* * *
Они устроили днёвку. Решено было поставить здесь памятник - деревянный треног со звездой и подпись: "Партизанам от пионеров".
Походный инструмент известен - ножи да топоры. А Димка Соколов человек совершенно не рукодельный. Тогда ему сказали: "Подумай, какие стихи прочитать на открытии памятника, да подсобери дровишек для обеденного костра". И Димка снова тихо-тихо проник в партизанский лагерь.
Было страшно? Было! Вдруг правда лежит под землёй какая-нибудь граната - только и ждёт, чтоб ты на неё наступил. А с другой стороны, откуда уж тут гранате остаться? Единому даже патрону - откуда, когда до последнего дерёшься…
Так думал Димка Соколов, а сам медленно шел по неровному кругу той бывшей круговой обороны, от одного окопа к другому (полузаросшие продолговатые ямы были, конечно, окопами!).
Вдруг он увидел… Наверное, года три назад осыпалась песчаная стенка одной такой ямы - открылся тайник. Димка увидел что-то обёрнутое в истлевшую, серую бумагу. Когда дотронулся, понял: да это же не бумага - ткань… Наверно, гимнастёрка, а может, пилотка, а может… кто уж теперь узнает! Лохмотья распались, расползлись прямо на глазах, словно мыльная пена. На ладони осталась лежать холодная чёрная коробка - из меди или из латуни. "Портсигар!" - вдруг с каким-то ужасом догадался Димка.
Сжав портсигар в руке, он побежал, мелькая и шарахаясь среди деревьев. Восторг и одновременно ужас сплелись в его сердце крепчайшим клубком. И Димка совершенно не знал, что он сделает в следующую секунду…
Он вылетел прямо на начальника и остановился, тяжело дыша.
- Что с тобой, Соколов?
- Н-ничего… Змею увидел…
- Змею ли? А, Дима?
Но не мог он признаться в нарушении строжайшего запрета, за который сам же голосовал, который сам разъяснял своему звену. И все слово дали, что в партизанский лагерь без Бориса Павловича…
Потом он много раз сам себя спрашивал: как же я мог сделать это?
Ну, что победителей не судят - это само собой. Но всё-таки. Почему ж другим запрещал (причём от чистого сердца: знал, что правильно запрещает), а себе позволил? Почему? В конце концов он решил так: всё-таки я командир, а командиру разрешается больше.
Портсигар он открыл уже дома. От времени медные края спаялись друг с другом, запеклись. Димка работал осторожно, как хирург. Боялся хоть самую малость испортить свою драгоценность. Наконец он почувствовал, что сейчас, если только захочет, сможет разом снять крышку. Он посчитал до пяти, как космонавт перед стартом: "Пять, четыре, три, два, один!.."
Он увидел две папироски - одна почти целая, а из другой табак высыпался. Эти высыпавшиеся табачины наделали множество чёрных, как бы оспинных точек на… бумажном треугольнике. Сквозь табачную оспу Димка с трудом разобрал: "Суздаловой Марии Ивановне…", и всё! То ли боец не успел дописать адрес, то ли просто забыл в суматохе близкого боя, теперь уж не узнать.
Димка попробовал развернуть письмо - бумага распадалась, словно сплетённая из паутины. Тогда он приказал себе, хотя жутко хотелось попробовать ещё раз, приказал закрыть крышку. И отнёс письмо в класс.
Но получилось даже ещё лучше. В тот же день устроили сбор, и Димку хвалили. Он рассказал всё как было, только, конечно, про нарушенное своё слово промолчал. Хотя в принципе это ерунда: победителей ведь и правда не судят!
И ещё он малость прибавил, что, мол, ему в лагере поручили разобраться в деле до конца. Так сразу был решён и вопрос о его командирстве - даже, кажется, сама Тамара Густавовна предложила.
Сколько они разворачивали то письмо? Час? Больше? А ведь обычно дело и секунды не стоит!..
Потом, боясь лишний раз вздохнуть, уложили невесомые частички между заготовленных заранее прозрачных пластмассовых стёкол, свинтили их… Теперь письмо могло сохраняться едва ли не вечно, его можно было читать.
"Мамочка! Пишу Вам и боюсь, как бы не в последний раз. Я сам был в разведке и знаю. Мама, берегите себя и простите за всё. Ваш сын Егор. Маше Полетаевой поклон и привет. А когда Вы получите это письмо, я не знаю. Может, наши потом найдут. А мы сегодня будем гадов бить до последнего. Больше отступать некуда".
