Часто видит Виталька по ночам яркий веселый город. Город как будто тот, а котором живет Виталька, и в то же время совсем другой: разноцветный, звенящий, с большими часами на белых башнях. Еще он видит в этом городе синюю реку с заросшими берегами. Ветки перекидываются с берега на берег, сплетаются. Идет по реке теплоход, и верхушки мачт шелестят среди листьев. Теплоход на минуту подходит к пристани. На одну минуту. А Витальке очень надо успеть на него. Он мчится вниз к реке по горбатым переулкам, по мостикам и ступеням. Конечно, он опаздывает. Теплоход уже на середине реки. И Виталька гонится за ним вдоль берега по заросшим улицам и аллеям – на зеленых трясущихся трамвайчиках, на каких-то крошечных автомобилях, потом верхом на рыжей лошади. Он спешит, чтобы там, на повороте, прыгнуть на теплоход с высокого острого мыса... Иногда он прыгает удачно и, счастливый, лежит на верхней палубе, а над ним проплывает ветки, облака и птицы. А иногда он не может допрыгнуть и летит в темную воду. Просыпается...
А еще Витальке снился удивительный поезд. Две ночи подряд. На блестящих желтых вагонах были нарисованы зеленые и красные попугаи. Поезд собирался умчаться на экватор – через горы, через джунгли, через моря по громадным серебряным мостам. От вагонов пахло горячим песком Сахары и бананами, и билет стоил столько же, сколько эскимо – одиннадцать копеек. Если бы Виталька знал заранее, он ни за что не стал бы тратить на эскимо последние деньги! Теперь чуть не плача бежал Виталька к себе во двор, чтобы попросить одиннадцать копеек у Юрки Мячика. Юрка, наверно, даст! Он не жадный, ведь подарил же он Витальке значок... Юрка и в самом деле с готовностью начинал выворачивать карманы, искать копейки. Но копейки долго не находились, и Виталька принимался отчаянно кричать на Юрку. А сквозь крик он слышал, как за домами, за заборами прощально гудит паровоз и затихает колесный стук...
Но чаще всего снилось Витальке, что он идет по Земному Шару. Шар – как громадный глобус. Новый, блестящий. На нем даже краска не совсем просохла и теперь потрескивает, прилипая к подошвам. Виталька идет, и шар медленно вращается под ногами. Уплывают назад нарисованные острова и материки, огромные буквы надписей. Небо над Виталькой очень черное, и в нем ярко горят звезды – разноцветные и большие, как кусочки раскаленных металлов. А сзади, не удаляясь, все время светит окнами Виталькин дом, и поэтому идти не страшно. И вот разгорается впереди небо. И торопливо ползет из-за глобуса розовый ноздреватый шар Луны. Большущий такой, даже смотреть страшновато. Но Виталька идет, идет. И когда Луна выползает целиком и низко-низко повисает над Земным Шаром, Виталька отталкивается и летит. Летит навстречу лунным горам и равнинам, от которых несет теплом, как от нагретого солнцем асфальта...
От этих снов оставалось непонятное чувство: и улыбка, и тревога, и желание отправиться в дальний путь.
Виталька написал про это Галинке. Вообще-то писать он не любит, задания по русскому языку терпеть не может, но сестре отправляет длинные письма. Потому что в письмах для Галинки не надо следить за почерком и бояться ошибок. Главное – про все рассказать. И Галинка понимает. В недавнем письме она так ответила: "Когда мне было десять лет, мне снились громадные запутанные пещеры, вроде той, в которой заблудился Том Сойер. Я бродила, бродила по этим пещерам, но искала не выход, а зарытые клады. И не могла найти. Только из углов падали и рассыпались ржавые рыцарские латы..."
Галинки дома нет. Она не приехала на каникулы, укатила со своими однокурсниками в Крым раскапывать какую-то старинную крепость...
– Мам, – осторожно говорит Виталька. – Галка так и не приедет в этом году? Она ничего про это не писала?
Мама занята. Она опускает в стакан с водой палец и проверяет, хорошо ли нагрелся утюг. Утюг сердито шипит. Мама обожгла палец и тоже шипит. Потом отвечает:
– Стой и помалкивай.
Виталька стоит и помалкивает.
– Ничего она не писала, – подумав, говорит мама. – Зато писала бабушка Валентина Власьевна. Осенью она к нам переедет насовсем... Вот она-то тебя возьмет в ежовые рукавицы.
