* * *
На следующий день первых двух уроков у меня по расписанию не было.
Со звонком на большую перемену я пошла в свой класс, откуда только что вышел Алексей Иванович, и… остановилась на пороге. У ребят чуть ли не драка: все кричат, машут руками. Первое, что мне бросается в глаза, - встрёпанный, злой и красный Борис, побледневшее, но тоже злое лицо Соловьёва и полное решимости лицо Толи.
- Что у вас тут происходит? - спрашиваю я. - Что случилось?
- Соловьёв назвал Горюнова ябедой, и Соловьёва за это стукнули как следует, - отвечает Борис.
- Кто стукнул?
- Я, - без малейшего смущения говорит Саша Гай.
- Поздравляю тебя. Это, конечно, лучший способ доказать свою правоту. А за что ты назвал Толю ябедой, Игорь?
- А зачем он нафискалил вам про карту?
Чувствуя, что бледнею, я спрашиваю Игоря:
- Ты мне веришь?
- Верю, - отвечает он не сразу и не глядя на меня.
- Так вот, я повторяю тебе, что Толи мне ничего не сказал. Больше того: я спрашивала его, и он сказал, что ответить не может. Я тебе вчера объяснила, что всё поняла сама, без Толиной помощи.
- Если бы я сказал Марине Николаевне, я был бы фискалом. Но я ничего никому не говорил. Только Гаю. Даже Кирсанову не говорил, он сам догадался, - негромко произнёс Толя.
- А если хочешь знать, я бы на твоём месте именно сказал, - вставляет Николай. - Не потихоньку, понятно, а именно в классе при всех. Громко. Обязательно бы сказал!
- Да почему это "ябеда"? - кричит Левин. - Ябеда - это если из-за угла наговаривает.
- Я так Толе и говорил, - поддерживает Саша. - По-моему, тоже сперва надо было с Соловьёвым поговорить, но уж раз он не понимает, тогда сказать при всём классе, вот и всё.
- Нехорошо вышло, - задумчиво говорит Лёша. - Его Елена Михайловна так хвалила… Говорит: "У тебя все опыты прекрасно зарисованы". Вот тебе и прекрасно!
И вдруг вмешивается Ваня Выручка: он до сих пор не проронил ни слова, я даже не сразу увидела его позади остальных.
- Игорь не виноват, - говорит он громко. - Это я сам ему рисовал. Он не просил.
- Брось ты! - резко обрывает Николай. - Тоже, хорош: ходишь за ним, как маленький.
- Он мой товарищ! - вспыхивает Ваня.
- Ну и что ж, что товарищ? Вот Горюнов с Гаем и Левиным товарищи. И я с Гаем дружу. Так разве он за меня задачки решает? Разве Кирсанов рисует за Воробейку карты? Да и какие вы товарищи, просто он тебя гоняет, как маленького: сделай да принеси, а ты и слушаешься.
Ваня опустил голову. Во внезапно наступившей тишине раздаётся спокойный голос Димы:
- Соловьёв все смеялся над Лавровым, дразнил его. А вот я один раз помог Вале оформить задание по ботанике, так он прямо и сказал Елене Михайловне: "Это я не сам, мне Кирсанов помогал". Хотя его никто не спрашивал и я там очень мало сделал.
Все взгляды снова обращаются на Игоря Соловьёва. Он медленно поднимает голову и говорит не громко, но твёрдо:
- Я все карты перерисую сам.
- Вот и у нас получился диспут, - вдруг с удовлетворением заявил Воробейко. - Поговорили, и всё понятно стало.
Сбор звена
У доски отвечал Володя Румянцев.
Урок был не выучен, и он маялся. Вздыхал, переминался с ноги на ногу, теребил пуговицу на рубашке и даже не находил утешения в обращённых на него сочувственных взглядах товарищей.
- Почему же ты не выучил? - спросила я наконец.
- Я… Вы меня в прошлый раз спрашивали… и я думал…
- Я понимаю, что ты думал. А вот скоро ли вы поймёте, что уроки надо учить для себя, а не для учителя?