Они сперва решили клятву дать. Весь класс. Но Тамара Густавовна отговорила. Димка тогда думал: "Вот Лепёшка! С клятвой бы как было железно". А потом понял, что это, конечно, правильно: вдруг бы они не нашли. А клятва уже дана, притом от имени целого отряда!
И ещё, может быть, потому он смолчал, что боялся: если будет много спорить, его не назначат командиром следопытов. А Димке хотелось именно командиром, потому что дело по справедливости было его!..
Всерьёз письмом стали заниматься восемь человек. Между прочим, как вскоре выяснилось, больше и не надо. Не то получается уже не коллектив, а какая-то Римская империя. В том смысле, что в Риме вроде порядок, а на окраинах восстания готовятся…
В основном Димка ориентировался на мальчишек, потому что девчонок недолюбливал, не знал, как ими руководить. Кстати, один из немногих, он не был влюблён в Оленину.
В команде его особенных "звёзд" не было. И это ему тоже казалось неплохо. Шуйский, Стаин, Коровина, та же Маринка Оленина, пожалуй, только бы мешали. Начали б со своими идеями да со своими личными мнениями…
Дело не в том, что Димка был против личных мнений. Просто надо понимать, когда стоит спорить, а когда подчиниться, вот и всё. А "звёзды" ничего такого понимать не хотят - проверено!
Тамара Густавовна по этому поводу один раз даже "вызвала Димку на разговор". И он ей прямо ответил:
"Мы не думали обособляться и не думаем. На отдельные поручения готовы взять любого. А команду ломать я лично ни из-за кого не буду!"
Тамара Густавовна тогда улыбнулась, головой покачала:
"Ну гляди, командир. Тебе в данном случае виднее… Только не очень ли ты закомандирился?"
"Ребята за меня!"
"Это, конечно, довод. Ладно. Всё же отчёты на сборах и на советах отряда - твоя обязанность".
Димка молча кивнул. Не хотелось ему перед Коровушкой отчитываться. Но здесь уж он, как говорится, "смирил себя железной волей". Тамара Густавовна ему уступила, а он ей - это нормально.
* * *
Работать Димка умел - тут уж ничего не скажешь! И все у него работали на совесть - и письма писали, и пороги обивали по разным учреждениям… Кто хоть немного занимался следопытским делом, тот без лишних слов поймёт, сколько пришлось им сил приложить, пока не отыскался тот военкомат, откуда уходил на фронт Егор Петрович Суздалов. И конечно, очень им помогло, что Горелов сумел разглядеть на почернелой крышке портсигара: "Е. П. Суздалову, г. Псков, на память".
Нашлась и Мария Ивановна. Ей было сейчас восемьдесят два года, и жила она во Пскове - каких-то шесть часов езды на автобусе!
Восемьдесят два года… И тут даже у них, у яростных следопытов, появилось на какое-то время сомнение: "Может, не говорить? Только зря разволнуем человека!" Чтобы не затевать в команде долгих дискуссий, Димка пошёл к Тамаре Густавовне. Она, как обычно, на свой лад головой покачала:
- Надо подумать, Дим… Давай-ка сбор по этому поводу устроим. Внеочередной.
Димка уже сам не рад был, что пошёл к ней. Но получилось как раз очень хорошо. Класс решил правильно - так, как и Димка сам для себя решил в ночь перед сбором: надо Марии Ивановне сказать, надо! Потому что сын её настоящий герой. Неважно, есть у него Звезда или нету. Главное, что поступил он по-геройски. Так разве можно это от его родной матери скрывать?
На том же самом сборе постановили командировать во Псков группу следопытов из восьми человек. А средства - кое-что родители дадут, но основное - приз за сбор металлолома, который назначили шефы из комбината, - сто рублей. Это было справедливое решение. И никто не скрипел, даже Коровина. Ответственным за сбор металлолома был назначен Димка Соколов.
А дела всё больше шли на лад. Уже списались с псковскими ребятами - пять дней можно было жить в их школе. И Мария Ивановна ждала. И те два бойца из отряда, что прошли фашистские лагеря, и бежали чудом, и закончили войну в Праге и Берлине, тоже писали: "Приезжайте!" И зимние каникулы - свободные деньки - были не за горами. Только вот выиграть металлоломное сражение, получить приз - на билеты, на подарки, на житьё-бытьё.
Казалось: да разве кто устоит против железной следопытской восьмёрки, против шестого "В", сплочённого вокруг Димки Соколова? Притом дело-то святое! Не за корысть какую-нибудь стараются, не за славу.
И тут вклинивается этот пятый "А"! Из кожи лезут вон - приспичило им, видите ли, купить фотоаппараты. Они, видите ли - поголовно все сорок человек, - талантливые юнкоры.
