув холодного кофе, он оделся и, поеживаясь от утренней прохлады, вышел на улицу. Остывшая машина, которую этой ночью комиссар опять-таки не поставил в гараж, завелась только со второго поворота ключа. Готье тихо вырулил из переулка и не спеша поехал по пустынному Марселю.
Над городом парил подсвеченный прожекторами монастырь. Улицы были пустынны, если не считать бродячих кошек, оравших во дворах. На пристани возле одной яхты суетилось несколько мужчин, видимо, собиравшихся рано отправиться в морское путешествие. По середине приморской улицы брела подвыпившая проститутка, и Готье с трудом ее объехал. В другое время он бы вызвал наряд и нерадивую жрицу любви отвезли бы в участок, но сегодня Готье было не до нее. У вокзала комиссар остановился. В зале ожидания в сумраке дежурного света на полу спали арабы. Их запачканные, но яркие одежды создавали причудливые цветовые массы, из которых торчали шоколадные руки и ноги. Вокзал спал, дремало и все вокруг. Первый поезд на Лион должен отправиться лишь через два с половиной часа, а заранее марсельцы на вокзал не приходят. Да и метро начнет работать только через два часа.
Перед тем как подойти к интересующей его гостинице, Готье остановился и несколько минут выждал. Затем уверенно направился к входу. Заглянув за стекло дверей и не обнаружив никаких признаков жизни, он обошел здание со всех сторон. Пакетов с мусором возле гостиницы не было. Машина мусорщика появится через час. Значит, надо ждать. Готье хотел проверить, выставит ли Али и на этот раз вещи своих постояльцев к мусорной машине, как он это делал раньше, по информации осведомителя. Конечно, можно вызвать наряд и прочесать номера. Но эта акция спугнет Али и, возможно, заставит затаиться всю компанию. Готье этого не хотел. Он намеревался поподробнее разузнать, в чем тут дело. Многолетний опыт работы подсказывал, что спешить не стоит.
Комиссар отошел за соседний дом и, прислонившись к ограде, задумался. Что он имеет на этот момент? Транспортировку незаконных эмигрантов, причем скорее всего в состоянии наркотического опьянения, на шикарную пригородную виллу. И уничтожение всех следов их пребывания в гостинице Али. Если учесть, что грабить нелегалов бессмысленно: они давно ограблены и обобраны до нитки теми, кто их привез во Францию, убивать их не за что, ни политического, никакого другого интереса они не представляют. Остается тот самый простой ответ – нелегалов похищают для работы. Но никакого производства на шикарной вилле нет. На фермерских работах их тоже никто не использует, это было бы сразу известно. Прислугу можно и так легко набрать из тех же нелегалов. Даже если допустить, что Альберт Беринни очень жадный человек и не хочет платить налоги в профсоюз за своих работников, то представить, что они ему нужны в таком количестве, трудно. Для приличного дома довольно хлопотно отмывать и проверять разный сброд на наличие болезней, чтобы не заразиться какой-нибудь мерзостью. Опасно оставлять такую братию в доме. Без рекомендаций и без адреса они запросто могут ограбить хозяина и смыться. Выходит, объяснить похищение нелегалов решением нормальных бытовых нужд не получается. Вот и возникают всевозможные подозрения.
Дверь гостиницы открылась, и женщина, замотанная по глаза в темную ткань, вынесла несколько пакетов. Она поставила их на тротуар на углу у гостиницы и, не оглядываясь, быстрыми шагами вернулась назад. Затем снова вышла и снова вынесла пакеты. Всего пакетов оказалось шесть. Рыться в них прямо на улице Готье не желал. Во-первых, это сразу заметят. Во-вторых, может понадобиться работа с содержимым. Вполне возможно, придется задействовать лабораторию. Готье решил дождаться машины и уж тогда под прикрытием мусорки провести эту процедуру. "Вот, дожил! Стал потрошителем помоек", – подумал Готье и представил, как бы расхохоталась Эстер, узнай, чем занимается ее благоверный.