- Да, Марина Николаевна, ведь я понимаю! - с отчаянием сказал Володя. - А только вы меня в прошлый раз спросили, вот я и подумал…
- Садись. Морозов, к доске.
Андрюша вышел и ответил, как всегда, чётко и толково.
- Отлично. Садись.
Стуча каблуками, он пошёл на место. На секунду подняв глаза от журнала, я уже не увидела его лица, а только слегка покрасневшие уши и затылок; он держался очень прямо.
- И рад, и рад! - раздался язвительный голос Левина.
- Конечно, рад, - вступилась я. - Почему же не радоваться хорошей отметке?
- Да он не потому рад, а потому, что у Румянцева двойка!
- Что за чушь!
Я посмотрела на Андрея. Он сидел нахмуренный, плотно сжав губы, и я уловила несколько направленных на него испытующих, насмешливых взглядов.
- Саша, к доске!
Гай вышел, толково рассказал биографию Некрасова, прочёл наизусть отрывок из поэмы "Орина - мать солдатская" и, получив пятёрку, прошёл на место, провожаемый дружелюбными, улыбающимися глазами ребят.
Это был последний урок. После звонка ребята, по обыкновению, столпились у моего стола, и мы стали толковать о разных разностях. Но тут я заметила, что Андрей сосредоточенно возится со своим портфелем, то так, то эдак перекладывая книги и тетради. Я поняла, что это неспроста. Обычно Морозов собирался раньше других и выходил из класса первым, а тут он так озабоченно копается в своём портфеле, точно думает найти какое-то пропавшее сокровище…
Я поторопила ребят. Они разошлись, и мы с Андреем остались вдвоём в пустом классе. Он всё продолжал возиться с портфелем.
- Почему ребята думают, будто ты обрадовался Володиной двойке? - спросила я.
- Неправда, я совсем не радовался. Просто мы с Румянцевым перестали дружить. И, конечно, он с тех пор хуже учится. Раньше я ему помогал, а теперь он готовит уроки один.
- Разве один? По-моему, Володя занимается с Толей, с Сашей. А почему вы больше не дружите?
- Это он виноват. Он всё время говорил, что я задаюсь, что я из кожи вон лезу, чтобы быть первым. А я вовсе не лезу. Я не виноват, что я первый. Это зависит от способностей.
- Послушай, - сказала я. - Помнишь, мы писали сочинение на тему "Мои товарищи"? Ты знаешь: никто, ни один человек не написал о тебе. Почему так? Ведь раньше ты дружил и с Володей и с Борисом, а теперь с обоими поссорился. Прежде ребята относились к тебе гораздо лучше.
- Они мне завидуют.
- Как тебе не стыдно! Что ты говоришь! Подумай сам: ведь Горюнов очень способный и учится прекрасно, Гай - тоже, и ещё многие у нас хорошо учатся. Почему же им никто не завидует? Плохо ты думаешь о своих товарищах.
- И потом, - не отвечая, сказал Андрей, - ребята хотят выбрать другого вожатого. Говорят, я плохой. А я работаю не хуже других.
"Ах, вот почему ты остался!" подумала я и сказала:
- Что ж, послушаем на сборе, что скажут ребята.
* * *
Странный это был сбор. Послушав немного, я спросила:
- О чём же у вас всё-таки сегодня разговор?
И Саша Воробейко ответил исчерпывающе:
- У кого что болит, тот о том и говорит.
В самом деле, сбор начался шумно и беспорядочно.
- Наше звено хуже всех, - заявил Чесноков. - Дневник у меня совсем пустой, даже записывать нечего.
- У кого больше всего двоек? У нас! - подхватил Ваня Выручка.
- В сборную волейбольную команду из нашего звена ни один человек не попал! - сердито крикнул Лукарев.
- Погодите, - вмешался Лёва. - Андрей, веди сбор, иначе ничего не получится.
- Прошу высказываться по порядку, - хмуро сказал Морозов. - Просите слово.