Так что решай, Соколов. Кроме тебя, никто не решит. Дело спасения утопающих - дело рук самих утопающих. А дело спасения корабля - дело рук капитана. Значит, твоё!
* * *
Уже не вечер, уже настоящая ночь на дворе. Если подойти к окну, увидишь, как всё глухо везде и темно. Лишь редко горят фонари - перемигиваются, сигналят друг другу, словно часовые. Да ещё позёмка ползает - тощая белая собака, - обнюхивает ноги сугробам.
Город, как под рентгеном, ясен Димке до последнего дома. И нету в нём металлолома. Это всё равно что искать в пустой комнате - ищи не ищи, одна пустота и будет!
- Ты чего это пружинам жить не даёшь? - Дверь в Димкину комнату приоткрыл отец.
Уже мама легла, Димка лёг - отец всё работает. Об отцовской работе Димка не любит думать. А уж говорить с кем-то - никогда!.. Отец у него портной, вот в чём дело! И хотя он считается известнейшим в городе портным, Димка предпочёл бы, чтоб отец его был самым рядовым капитаном дальнего плавания или самым простым работником уголовного розыска. Тут дело не в романтике, но просто трудно бывает сказать, что твой отец… как портниха!
- Что случилось-то, командир?
- Да с металлоломом не клеится!
Эту фразу произнёс он неохотно - просто так, потому что неудобно не ответить. Ему решение надо искать. А отец - какой он тут помощник!.. Но потом Димка взял себя в руки и рассказал отцу, подробно и медленно, про Заречье, про пятый "А", про все обстоятельства… Ему Колька Горелов говорил, что когда следователь никак не может найти зацепку в материале, он по многу раз рассказывает всю историю или самому себе, или кому-то. Глядишь, что-нибудь новенькое и выплывет! Но на этот раз ничего не выплыло, и он замолчал.
- Хм! - Отец покачал головой. - Вот ты смотри, конкуренты! - И дальше, будто в шутку, продолжал: - А вам бы ту рельсину вывезти, а?..
- Какую рельсину?! - Он ещё ничего не понимал, но уже сердце билось.
- Ну, помнишь, - всё с той же улыбкой в голосе продолжал отец, - узкоколейка старая… ну, где мы за маслятами. Помнишь, я там ещё…
- А! - закричал Димка. - Помню! Понял! Папка!..
- Господи, - из своей комнаты слабо сказала мама. - Что там опять?!
* * *
Отставить уныние! Победа не за горами!.. На третьем уроке, на истории, Димка выпросил у Тамары Густавовны две минуты и довёл до сведения шестого "В" свои распоряжения.
Командовать от своего имени показалось ему нескромно, и он говорил как бы от штаба металлолома, хотя штаб (а проще, следопытская группа) - все сидели раскрывши рот.
Первое: группа в составе из пяти человек, командир Сахаровский, ещё раз прочёсывает Заречье. Второе: тимуровское звено, старшая Коровина, прочёсывает район больших домов и радиозавода. Следопыты плюс все неназванные участвуют в операции "Струна".
- Что это ещё за "Струна"? - спросил Стаин.
- К сожалению, это пока тайна, - официальным голосом произнёс Димка.
- А почему вдруг тайна? И от кого?
- Операция "Заречье" была известна всему классу. Стала известна пятому "А"!
- Ну, знаешь ли, Соколов! - Стаин вскочил с места.
И сразу недобрый ропот пролетел по классу, как ветерок.
- Много на себя берёшь, Дима! - не выдержала наконец Коровина.
А Димка только и ждал этих слов - излюбленно коровинских.
Он ждал их, потому что у него готов был ответ:
- Да, много. Всю ответственность я беру на себя!
Может, кто-то в классе недолюбливал Димку, может, кто-то считал его слишком пижонистым. Но сейчас вряд ли хоть один из этих недолюбщиков мог устоять против его лихого обаяния. Димка понял это по тому, как всё притихло кругом, по тому, как улыбнулась Тамара Густавовна.
С трудом отсидели шестой урок. Потом сорок пять минут дано было, во-первых, на разграбление домашних холодильников, во-вторых, на доставание лопат и кирок… "Чего-чего?! Лопат и кирок?" Именно! Лопат и кирок.
Сам Димка есть не мог, так что его собственный холодильник остался неразграбленным. Лопату для него обещал принести Осалин. Ему не сиделось на месте, и он бродил по классу словно тигр. А ещё в морских книжках есть такое хорошее выражение: "Он мерил шагами…" Ну, например, палубу. Да, Димка именно "мерил шагами", а не "как тигр". Потому что в нём сейчас ни капли не было злобности, одна только сила и уверенность.
