Николай осмотрел след. "Так, ясно, - думал он, - здесь автомобиль простоял несколько минут. Вот две капли масла". Чёрными точками лежали они на асфальте… (зачёркнуто). Потом автомобиль тронулся дальше. Николай резко выхватил из кармана маленькую, но очень мощную лупу. Стал на колени прямо на дороге. Следы протектора были явно необычные. Они были со стальными шипами в покрышке. На асфальте острый глаз лупы заметил едва различимые царапины. "Видимо, это особый вездеход, - подумал Николай. - Откуда ему взяться в большом городе?!" Ноги сами собою повели молодого геолога к телефонной будке. Он быстро набрал знакомый номер: "Алло! Алло! Попросите, пожалуйста, майора Громова!"
Продолжение разговора в электричке
- Э! Борь! Уже прочёл? Понравилось тебе?
- В принципе нормально…
- Как это "в принципе нормально"? Не понравилось? Ты, пожалуйста, говори. Я обижаться не собираюсь… если ты честно!
- А чего мне врать, Коль?.. Вообще у тебя интересно написано. Только много этой… бодяги.
- Почему бодяги?
- Ну в смысле неточно.
- Это же литература. Я же имею право на вымысел, ты что, не слыхал? Любой учебник почитай, там это сказано. А в основу положен подлинный факт. Помнишь, у нас в том году Мишка Корнеев из дому убежал… Тоже: надел форму школьную. А у меня как раз написано: "В тёмно-синей куртке".
- Так ты про Корня?!
- Ну да!
- Во блеск!
- В том-то и дело!
- Но всё равно, Коль… Понимаешь, это не бывает так… Ты постой. Я тебе прямо. Только ты не обижайся. Вот гляди, да? У тебя говорится: "Ветреным туманным утром". Если туман, ветра же нет. А если ветер, так нету тумана. Потом ты говоришь, что стрелки на часах всего мира… Какого всего мира-то? Время везде разное! Понял? Потом, какой дурак будет бегать в пять утра?
- Ну это уж мог. Он же физик… шизик.
- У меня отчим физик. Попробуй его подыми!
- Ну это… Мало ли!
- Да вообще-то конечно. Но как-то подстроено получается, чтоб специально для детектива. И фамилия какая-то ненормальная. Кронштайнов - таких и фамилий-то никто не слыхал. Потом, с этими бесшумными устройствами… Машина решающая, кабель подземный… Ерунда, Коль. Дальше, этот Карелов. Это ты, что ль?
- Почему обязательно я? Просто прообраз.
- Ну откуда у него лупа оказалась?
- А что ж, не могла оказаться?
- Да могла, Коль. Но опять всё подстроено. На соплях! Ты только не обижайся! Вообще-то интересно…
История вторая. Отстающая Лаврёнова
А эта история началась ещё до того, как знаменитая Маринка Оленина заблудилась в бесконечном лесу. Но все главные события происходили уже позднее - после того как Гену и Маринку нашли (на следующий день), после того как они торжественно вошли под своды родного класса. И народ, между прочим, заметил: что-то изменилось в нашей Мариночке. "Пережитое делает человека старше и мудрее" - как выразился известный острослов Лёнька Шуйский по прозвищу Князь.
Но когда он хотел ещё что-то там произнести сверхвесёлое, бывший новичок Гена Стаин оттёр его плечом и тихо сказал:
- Ты не лезь к человеку, я тебе честно говорю, понял? - И добавил - может, не очень к месту, но вполне доходчиво: - Я боксом занимаюсь.
Однако не о том эта история, не о Гене и Маринке. Хотя о них мы ещё узнаем кое-что важное, только в другом месте.
История эта тоже о девочке, только совсем не такой везучей, как наша Мариночка.
Эта девочка самая, может, несчастливая в классе, самая-самая из тех, что вечно на последних ролях. И прозвище у неё непочтительное - Лаврушка. И застаём мы её в такой момент жизни, в каком никому из нас не дай-то бог оказаться!
* * *
Чёрная доска, длинный ряд ярко-белых букв и цифр: 
равняется… Чёткая эта запись начинает расплываться, растекаться. Ольга поспешно смаргивает. Смаргивает ещё раз: лишь бы не заплакать.