- Я прошу слова и сейчас всё скажу по порядку. - Ваня Выручка встал и, тоже хмурый и сердитый, с минуту молча собирался с мыслями. Непривычно было видеть нахмуренным веснушчатое, безбровое лицо, словно созданное для простодушной улыбки. - Лабутин прав: наше звено хуже всех. Мы ничего не делаем, ничем интересным не занимаемся. Намечали план, а что вышло? Ничего? Звено Гая какой альбом к восьмисотлетию Москвы сделало! Потом они ходили все вместе в Музей Ленина. Ходили в театр. На сборах у них всегда игры. А у звена Рябинина какой поход на лыжах был! Вон Лабутин, и Лукарев, и Воробейко с ними ходили, пусть скажут! ("Ещё какой поход!" отозвался Саша.) А у нас? Мы и не собираемся вовсе. И ничего не делаем.
Ваня сел.
- А всё почему? - заговорил Саша. - Всё потому, что Морозову до звена никакого дела нет. Ему только до себя дело: ему на товарищей наплевать.
- Погодите, я скажу! - вскочил Лабутин. - Вот все говорят: Морозов в прошлом году хорошо работал. А знаете почему? Он тогда был председатель совета отряда, вот в чём дело! Это ему нравилось, тут он на виду, тут ему почёт! А вожатый звена - это ему мало. Он любит быть первым. Это ещё ладно: будь первый, пожалуйста! Не жалко! Но почему он не любит, когда другой тоже первый? Вот он никогда, никогда никому не подскажет… Марина Николаевна, ну что вы на меня так смотрите! Я сам знаю, что подсказывать нельзя, и у нас почти никто не подсказывает, я не к тому говорю. Но Морозов… он не так, как все. Он не просто сидит и не подсказывает. Ну ведь бывает: стоишь у доски и не знаешь… а он только путает. Тянется изо всех сил, чтобы его спросили, усмехается, плечами пожимает. Дескать, ты дурак, ничего не знаешь, а вот я знаю. Когда другой хорошо отвечает, ему не нравится.
- Врёшь! - со злостью выкрикнул Андрей.
- Верно, верно! Не врёт! Почему врёт? Правда! - раздалось сразу несколько голосов.
- Докажи!
В первый раз я видела, чтобы этот дисциплинированный и довольно равнодушный к окружающим мальчик до такой степени потерял самообладание. Голос его звучал хрипло, на скулах выступили неровные красные пятна.
- Не всё можно доказать, - возразил Лабутин, - но только это всему классу известно.
- А я докажу, - опять заговорил Саша Воробейко. - Вот в прошлый раз Лидия Игнатьевна говорит: "Эту задачу можно решить другим способом. Подумайте". Мы сидим, думаем. Румянцев у него спрашивает: "Смотри, правильно я начал?" А Морозов даже не смотрит и говорит: "Не знаю". А потом, минуты не прошло, поднимает руку "Лидия Игнатьевна, я решил!"
- Румянцев сам должен был думать! - запальчиво возражает Андрей.
- Так ведь он сам и придумал начало, и начало было верное, оказалось такое же, как у тебя. Что ж ты соврал, что не знаешь?
- Да что его спрашивать! - ворчит Лукарев. - Не первый раз про это речь.
Все говорили разом, и Лёве снова пришлось вмешаться:
- Что же вы предлагаете, ребята?
- Выбрать другого! Другого вожатого! - раздалось сразу несколько голосов.
Наступило молчание.
- Ты согласен с тем, что о тебе сказали? - заговорила я, обращаясь к Андрею.
- Звено, конечно, работает плохо, - ответил он хмуро.
- А почему? Пусть скажет, почему плохо! - снова закричали ребята.
- Работа звена зависит не от одного вожатого. Я предлагал ребятам пойти в кино на "Белеет парус одинокий", а они не захотели.
Снова поднялся шум. Оказалось, все, кроме Андрея, видели эту картину, и не по одному разу, потому и отказались итти. А когда ребята пошли смотреть "Клятву Тимура", Андрей не пошёл, потому что он как раз уже видел её.
- В общем, надо другого вожатого, - заключает Лабутин.
