– И ничего не "ну уж"! Человек всегда интересен.
– Каждый?
– Конечно!
"Чепуха какая-то, – подумал Виталька. – Космонавт – это интересно. Герой какой-нибудь или чемпион – тоже. Или артист... А если каждый?"
"Значит, и я?" – чуть не спросил он.
Но не спросил. Что в нем интересного? Ну, хоть что-нибудь, хоть крошечка?
Он словно разделился пополам, и один Виталька, спрыгнув со скамейки, стал смотреть на другого.
Ну и что? Абсолютно ничего особенного.
Пыльные сандалии на босу ногу, левая стоптанная. Зеленовато-серая рубашка – была она весной темно-зеленая, да выгорела и полиняла от солнца и стирок. И одна пуговица висит на ниточке. Вот, может быть, ремешок у него интересный – с маленьким якорьком на пряжке. Виталька купил его в галантерейном ларьке за семьдесят копеек и носит все время, хотя он вроде бы и ни к чему: коротенькие Виталькины штаны к ремешку не приспособлены, на них даже петелек нет. Впрочем, такие ремешки Виталька уже видел на многих мальчишках. Еще есть у Витальки хороший значок, кубинский. Юрка Мячик ни с того, ни с сего подарил. Подошел и сказал: "Бери, если нравится". Только этот значок, наверно, все равно на снимке не получится...
Если бы хоть лицо у Витальки было получше. Есть же счастливчики, у которых твердые скулы, прямой нос и тонкие сжатые губы. И уши не оттопыриваются, когда парикмахер сострижет лишние волосы и оставит короткую челку. А у Витальки все наоборот. И еще эти дурацкие ресницы, которые не удалось обрезать.
Вот и сидит он, самый обыкновенный. Одну ногу поджал, другой болтает. Хоть тысячи людей пройдут мимо, никто не обратит внимания на такого мальчишку. И хорошо еще, что никто из прохожих не знает и не думает: "Вот сидит обыкновенный трус". Конечно, трус! Себя-то не обманешь. Он не только девчонок боится. Зимой все в овраге на лыжах с обрыва ездили, а он брякнулся наверху и притворился, будто ногу подвернул...
– Нет, не каждый, – с грустной уверенностью сказал Виталька.
– Зря ты споришь, – возразил Борис. Он теперь придвинулся ближе и смотрел на Витальку светло-карими, какими-то золотистыми глазами. "Как у Мухиного Тобика", – подумал Виталька и даже рассердился на себя за такое сравнение.
– Зря ты споришь, – серьезно повторил Борис. Ну, посуди сам. Три миллиарда человек живут на Земле. И все не похожи друг на друга. Не бывает двух одинаковых людей. Разве это не интересно? Смотришь на снимок и думаешь: "Вот еще один представитель человечества".
Он улыбнулся, выжидательно глядя на Витальку...
Здесь надо признаться, что этот диалог весьма напоминает другой – из моей повести "Колыбельная для брата". Там на эту же тему беседовали семиклассник Кирилл и встреченный им незнакомец с фотоаппаратом. Что же, ничего удивительного в этом нет. Я понимал, что незаконченную историю о Витальке и Борисе печатать не стану, поэтому понемногу выдергивал из нее разные детали и эпизоды, когда работал над другими вещами. Так было, кстати, и с другими незаконченными рукописями, я уже упоминал об этом. Читатель, у которого хватит интереса и терпения прочитать эти воспоминания о недописанных ранних повестях, может встретить здесь еще немало знакомого. Оно и понятно: у многих авторов отложенные и заброшенные вещи служат чем-то вроде кладовки, из которой иногда можно выудить что-то полезное...
Итак, продолжаю...
Виталька не ответил на улыбку.
"Представитель человечества" – это звучало здорово.
– Каждый человек – представитель?
– Разумеется, – сказал Борис.
– И я?
– Конечно.