Виталька тихонько зевает. Бабушка Валентина Власьевна собирается переехать к ним с позапрошлого года. Виталька давно уже в это не верит. К тому же он не понимает, почему ее так ждут. Говорят, что Витальке нужен присмотр и воспитание, а то "ребенок целые дни болтается где-то один". Витальке наоборот кажется, что воспитывают его слишком старательно. Особенно мама. У папы времени меньше: то лекции, то педсовет, то кружок по электротехнике. Но мама и одна справляется. Она решительнее папы и даже выглядит выше ростом, хотя на самом деле это не так. Папа всегда немного усталый, рассеянный и чем-то занятый. Чаще всего он сидит за письменным столом, и Виталька видит только узкую спину и маленькую круглую лысину. Иногда Витальке вдруг становится грустно, и он подходит сзади, встает на перекладинку стула и обхватывает отца вокруг плеч.
– А, Виталенька, – говорит отец торопливо и немного виновато. – Знаешь, я сейчас... – И продолжает чиркать в тетради авторучкой. Что "сейчас", он, наверно, и сам не знает. Виталька медленно размыкает руки...
А мама не такая. Она ходит быстро, говорит громко, решает все моментально. У нее темные волосы с большим узлом на затылке, и голова ее кажется очень крупной, а лицо твердым. Мама – командир. Она работает бухгалтером в Управлении железной дороги и носит черный жакет с серебряными нашивками.
Сейчас она гладит свое выходное платье. Наверно, договорилась с папой идти в кино на последний сеанс.
– Зачем тебе платье? – говорит Виталька. – Шла бы в своем кителе. Ты в нем похожа на капитана дальнего плавания.
– Не подлизывайся.
Он подлизывается? Очень надо...
Мама уходит из комнаты.
Виталька снова начинает разглядывать лунные кратеры на стене. И чувствует, как нарастает тревога. Ведь не успеет он к Борису!
Конечно, если человек столько времени стоит в углу, он не может постоянно думать и тревожиться об одном и том же. Мысли расплываются в разные стороны. Но вот сейчас они сбежались в одну точку и снова – как удар молотка: опоздаю!
А ему обязательно, обязательно надо хоть на минуту глянуть в телескоп!
Может быть, про всё рассказать маме? Нет, нельзя сейчас, когда она сердится. Или прикрикнет, или расспрашивать начнет: какой Борис, откуда, зачем, где познакомились?
А в самом деле – какой, откуда? Зачем? А вдруг шпион какой-нибудь? Или жулик? Схватит под мышку, рот зажмет громадной ладонью и утащит в тайное логово. Вот тогда будет труба-телескоп!
Виталька даже плечами передергивает. Это днем, при ярком солнце хорошо с ним было беседовать. А в сумерках, среди темных деревьев...
Минут десять стоит Виталька, притихший и придавленный этими опасениями. Потом приходят успокоительные мысли. Ну, какой же он шпион? Зачем бы он тогда к Воронцову приходил? Значит, и Воронцов шпион? Ерунда какая! Воронцов на фронте воевал, у него две медали есть и орден, Машка показывала. И для чего шпиону или грабителю Виталька? Секретных сведений он все равно не знает, и украсть у него тоже нечего.
Да и не похож Борис на плохого человека...
Виталька снова смотрит через плечо. На часах четверть десятого. За окнами вечерний синеватый свет. Наверно, уже выползает из-за крыш, из-за заборов и берез желтая половинка Луны...
Семнадцать минут десятого.
Витальке становится грустно и одиноко. Он поворачивается и прислоняется к стене.
Входит мама в своем красивом синем платье. Смотрит на Витальку.
– Интересно, зачем ты стенку спиной обтираешь.
Он глядит на маму печально и требовательно.
– Потому что я устал, – говорит он тихо. – Потому что ноги у меня все-таки не железные, чтобы столько времени стоять на одном месте...
Несколько секунд они молча и понимающе смотрят друг другу в глаза.
Мама вздыхает и говорит:
– Выметайся...
6
Вниз по лестнице Виталька помчался со скоростью мотогонщика, и от этого получился такой грохот, словно рассыпался штабель кирпича.
Хлопнула позади дверь, и что-то прокричала вслед разгневанная Полина Львовна.
Во дворе Виталька на несколько секунд остановился. Он прикидывал, какой путь быстрее: в обход дома или через забор?
Над головой медленно проплыло ведро, из-за гаражей раздались железные удары, а потом злорадный смех Олика и Мухи. Но Витальке было не до войны. Небо уже стало сиреневым, дома потемнели, и кое-где зажигались окошки.
Виталька бросился к забору.
Потом он с разбега махнул через траншею и понесся к скверу.
Вечер был не жаркий, но асфальт еще не остыл после горячего дня. Теплый воздух, над тротуаром, обдувал ноги, а свежий и прохладный лохматил волосы и надувал рубашку. Вот и летел Виталька в завихрениях воздушных струй (скорей, скорей!) и видел краешком глаза, как за ним летит, мелькая в промежутках среди домов желтый полукруглый месяц.