После краткой заминки слово взял молчавший до сих пор Румянцев.
- Я предлагаю оставить Морозова вожатым, - совершенно неожиданно заявляет он. - Ведь мы говорим ему всё это в первый раз.
- Как так - в первый раз?
- Ну, каждый в отдельности, может, и говорил. А как следует, все вместе не говорили. Вот теперь мы ему всё сказали, и пускай он теперь знает. Пускай остаётся вожатым и хорошо работает. А если не будет хорошо работать, тогда выберем другого, - закончил Володя, обводя товарищей доверчивым взглядом.
Конечно, опять поднялся спор. Лабутин и Лукарев - решительно против. Даже Ваня, Ваня, который всегда готов ждать от товарищей только хорошего, заявляет категорически:
- Ерунда это, все равно никакого толку не будет!
И тут неожиданно и негромко говорит Вася Воробейко:
- Что же, он совсем не человек, что ли?
И Коля Савенков поддерживает:
- Пускай покажет, на что годен. Посмотрим. Выбрать другого всегда успеем.
Голосуют. Голоса разделяются: четыре за то, чтобы выбрать другого, шесть за то, чтобы Морозова оставить. Надо сказать правду: не очень солидное и почётное большинство, но всё-таки большинство. И тут, ко всеобщему удивлению, Саша Воробейко, только что голосовавший против Андрея, трёт лоб, что-то соображая, и миролюбиво говорит:
- Что ж, ладно. Пускай работает. - И, обернувшись к Морозову, нравоучительно добавляет: - Ты не обижайся, тебе говорят не со зла, а для твоей же пользы.
У Андрея лицо совсем красное, губы сжаты плотнее обычного, но голос уже звучит почти ровно.
- Давайте составим план работы, - говорит он. - Предлагайте.
…Задержавшись немного, мы выходим из школы вдвоём с Лёвой.
- Лёва, - говорю я ему, - вы подумайте только: Саша Воробейко поучает Андрея Морозова! Согласитесь, год назад мы никак не могли бы подумать, что возможна такая вещь.
- А понял Андрей хоть что-нибудь? - задумчиво говорит Лёва.
- Не всё… но кое-что, несомненно, понял!
Сочинения на вольную тему
На уроке русского языка я говорю ребятам:
- Сегодня я принесла ваши сочинения на вольную тему. Есть сочинения: "На каникулах", "В лес за грибами". Одни вспоминали лето, другие - зимние каникулы. Есть сочинения о лыжном походе, о футбольном матче, о любимых книгах. Но сейчас я хочу прочитать вам два сочинения на одну и ту же тему - о нашем детском доме. Вот первое. Слушайте:
"Один раз мы поехали в Болшевский детский дом, и потом стали ездить туда часто. Мы подружились с ребятами, хотя они и маленькие. Они все круглые сироты, у них нет ни отца, ни матери. Нам Марина Николаевна не разрешила ни о чём их спрашивать, чтоб они не вспоминали про своё горе. Мы и не спрашиваем ни о чём, но иногда и так видно. У Толи Попова на руке написан номер, который ему дали в фашистском лагере. Номер голубой, и эта краска не смывается. Тут спрашивать нечего, всё сам понимаешь. Ещё я хочу рассказать про Соню Смирнову и Женю Смирнова. Они брат и сестра. Соне пять лет, а Жене - десять. Они живут в детском доме очень давно, у них тоже нет ни отца, ни матери. Они очень ко всем привыкли, а Соня говорит Людмиле Ивановне "мама". Я учил Соню узнавать буквы, но она ещё маленькая. Она про букву "о" говорит: "Это мячик", а про букву "е" - "сломанный мячик", Женя её любит и никогда не обижает. Он учится в третьем классе.