"Может быть, я не такой уж и трус, – подумал Виталька. – Когда все прыгали с шестом с забора на крышу гаража, я ведь тоже прыгнул. А Муха не прыгнул. И Машка с Любочкой не прыгнули".
Виталька решительно отодвинул сумку и выпрямился на скамейке.
– Ладно, снимайте. – Он пригладил волосы и сложил на коленях руки.
У Бориса сморщилось лицо
– Зачем ты так... Сиди как сидел. Я тебя не для паспорта снимаю. И вообще забудь пока про меня, я скажу когда надо. Мне еще пленку сменить придется...
Он резко поднялся и отошел к тополю.
Некоторое время Виталька следил, как Борис возится с аппаратом. Потом устроился поудобнее, дотянулся сандалией до песка и начал рисовать на нем часы. Он уже вычертил круг и одну стрелку, когда услышал легкий треск: словно неподалеку наступили на пустой спичечный коробок. Виталька повернул голову. Борис опускал аппарат.
– Всё, – сказал он.
Виталька немного обиделся: зачем было спрашивать, если все равно щелкнул украдкой. Борис это заметил.
– Не дуйся. Все будет отлично.
– Я не дуюсь, – хмуро отозвался Виталька. – Просто времени у меня нет. Домой надо, а без хлеба нельзя.
– Неприятности будут?
– Разговоры будут: "Вместо того, чтобы все сделать вовремя, где-то бродишь..."
Борис шагнул к Витальке и глянул на него весело и пристально:
– Несчастный человек! "Вместо того, чтобы..." Значит, и тебе говорят такие слова?
– И вам? – удивился Виталька.
– Всю жизнь.
– Я еще маленький, – сказал Виталька. – А вы-то не маленький. Кто вам может так говорить?
– А все кому не лень! – как-то слишком охотно объяснил Борис и сел рядом. – Кондукторы в троллейбусе, начальники на работе, родная уважаемая сестрица дома. Она – особенно часто... У тебя нет старшей сестры?
– Есть. Но у меня хорошая сестра, – ревниво сказал Виталька. Ему уже не нравился взрослый разговор. Зачем незнакомый Борис про все рассказывает?
– Ну, и моя сестра, видимо, неплохая, – усмехнулся Борис. – Просто нам нравятся разные вещи. Например, вчера она сказала: "Вместо того, чтобы купить новый пиджак, ты истратил ползарплаты на дурацкую трубу..."
– Вы играете на трубе? – оживился Виталька. Он очень любил, когда играют оркестры. Особенно ему нравились чистые звуки труб – ясные, как человеческие голоса.
– Да нет, – сказал Борис. – На ней не играют. Это зрительная труба. Сорокакратный телескоп, вещь не для оркестра.
– Для планет? – напряженным голосом спросил Виталька.
– Вот именно. Планеты в него хорошо разглядывать.
– И Луну?
– Луна как на ладони. – Борис покачал растопыренной пятерней, словно взвешивал в руке лунный шар.
Почти шепотом Виталька сказал:
– И кратеры... видно? – Лунные кратеры снились ему две ночи подряд.
– Да... И кратеры, – медленно произнес Борис. – А ты никогда не заглядывал в телескоп?
Виталька помотал головой. И, наверно, он очень выразительно смотрел на Бориса.
– Хочешь? – спросил Борис.
Виталька кивнул. Не стоило отпираться. Очень уж хотелось посмотреть, и Борис это все равно понимал. Он задумчиво прищурился и прикусил губу.
– Да... Но что же нам делать? А, вот что! Сегодня в полдесятого приходи прямо сюда, к этой скамейке. Приду и я... Ты сможешь?
– Смогу, – сказал Виталька переглатывая от волненья.
– Отпустят тебя так поздно? Раньше нельзя: не успеет стемнеть.
– Отпустят. Я и до одиннадцати бегаю иногда.
– Ровно в девять тридцать, – повторил Борис и поднялся. И снова заметил Виталька в нем, большом и не очень складном, какую-то цепкость движений.
Борис глянул на часы.