Никаких сорока пяти минут народу не понадобилось. Все примчались самое большое через полчаса. И притом все почти одновременно.
- Ста-а-новись! - крикнул Димка.
Скорее просто так крикнул, для смеху. Но его послушались - быстро выстроились по росту, как на физкультуре. Димка сжал зубы, чтобы только не улыбнуться. Вот они начинаются, главные минуты его жизни.
- Оружие на пле-чо! На-ле-во! Шагом марш!
"По улицам шагает весёлое звено, никто кругом не знает, куда идёт оно…"
Нет, пятый "А", ничего у вас не выйдет! Подождёт малость ваша кино-фото-мото, подождёт! Прямо-таки грозно шагает Димкина команда. Соколовцы… На плече у кого кирка, у кого ломик, у кого лопата. А кто даже топоры прихватил. Всё правильно, идём не на гулянку. С рельсом справиться будет нелегко!
* * *
Думали, нелегко. Оказалось - невозможно…
Это было открытое ледяное место на одиноком холме. Конницы декабрьского ветра одна за другой проносились по занятой ими высоте. Молодой сосняк (где как раз и водились хорошие маслята) лез-лез сюда, да так и не вылез. Весь холм лесной, только на вершине лысина.
Но не ветер и не холод испугали Димку Соколова. Испугала его тяжесть задачи. Здесь нужны были тягач и подъёмный кран, а не их руки и не их санки! Однако ни одним движением он не выдал своего сомнения. Знал: будет уверен он, будут уверены и его солдаты.
За дело! Никто не побеждён, пока его не победили!
Они раскопали снег. Рельс лежал намертво прибитый к земле стальными костылями и железным морозом. И что крепче, Димка не знал… Стали бить мёрзлую землю. Железо звякало о железо, высекало бледные искры. Кирки то и дело застревали в вязком дереве шпал.
- Чего-то плохо идёт, ребята.
- А ты чего, хотел за одну секунду такого зверя своротить?
"Молодец, Горелов, - подумал Димка, - правильно отвечаешь!.."
- Отряд! Песню запе-вай!
"Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо, вперёд продвигались отряды спартаковцев - смелых бойцов…"
Работали уже больше часу. Димка чувствовал: нужен перекур. Да только сейчас был совсем не тот момент. Они же фактически ничего не добились. Правда, удалось выковырять шесть костылей. Но рельс как лежал, так и лежит - ни с места. Мёртвое дело!
- Мальчики, переходи на ломы. Одними ломами будем.
- Их же мало, - сказал кто-то.
- Посменно работаем!
- Вообще-то правильно. Если чего-то добьёмся, то именно ломами.
Димка, который специально придумал эти ломы, чтобы устроить незаметный перекур, и радовался своей выдумке, теперь радоваться перестал. "Если чего-то добьёмся… Если…" Значит, все понимают, просто молчат.
Так в молчании, без всякого успеха работали ещё часа полтора. Десятиметровый рельс даже не качнулся.
- Глухо дело! - Петров ткнул свой лом глубоко в снег, оглянулся: - Есть желающие?
Димка весь на секунду сжался, соображая, как похлеще ответить первому штрейкбрехеру. Но не ответил. Вдруг вскрикнул Горелов, уронил лом и сел на снег.
- Ты чего?
- По ноге он шарахнул, - угрюмо сказал Паша Осалин.
Горел закрыл глаза, но из-под плотно сжатых ресниц выползли предательские слёзы.
- Больно, Горелик? - Димка сел с ним рядом на сухой сыпучий снег, полез рукою в валенок. Крови не было, но едва Димка дотронулся до щиколотки… Эх, Горел, Горел!..
- Домой надо двигать, - сказал кто-то осторожно.
Надо! Димка сам знал, что́ им надо! Если рельс с места не стронется… А ведь ни черта он не стронется! Горелов сидел на снегу какой-то весь жёлто-зелёный и кусал серые губы. Эх, Горел, Горел!..
С отчаяния Димка схватил его лом, колотил ещё минут десять не останавливаясь, глотая воздух, словно жёсткие куски горбушки. Ребята стояли, ёжась на ледяном ветру.
- Двигать надо, Соколов!
- Ладно. - Он махнул рукой. - Грузи инструмент!
Ломы-лопаты свалили в дровни, сверху усадили подбитого Горела. Невесёлым было их возвращение, и грустным был их груз. Димка Соколов, понурившись, шёл сзади и чуть в стороне.