И вот приехала в детский дом одна женщина и говорит: "Я хочу взять на воспитание ребёнка". И стала просить, чтобы ей дали Соню, и говорит: "Дайте мне эту девочку, ей у меня будет хорошо". А Женя заплакал и закричал: "Не дам, не дам! Поперёк лягу, а не дам! Всё равно ей нигде лучше не будет!" Но эта женщина очень просила, и все боялись, что Людмила Ивановна отдаст Соню. Но она не отдала, и все были рады. По-моему, очень хорошо и правильно Людмила Ивановна сделала, что не отдала. Там твой дом, где тебя любят и жалеют. Незачем Соне уходить, если её в детском доме любят и жалеют и у неё там брат".
Дочитав до конца, я чуть помедлила, потом сказала:
- Теперь слушайте второе сочинение:
"Наш подшефный детдом помещается в прекрасной, просторной даче, она принадлежала когда-то богатому купцу. Пятьдесят детей - девочек и мальчиков - живут там, окружённые любовью и лаской. О них заботятся и воспитатели, и заведующая, и окрестные колхозы, снабжающие детей одеждой и пищей. Детский дом расположен в красивой местности, в густом лесу. Старшие дети ходят в школу, а малыши с утра бегут гулять, и целый день в лесу слышится их звонкий, весёлый смех. Ребята из нашего класса устроили детям прекрасную ледяную гору. Кроме того, мы приготовили им подарки, которые их очень порадовали.
В детском доме царят чистота и порядок. Кровати покрыты белоснежными одеялами, на окнах цветы, на стенах висят картины. В зале стоит пианино, а в шкафах много интересных детских книг. Дети любят рисовать, для этого у них есть цветные карандаши и краски. По вечерам и в свободные часы воспитатели читают детям вслух, и слушать чтение - их любимое занятие. Когда мы приезжаем, мы тоже читаем детям вслух. Особенно им нравится повесть о "Золотом ключике" Алексея Толстого".
Снова чуть помолчав, я спросила:
- Как, по-вашему, какое сочинение лучше?
- Первое! - раздался дружный хор голосов.
- Почему?
На это уже не так просто было ответить хором. После короткого молчания Гай сказал:
- Видно, что тот, кто писал первое сочинение, часто бывает в Болшеве и любит ребят. А второе… оно сухое…
- Оно гладкое, но скучноватое, - поддержал Борис.
Я оглядела класс. Саша Воробейко сиял, губы его неудержимо расплывались в счастливейшей улыбке. Вася был ошеломлён и не верил своим ушам.
- А кто написал? - спросил Дима.
- Первое сочинение написал Вася, - сказала я. - Второе - Андрей. За первое я поставила "четыре", потому что в нём две ошибки, но оно сердечное и тёплое. Андрею я поставила "пять", у него нет ошибок и написано очень чисто. Но его сочинение мне нравится гораздо меньше. Я согласна с Сашей и с Борисом: это сочинение равнодушное. Хорошо, когда человек умеет писать красивые, правильные слова, но этого мало. Те же гладкие, красивые, правильные слова можно написать о любом детском доме, и никто в нём не узнает нашего, болшевского, дома, наших малышей. А в сочинении Васи мы узнали болшевских детей, увидели, как они живут, почувствовали, что Вася их любит, и это очень хорошо.
На перемене Саша Воробейко шумно ликовал:
- Васька-то! Васька-то! А? - повторял он и в знак поощрения увесисто хлопал брата по спине.
Сам Вася был не столько обрадован, сколько удивлён.
- Очень хорошо написано, - сказал ему Дима. - Знаешь, мы попросим Марину Николаевну дать нам твоё сочинение для газеты.
- Вот это правильно! - воскликнул Валя. - Я уже давно считаю, что мы должны подробно освещать в печати жизнь детского дома.
- Уж ты скажешь: "освещать в печати"! - покачал головой Рябинин. - И когда ты научишься выражаться, как люди?
Но слова эти прозвучали вполне добродушно, и когда Валя поправился: "Нет, правда, у Васи получилась очень хорошая заметка", все дружно согласились с ним.
- Андрюша, - спросила я Морозова после уроков, - ты понимаешь, почему твоё сочинение понравилось ребятам меньше, чем Васино?
- Понимаю, - ответил он, глядя в сторону.
"Не всё, но кое-что ты, конечно, понял!" снова подумала я.