– Смотри-ка, за разговором и время прошло. Пять минут до конца перерыва. Идем?
– Да, сейчас, – сбивчиво сказал Виталька. – Только я хочу спросить...
Он чувствовал, что может вопросом испортить все дело, но удержаться не сумел: очень многое было непонятно.
– Значит, вы специально это всё... чтобы мне показать... телескоп сюда потащите? – проговорил он.
Борис стоял, играя фотоаппаратом. Прямой, высокий, серьезный.
– Виталька, – сказал он. – Я объясню, пожалуй... Вот какое дело. Когда я был ростом и годами вроде тебя, мне очень хотелось увидеть планету Сатурн. На картинке я ее часто видел – такой красивый шарик с кольцом. А мечтал посмотреть на настоящую. Один раз узнал, что в школе десятиклассники наблюдают Сатурн в телескоп. Пробрался в физический кабинет. Конечно, меня первым делом решили вытурить, а я, честно говоря, пустил слезу. Учитель добрый попался, оставил. Говорит, вставай в очередь, посмотришь. Только такой я невезучий: подошла очередь, а Сатурн в тучу залез. А туча большая. Пришел я домой и полночи ревел в кровати... Интересная история?
– А дальше? – сказал Виталька.
– А дальше все как по нотам: стал мечтать о своем телескопе. Сделать пытался, да нужных стекол не было. И уменья тоже... А недавно увидел трубу в магазине, ну и вот... Должна же когда-нибудь мечта исполниться. Сижу теперь у окна по вечерам и радуюсь. Только одному радоваться скучно. Вдвоем гораздо лучше. Ясно?
– Конечно, ясно, – сказал Виталька немножко виновато. – Я только думал, что у вас, может, времени нету...
– Времени у меня как раз, как у отпетого тунеядца, – опять помрачнел Борис. – Моя работа зависит от одного товарища по фамилии Воронцов, который живет в вашем доме. А этому товарищу пришла фантазия уехать в Москву без предупреждения.
– Это Машкин отец! – догадался Виталька. – Вы ее, может, видели у подъезда? Толстая такая... и вредная.
– Девчонки вообще вредный народ, – задумчиво произнес Борис. – Я их, по правде говоря, боялся до ужаса, когда маленький был. Лупили они меня при каждом удобном моменте. До тех пор, пока я не придумал выход...
– Какой? – излишне торопливо сказал Виталька.
– Да очень простой. Только догадаться надо. Однажды вышел я из себя, плюнул на свои страхи и налетел на них, как конница Чингизхана. Один на четверых. Оказалось, что главное – это разозлиться как следует. Тогда среди них паника начнется и больше не сунутся, близко не подойдут... Ну вот, ровно два часа. Идем.
– Идем, – сказал Виталька. А в груди у него рос холодок от предчувствия многих событий.
4
Борис вошел в свою комнатку и бросил на диван аппарат. Створки окна оказались закрытыми. Солнце било сквозь стекла и ложилось на светло-желтый пол тремя блестящими прямоугольниками. От недавно выкрашенного пола подымался липкий запах олифы. Борис шагнул к окну и толкнул раму. При этом он зацепил и опрокинул на подоконнике стакан. Сунув руки в карманы, Борис с любопытством следил, как стакан медленно катится к своей гибели.
На самом краю стакан помедлил. Потом перевалился через край и рассыпался на полу.
Сразу же послышался за дверью стук босоножек и голос Елены:
– Борис! Что ты опять разбил!
– Стакан, – с удовольствием ответил он.
– Неужели нельзя осторожнее?
– Я тысячу раз просил не оставлять в моей комнате всякое барахло.
– Господи, в кого ты такой уродился, – вздохнула Елена за дверью.
– В себя, – сказал Борис и ногой отбросил под батарею осколки.
Снова простучали босоножки: сестра ушла на кухню.
Коричневая ледериновая папка лежала на середине стола и одним своим видом портила настроение. "Чтоб он провалился, этот Воронцов", – подумал Борис.