- Ну так что, Лаврёнова? - слышится ровный, буковка к буковке, голос Елены Григорьевны.
Ольга тоскливо ползёт глазами по строчке, но не находит крючка, за который можно зацепиться, который можно открыть, чтобы из примера сразу посыпались разные алгебраические значки, как мелочь из кошелька.
Вот, например, Коровина Люда так хорошо умеет находить эти крючочки. Стоит-стоит, склонив голову набок, словно вторая Елена Григорьевна, вдруг скажет:
"Сначала надо разложить множитель 3ab. Потом надо вычесть, раскрыть скобки, умножить и сложить".
"Верно, Люда! - скажет Елена Григорьевна весело. - Ты решай, решай!"
И Ольга, которая, естественно, никогда не успевает на лету схватывать и понимать коровинские слова, теперь следила бы, как раскрывается кошелёк, полный алгебраического серебра. Цифры сыплются на доску. Мелок Коровиной едва успевает за ними!
А Елена Григорьевна обязательно заметит Ольгин взгляд и скажет суховато:
"Ребята, ребята! Решаем самостоятельно… Лаврёнова!"
* * *
Ольга опять и опять смотрит на молчащий, запертый пример. "А ларчик просто открывался"… Вот тебе и просто!
- Ну как, Лаврёнова? Будешь отвечать или будешь что?
Ольга упирает глаза в пол: тёмно-коричневое море, сбоку уже успели всего за месяц учёбы вылезти живые доски - небольшой облезлый кусочек, похожий на Южную Америку. Около две бумажки, две льдины.
Сейчас над классом витает такой всем известный скучающий шумок. На последней парте Полозова подзубривает физику (следующий урок физика). Петров решил и тянет руку. А Коровина сидит ровненько и глядит на Елену Григорьевну, руки не поднимает: и так известно, что она решила. Кто-то кому-то мигнёт, кто-то кому-то шепнёт словечко, там скрипнет нетерпеливо парта…
Скучающий шумок… Ольга его не слышит. Она знает о нём, но не слышит. Она всё стоит с опущенной головой, перед нею коричневое, чуть поблёскивающее море, сероватая Южная Америка, две льдины. А над головою горит раскалённая строка примера.
- Ну как, Лаврёнова? Будешь решать или будешь что?
- Будет что! - Ольга узнаёт смеющийся голос Шуйского.
- А слово боярина - закон! - тут же всовывается голос Петрова.
По классу проносится шелест смеха, будто воробьи взлетели все разом с одной яблони.
- Что-то ты развеселился, Петров, - говорит Елена Григорьевна слишком приветливо. - А ну-ка иди сюда и помоги нам.
Снова стая воробьёв с яблони. Затем Ольга слышит, как Петров встаёт из-за парты.
- А ты, Лаврёнова, садись. - Тут Елена Григорьевна как бы разводит руками. - Опять плохо!
Не поднимая головы, Ольга идёт к себе на место.
- И дай, пожалуйста, дневник. Кстати, я всегда прошу выходить к доске с дневниками.
Ольга садится за парту, затем встаёт:
- Я его дома забыла.
- Вот как? - Пауза. - Хорошо. Принесёшь после шестого урока. Я сегодня в школе до трёх тридцати.
Класс решает пример. Ольга сидит над пустым тетрадным листом. Только бы не заплакать. А дневник всё равно дать придётся. Она ведь не забудет, Елена. И на следующем уроке спросит, и через урок… Вдруг Ольга поднимает руку.
- Что, Лаврёнова? Дневник отыскался?
Это уж зря она!.. Хотя раз ты обманываешь, то можно над тобой и поехидничать.
- Ну так что случилось-то, Лаврёнова? Мы ждём.
- Можно выйти?
Пауза. Ольга стоит, уперев взгляд в парту.
- Я сейчас начну объяснять новое…
Ольга молчит.
- И опять ничего знать не будешь…
Ольга молчит.
- Ну что ж, иди!..
Наверно, хотела добавить: "Коли невтерпёж". Но промолчала. Или постеснялась.