Из соседней гостиницы выполз толстенный мулат и тоже поставил к углу гостиницы Али свои пакеты. Через несколько минут его примеру последовала старуха из дома напротив. Старуху Готье знал. Старая ведьма сдавала комнаты проституткам. Дело принимало дурной оборот. Пакеты мало отличались друг от друга, и Готье мог их легко перепутать. Он быстро подбежал к углу и отложил шесть пакетов Али в сторону. Затем рванул к вокзалу, сел в свой "Пежо" и газанул. Заняло это не более семи минут, но тротуар у гостиницы Али оказался стерильно чистым. Пакеты исчезли. Когда Готье нагнал мусорную машину, чрево ее было переполнено. Комиссар выругался, обидев ни в чем не повинного дьявола, и вернулся домой. Ехать в комиссариат было слишком рано. Пройдя на цыпочках в кухню, он сварил себе кофе, достал круассан и, намазав его джемом, с удовольствием позавтракал. Когда он поднес чашечку, чтобы сделать последний глоток, на кухне появилась Эстер. Ее гомерический хохот проник сквозь стены и полетел над утренним Марселем.
Глава 36
Женские страсти
Катя чуть не опоздала на дежурство. Оказывается, в такую рань маршрутные такси еще не ходят, а автобус, идущий в Малаховку, сломался и два первых рейса отменили. Выручил другой автобус, на котором водитель вывесил табличку "Такси". Он собрал с пассажиров деньги, как за проезд на маршрутке, и довез всех до места назначения довольно быстро. В доме Гнусняка, кажется, никто и не думал ложиться. Бледный, одутловатый, но возбужденный хозяин сообщил Кате, что сегодня ей предстоит работа в Москве. Ее опекаемый должен сделать копию картины в профессорской квартире. Гнусняк пригласил Катю к себе в кабинет, усадил на стул и начал инструктировать:
– Глаз с него не спускать. Если художник задумает побег, в квартире не трогать. Пусть выйдет на лестницу. Там надо его отключить и звонить Журову, который будет все время на связи.
Катя получила мобильный телефон и несколько наглядных уроков, как им пользоваться. Технику она быстро освоила.
– Рядом с домом профессора есть небольшое кафе кавказской кухни. Веди художника туда обедать, – продолжал свой инструктаж Самсон.
На обед Кате выделили шестьсот рублей. Катин отец получал в институте девятьсот. Она подумала, что папа, узнав о таких обедах дочери, сильно расстроится.
Когда все инструкции были закончены, неожиданно позвонил профессор и сообщил, что сегодня он ждет гостей и принять художника не сможет. Гнусняк вежливо поблагодарил, но, бросив трубку, долго и грязно ругался. При Кате еще никто таких безобразных и мерзких слов не произносил. Более всего ей было противно, что все ругательства так или иначе касаются женщин. "Почему мужчины, которые сами родить не могут, придумали столько гадостных ругательств в женский адрес?" – недоумевала Катя. Злата не все понимала из набора слов, произносимых дядей, но тоже покраснела и, дернув Гнусняка за рукав, попросила прекратить.
Перестав ругаться, Гнусняк велел всем жить в обычном режиме и укатил в Москву.
Катя поднялась в мансарду. Крюков не спал, а собирал свои принадлежности. Он старательно вытер промытые скипидаром кисти, проглядел все тюбики и долго чистил палитру. Когда Катя сказала, что поездку отменили, Крюков погрустнел. Катя объяснила причину и рассказала, как Гнусняк злился. Крюкову рассказ понравился, и он повеселел. Усевшись на диван, он внимательно оглядел Катю, заставив ее снова смутиться под его взглядом, и сделал весьма странное предложение.
– Раздевайся, прищурившись, сказал он Кате.
– Что? – не поняла Катя.
– Раздевайся, – повторил Крюков, – если мы никуда не едем, то я хоть порисую прекрасную модель. У тебя фигура для кисти Пикассо, – улыбнулся Крюков.
Катя впервые в жизни пришла в полное замешательство. Она и так – чем дальше, тем больше – стеснялась художника. Ей хотелось выглядеть перед ним красивой, и ее уже начинала злить необходимость соблюдать видимость мужского обличья.
– Чего уставился? – удивился Крюков. – Ты что, боишься, что я голубой? – спросил он не без иронии.
– Я, я… не могу, – пролепетала Катя.
– Это еще почему? Может, у тебя тряпки к заднице пришиты? – Крюков действительно настроился порисовать, и странное смущение парня ему было непонятно. Уж кто-кто, а спортсмены привыкли каждый день переодеваться в общих раздевалках или вместе полоскаться в душе. Вообще у них к обнаженному телу отношение будничное.
Катя тоже понимала, что очень трудно объяснить свое поведение, не открывая настоящей причины. У нее уже возникала мысль во всем сознаться Крюкову, но она хотела сделать это, когда они окажутся на свободе. Пока же и ему, и ей так удобнее.
– С тряпками все в порядке, – нашлась Катя. – Вы обещали начать тренировки. Вот сегодня и попробуем. А торчать в одной позе часами я не готов.