Он сел к столу и потянул папку к себе. "Может, попробовать хотя бы общий план набросать?" Борис развязал тесемки, отбросил исписанные листы и отыскал нужную страницу. "К вопросу об эффективности новых конвеерных линий на Т...ском консервном комбинате..." Какая к чертям эффективность, если одна линия до сих пор не налажена, а со второй Воронцов мудрит и не дает сведений! Да еще в Москву укатил, не предупредив. Подумаешь, научное светило...
Приоткрылась дверь, Елена просунула голову.
– Вместо того, чтобы бить стаканы, ты не мог бы помочь мне провернуть мясо в мясорубке?
Она еще острит!
– Я работаю, – сказал Борис не оборачиваясь.
– Но на десять минут можно, наверно, оторваться?
– Можно, но это на десять минут затянет работу.
– Неужели твоя работа важнее всего на свете?
– Нет. Но котлет и мясорубки она все-таки важнее.
– С тобой невозможно разговаривать...
– Разве я просил со мной разговаривать?
Елена молчала, что-то обдумывая. Борис почувствовал, что, если она скажет "вместо того, чтобы...", он разобьет не стакан, а часы или шкаф.
– Работал бы по вечерам, вместо того, чтобы с игрушками возиться, – сказала она.
– Закрой дверь! – с металлическим звоном произнес Борис. Елена убрала голову.
– Ненормальный, – сказала она в коридоре.
Станешь тут ненормальным!
Борис оттолкнул папку и ушел из-за стола. Лег на диван. Под бок ему попал фотоаппарат, но Борис не пошевелился.
Раздражение постепенно угасало. Несмотря на все неудачи, было сегодня и что-то хорошее. Воспоминание о нем прогоняло досаду. Хорошее – это мальчишка с большой клеенчатой сумкой. Он сидит на скамейке и ногой чертит на песке часы. Задумчивый и озабоченный. Лицо у него в тени, а волосы насквозь просвечены солнцем, просто горят... Человек и солнце. Интересно, как получится снимок? Но вообще-то не в снимке дело...
Ви-талька...
Как он вцепился в рукав, когда проходили мимо этих юных ведьм, карауливших его у подъезда! Вцепился и сам не заметил. "Вы какие сигареты курите?.." Однако ведь он не похож на трусливого нытика. Не похож. Иначе Борис хмыкнул бы и прошел мимо. Но злой, раздосадованный отъездом Воронцова, Борис все-таки не прошел. Почему? Ну... нипочему. Взял и остановился, вот! И хорошо. Если бы не эта встреча, день был бы совсем испорчен.
А теперь день не был испорчен.
5
Когда был ремонт, комнату белили не кистью, а распылителем. Краска оседала на штукатурке крошечными пузырьками. Пузырьки полопались, и на них остались на стенах маленькие колечки. Их много-много. Только заметить их можно, если разглядывать стену очень внимательно.
Виталька стоит и разглядывает. Больше заняться все равно нечем.
Колечки похожи на лунные кратеры. Кроме них, на штукатурке есть большие бугорки, маленькие кочки, трещинки, и все это напоминает поверхность Луны. Такой она выглядит на рисунках и фотографиях.
В Витальке борются два чувства. Ему хочется провести среди лунных гор прямую ровную дорогу, но жаль разрушать кольцевые кратеры. Он стоит и думает. Нет, дорога все-таки нужна, а кратеров останется еще много. Виталька ногтем ведет по краске твердую линию.
– Еще новости! Теперь он стену уродует! – голос у мамы громкий и суровый. Виталька отдергивает палец и заталкивает руки в карманы – подальше от лунных цирков и дорог.
– Сию же минуту вынь руки из карманов!.. Стой как следует! И не тереби штаны, скоро бахрому сделаешь! И нечего горбиться, не старик!
Виталька опускает руки. Спорить бесполезно и опасно. Счастье и так висит на волоске. На паутиночке...
Борис был прав: если уж начинается невезенье, значит, на целый день.