В уборную! Здесь хоть нареветься можно вдосталь… Нет, нельзя! Нос распухнет, глаза будут красные - сразу заметят.
Она поплакала самую малость. Только самые горькие слёзы сверху выплакала - и всё. Глаза насухо промокнула платочком, нос высморкала. Посмотрела на любимые свои новенькие часики - до звонка пять минут. Рукой махнула и облегчённо и обречённо: не пойду уж!
Внизу на спортплощадке шёл урок физкультуры. Мальчишки гоняли в баскетбол изо всех сил, стараясь побольше наиграться за оставшиеся минутки. Степан Семёнович, улыбаясь, следил за ними.
А девчонки прыгали через верёвочку. Но поспокойнее, потому что думали, что мальчишки на них всё же поглядывают. Наверное, пятый или четвёртый класс…
Ольга усмехнулась, покачала головой: всего только год разницы, а малыши малышами!.. Но за секундную эту, крохотную радость опять её стали грызть тоска и тревога.
Ей представился сегодняшний вечер. Отец:
"Ну как сегодня?"
Ольга опустит голову и пожмёт плечами. Тогда отец сразу же, без спросу, откроет портфель и вынет дневник:
"Так, значит. Разговелись! Слышишь, Наталья Борисовна?"
Мама войдёт в комнату, глянет, сядет на стул, бессильно обронит руку, как Анна Каренина в фильме:
"О господи! По какому? По геометрии опять?"
"По алгебре!" - скажет папа со значением.
"О господи, Оля! Ну до каких же пор…"
И тут дверь приоткроется, в щели возникнет лисья мордочка Лёньки.
"Сейчас же выйди!" - крикнет папа и зверски так двинет стулом по полу, что просто страшно сделается.
И тогда мама тоже крикнет:
"Прошу тебя, Георгий, не кричать!"
"А я тебя прошу не кричать!.. Я совершенно не хочу, чтобы Леонид и Родион знали, что старшие в семье ссорятся".
"И всё-таки, - опять крикнет мама, - это не повод для того, чтобы…"
И они начнут ссориться. А Ольга будет стоять у окна сжавшись, сжав руками подоконник, боясь даже слезу обронить… В конце концов папа крикнет:
"Ну это уж, Наташенька, я не знаю, что такое! В чём ты, собственно, меня обвиняешь?! Я работаю как вол!.."
"Успокойся, - скажет мама презрительно, - никто тебя…"
"К чёрту!" - И отец вылетит из комнаты, треснув дверью.
И тогда мама сядет к столу, заплачет, обняв ладонями лоб. Ольге будут видны только мокрые её щёки. Потом она поглядит на Ольгу:
"Вот что из-за твоих фокусов выходит, ты видишь?"
И уйдёт.
* * *
Однако остаток школьного дня прошёл без плохих происшествий. На истории она даже получила четвёрку. Могла и пять получить, да забыла одну совершенно ерундовую дату - просто голова не тем была занята.
Тамара Густавовна колыхнулась на своём стульчике, могучая, грузная. Обычный школьный стул казался под нею игрушечным крошкой. Она колыхнулась, глянула на Ольгу огромными серыми глазами и произнесла низко, из груди, словно певица:
- Молодец, Оля! Садись, давай дневник.
Ольге неудобно было перед классом, и она сказала:
- Я позабыла, Тамара Густавовна, дома…
Хотя, наверное, никто уже ничего не помнил.
А Ольга, вышло, своим враньём только себе хуже и сделала. Ведь всё равно после уроков придётся нести дневник Елене Григорьевне. Но если б Ольга не врала, то рядом с двойкой стояла бы ещё и четвёрка по истории - хотя и слабая защита, но всё же.
После шестого урока она отправилась домой. Будто правда за дневником, будто за ней следил кто-то. Хотя, конечно, никто за нею следить не собирался.
Ольга по привычке заглянула в холодильник. Есть совершенно не хотелось. Но когда у тебя младший брат, куда ж тут денешься! Она спросила:
- Лёнь, кушал?
- Не-а…
Она разогрела, поставила две тарелки. Вот какое глупое положение: надо было спешить, но так спешить не хотелось!
- Лёнь, уберёшь? Я в школу на полчасика.