Когда Виталька, разгоряченный и взъерошенный, примчался с хлебом домой, мама уже ушла. На столе он увидел записку: "Не смей никуда уходить, пока не вернусь".
Уже тогда Виталька почуял, что дело худо, но всей опасности еще не знал
Мама вернулась около семи. Наверно, заходила к отцу в техникум. Лицо ее было хмурым, а движения размашистыми. Она сняла и бросила на спинку стула свой форменный жакет – по комнате прошелся ветер.
После этого, не глядя на Витальку, мама грозно произнесла:
– Мало того, что он лодырничает полдня и не может сходить за хлебом! Он еще и драки во дворе устраивает!
– Они сами первые... – начал Виталька.
– Не ври, – деревянным голосом сказала мама. – Вместо того, чтобы помалкивать, он еще учится врать! Полина Львовна своими глазами видела, как ты зверем налетел на девочек! Велико геройство!
В душе у Витальки закипел расплавленный металл.
– Полина Львовна – ябеда! Она всегда про всех сплетничает!
Мама круто развернулась и стальным взглядом пробила Витальку навылет.
– Я не знаю, ябеда Полина Львовна или нет, – отчетливо сказала она. – Я точно знаю другое: девочки играли в классы, а ты ни с того, ни с сего кинулся, разогнал их и выдрал буквально полкосы у Вики Лунцовой. Что я завтра скажу на работе ее отцу?
– Полкосы! – Голос у Витальки стал тоненьким и зазвенел. – Я чуть-чуть только дернул! А она тоже... по больному колену вон как пяткой саданула. Теперь нога не сгибается.
– А ей и незачем сгибаться, – уже спокойно отозвалась мама. – На прямых ногах стоять в углу гораздо удобнее.
– Что? – шепотом спросил Виталька.
– То, что слышишь. – Мама крепко ухватила его за плечо, подтолкнула и уверенным движением задвинула в угол между диваном и тумбочкой с приемником. Носом к стенке.
– Вот так и стой.
От жуткой обиды и унижения Виталька заревел. Правда, не очень громко, сдержанно, однако слезы уже не цеплялись за ресницы и сыпались теплыми горошинами.
– Напрасно гудишь, – сказала мама.
Виталька и сам знал, что напрасно, только не мог удержаться. Но после маминых слов слезы исчезли. Виталька из упрямства поревел еще полминуты и наконец произнес жалобно-возмущенным тоном:
– Маленький я, что ли, в углу стоять?
– Нет, – сказала мама, – не маленький. Маленькие стоят час или два, а ты будешь три.
Витальку чуть не затошнило от тоскливого страха: как же лунные кратеры, которые видны в телескоп, будто на ладони?
Виталька через плечо глянул на стенные часы. Было три минуты восьмого.
Разве тот взрослый и почти незнакомый человек станет ждать?
– Ма-ам! – с отчаяньем вырвалось у Витальки.
– Не ка-нючь, – с расстановкой сказала мама. – Стой и молчи.
Виталька отлично чувствовал, когда можно с мамой спорить, а когда это опасно. Сейчас в ее голосе не было ни капельки мягкости, ни крошки жалости. Виталька начал стоять и молчать. Только так можно было заслужить досрочное освобождение.
Мама с громыханьем устанавливала в комнате доску для глаженья. О Витальке она, кажется, перестала думать. А это опасно: так Виталька может проторчать в углу до ночи.
– Лучше бы уж отлупила, – сказал Виталька полушепотом, но так, чтобы мама услышала.
– Очень надо! – откликнулась она. – Столько возни и шума будет. Гораздо полезнее будет, если ты постоишь и подумаешь о своем поведении...
И вот Виталька стоит и думает. Конечно, не о своем поведении. Он думает о телескопе, о звездах, о большой Луне, которая почему-то часто снится ему. Вообще в последнее время стал он видеть странные сны. Снится и разная дребедень, но она забывается, а эти сны врезаются в память.