- Лана! - беспечно отозвался Лёнька.
Он был весёлый и сговорчивый братишка. И учился хорошо. Если двойки и хватал, то по предметам, которые всегда можно выучить: по географии, по естествознанию… Не то что Ольга - по математикам!
Беспечное согласие Лёньки, однако, мало что значило. Он такой - не со зла, а просто возьмёт и не приберётся. Скажет: забыл. И будет правда. Поэтому Ольга особым - спокойным, старшим - голосом произнесла:
- Лёня, только пожалуйста. Ты понял?
Лёнька поднял на неё удивлённые глаза. Откуда, мол, узнала, что хотел улизнуть? Улыбнулся:
- Лана-лана, не бойся. Я ж сказал!
Лёнька её слушался, и Родька её слушался. Когда гости приходили, мама даже иной раз просила:
- Олёшь! Побудь с ребятами. И потом проследи, чтоб спали.
А Ольга даже довольна бывает в такие вечера. Она и про Лёньку и про Родьку знает всё. Поэтому ей легко быть мягкой и требовательной, легко за ними следить. Родька, например, то, что делает в детском саду, дома ни за что не хочет. Не хочет, например, умываться. Ольга долго с этим мучилась. Наконец придумала рассказать про микробов. Родька тогда удивился страшно! Долго осматривал свои пальчики, потом говорит…
Ох, не о том ей надо думать, не о том! Что она сейчас Елене-то скажет?
Под мышкой завёрнутый в газету грелся дневник…
А ведь когда-то и Ольга училась неплохо - в младших классах, до начала настоящих математик. А может, вернее сказать, до прихода Елены Григорьевны?
* * *
В самом начале пятого класса она заболела не очень страшной болезнью - ветрянкой. Её сразу же изолировали от Родьки и Лёньки - отправили обратно на дачу. А погода стояла просто на редкость! Они жили вдвоём с тётей Машей. Так хорошо было: небо синело, тихо светило солнце, лист облетал. По утрам роса лежала густая, зернистая!..
Но проплыли двадцать дней осеннего рая. А потом как она пришла, да как всё началось… Она тогда много плакала, просто сама с собой, словно дура. Вернётся из школы, сядет, вспомнит дачу… Только и успеешь - уткнёшься в диван, чтоб Лёнька не слыхал, и плачешь, плачешь…
За первую четверть её по математикам не аттестовали. Но могли бы и аттестовать - двойками. Тогда Елена удивлённо так и презрительно даже плечами пожала:
"Ну, х-хорошо!.."
Тамара Густавовна, огромная и добрая, восседала тут же:
"Нет, вы сами подумайте, Елена Григорьевна. Я её, милая, знаю. Я классная руководительница второй год. Это способная девочка и очень чуткая. Для неё две двойки за четверть…"
"А я тоже видела, как она занимается, - прозвучал чёткий голос Елены. - И я тоже составила себе мнение о её способностях".
Ольга в это время стояла за дверью и всё слышала. Она тогда ещё не боялась двоек, она повернулась и пошла по коридору, решила: "Ну и пусть, подумаешь!" Но именно тогда ей и не поставили!..
Однако очень скоро она стала бояться двоек. Да так бояться, что не дай бог никому. Конечно, и самой обидно было. Но это как раз можно вытерпеть… Когда под дождём идёшь, под ливнем холодным, то сперва бежишь, стараешься укрыться хоть где-нибудь. А после рукой махнёшь и шагаешь по лужам, под проливной водой. Так же и с этими двойками… Привыкаешь.
Но страшно было, что дома из-за этого начинало твориться!
Ольга опять почувствовала под рукою картонный квадрат дневника. Ох, прямо ноги не идут в школу!..
И в отряде тоже, естественно, пошла всякая ерунда. Нет-нет да кто-нибудь и крикнет: "Опять из-за таких, как Лаврёнова, плетёмся!.." Открылся в школе балетный кружок. Ольга и не собиралась! Но вдруг выясняется: хоть бы и собиралась, её туда не примут из-за неуспеваемости.
И вообще: в классе у них один звеньевой, другой в совете дружины, третий хотя б цветы поливает. А Ольге: "Тебе, Лаврушка, учиться надо, подтягиваться".
Конечно: выберут, не выберут - не так уж и важно. Но когда совсем не выбирают и ясно, что не будут выбирать, тогда обидно, словно ты и в самом деле какая-то дурёха!
Ну и Елена, конечно, придирается. Всё, наверно, не может забыть, как не аттестовала её в первой четверти пятого класса. Уж целый год прошёл, она всё помнит. Правильно Машка Цалова говорит, что двойки ставить - её любимейшее занятие!
А у Ольги уже какой-то комплекс перед этими математиками. Начнёт учить - бьётся, бьётся. Эх! Всё равно же ничего не выучу… И так хуже, хуже с каждым днём запускает.
Новую тему начнут - вроде она понимает. Хорошо, если тут Елена и спросить успеет. А пройдёт урок, другой, третий - кончено! Потому что всё новое в математике стоит на старом, на плечах у старого, как в пирамиде акробатов. А у Ольги никакой почти опоры нет. Чуть шаг ступила - ух в пустоту!..
* * *
Тяжела ты, скрипучая школьная дверь… Тяжелы вы и круты, каменные ступени до четвёртого этажа. Сердце бьётся, как у старушки.
Дверь в учительскую приоткрыта. Тамара Густавовна сидит, листает журнал, упрятав под собою стул, словно наседка цыплят. В углу у окна, за своим особым столиком, Елена Григорьевна - чёркает тетради. Другие учителя красным карандашом, а Елена - только чернилами, чтоб чётко всё было, ясно.
Если б Ольга учительницей была, она бы, пожалуй, тоже так делала.
Для ребят это очень важно - чёткость и чистота. Вот для Лёньки, например. Он потому, между прочим, папу плохо и слушается! Папа то кричит, то шутит. А с Лёнькой нужно говорить спокойным и ясным голосом, будто он такой же взрослый, как и ты…
Но делать нечего! Стой не стой перед дверью - много не выстоишь. Ольга подняла руку, однако не постучалась, а только тихо спросила:
- Можно?
- Оля? - низким голосом протянула Тамара Густавовна.
- Принесла? - как на машинке, отщёлкала Елена.
Тамара Густавовна посмотрела на Елену Григорьевну, на Ольгу и всё поняла.
- Ну давай, - сказала Елена, - давай, - и отложила ручку с красными чернилами: отметки в дневник полагается ставить синей ручкой.
Ольга с тоскою смотрела на Еленины приготовления. А левой щекою чувствовала, как её греет добрый взгляд Тамары Густавовны. И тогда она сделала два шага, но так, что к Елене почти не приблизилась. А в то же время от Тамары Густавовны оказалась совсем близко. И под этой защитою своей любимой учительницы она вдруг решилась и сказала:
- Елена Григорьевна, пожалуйста! Не ставьте мне двойку. Я исправлю, вот увидите. Выучу и… А то у меня дома…
Елена подняла на неё пронзительные спокойные глаза:
- Вряд ли это возможно, Лаврёнова…
Тамара Густавовна двинула стулом и тоже стала смотреть на Елену.
- Но это же абсолютно не выход! - сказала Елена. - С математикой у Лаврёновой худо, и я полагаю…
- Дай мне, Оля, дневник, - мягко сказала Тамара Густавовна. - Я ведь тебе тоже четвёрку не поставила.
Ольга неловко стала разворачивать газету. Она шумела и путалась, словно накрахмаленная. Наконец Ольга протянула дневник учительнице.
- Ступай, - сказала Тамара Густавовна, и Ольга вышла.
Она не помнила, как спустилась по ступеням, отодвинула тяжёлую дверь, прошла через школьный двор… Очнулась она только в парке. Пустой это был парк и старый. Говорят, он существовал ещё до революции.
Огромные клёны чернели свободным строем по обе стороны аллеи. Под ногами шумели листья. Так хорошо было и так пусто. Целые километры свободных скамеек тянулись далеко вперёд.
Сердце успокаивалось. Наступало счастье. И потому ещё, что сегодня ей ни о чём не надо было думать, ни о каких уроках: завтра с самого утра они должны были ехать в питомник, за город, сажать деревья.