У самого сквера Виталька перешел на шаг. Замедлил шаги. Темные тополя словно сказали ему: "Тихо. Здесь не топают и не шумят".
В сквере пахло остывающим песком дорожек и почему-то одуванчиками. Виталька раздвинул плечом жесткие ветки акаций и сразу увидел Бориса.
Борис сидел на той же скамейке, что и днем. Он закинул ногу на ногу и низко опустил голову, словно что-то рассматривал на колене. Рядом лежал длинный брезентовый футляр.
Здороваться, наверно, не следовало: они виделись сегодня. Виталька шагнул к скамье и неловко проговорил:
– Вот... я пришел...
Борис вскинул голову и поднялся навстречу. Прямой, высокий, в наброшенной на плечо куртке. И Витальке показалось, что на боку у него висит невидимая шпага.
– Сэр, – серьезно сказал Борис, – ваши часы отстают на семь минут
Виталька почувствовал, что все будет хорошо.
– Часы идут правильно. Просто меня дома засадили. Еле вырвался.
– За что на тебя пала немилость?
– Да так...
– А все-таки?
– За драку, – небрежно сказал Виталька. – Отлупил трех девчонок.
– Гм... – сказал Борис. – Ну, ладно. Приступим к наблюдениям, а?
– Приступим! – весело согласился Виталька. Его захватывало радостное возбуждение. Такое же, как во сне, когда Виталька мчался за теплоходом и знал, что на этот раз успеет.
Борис достал из футляра трубу. Она оказалась большая, гладкая, широкая с одного конца и узкая с другого. К узкому была привинчена половинка бинокля.
Сбоку Борис прикрутил к трубе винтовой зажим и стал укреплять телескоп на спинке скамьи.
– Отличное место мы выбрали, – заметил он.
Луна висела в самом центре просвета среди тополей.
Спинка у скамейки была низкая, и чтобы заглянуть в окуляр, Борису пришлось сесть на корточки. Телескоп медленно повернулся, нащупывая Луну большим стеклянным глазом. Борис повернул кольцо окуляра, установил резкость.
– Хороша красавица, – сказал он наконец.
– Плохо только, что не круглая, – отозвался Виталька.
– Наоборот. Когда полнолуние, ничего не разглядеть, все светом наглухо залито. А сейчас солнце сбоку и весь рельеф высвечивает... Смотри.
Виталька медленно сказал:
– Я сейчас...
Он не хотел торопиться. Все было таинственно и празднично. Глухо доносились с улицы голоса, горели над головой три первые звезды, бесшумно качались темные плоские листья. Как флажки. И почему-то показалось, что в густых кронах тополей спрятаны цветные фонарики, которые в любую минуту могут зажечься. Лунная половинка отразилась в выпуклом объективе, и это отражение было похоже на золотое волшебное семечко. Что из него вырастет?
– Сейчас повторил Виталька и глубоко вздохнул. Они впитывал в себя необычность этого вечера. Не случилось ничего особенного, но Витальке стало казаться, что ожидаются приключения.
Наконец он обошел скамейку и остановился рядом с Борисом.
– Не задевай руками, а то собьешь наводку, предупредил Борис и уступил место.
Смотреть согнувшись было неудобно. Виталька опустился коленями в подсохшую колючую траву. Потом приблизил глаз к окуляру.
Он тут же качнулся назад! Показалось, что весь космос движется ему навстречу!
– Что? – спросил Борис. Виталька мотнул головой и снова осторожно подвинулся к телескопу.
В сиреневом пространстве повисло колоссальное лунное полушарие. Розовато-желтое, усыпанное каменистыми кольцами. До ужаса близкое и нестерпимо таинственное. Даже вздохнуть было страшно.
Здесь логично было бы поставить окончательную точку, раз уж дальше ничего связного не написалось. Но тогда будет непонятно, почему именно не написалось.
Дальше было запланировано многое – вторая, третья части. О том, как подружились четвероклассник Виталька и аспирант сельскохозяйственного института Борис. Как осенью они ждали семи часов вечера, когда всходил яркий Юпитер и можно было разглядывать в трубу его желтый шарик и повисшие по сторонам спутники...
Не всегда все гладко было в жизни у двух друзей. Например, сохранились две такие странички.
У Бориса опять было плохое настроение. К плохому настроению добавилась простуда. Когда Виталька вошел, Борис лежал на диване и гулко кашлял. Гитара на стене отзывалась негромким гуденьем.
– Сядь рядом, – сказал Борис. – Не бойся, я не заразный.
– Разве я боюсь? – слегка обиделся Виталька.
Борис опять закашлял.
Виталька сбросил ботинки и забрался нему на диван.
– Какой бес меня дернул в конце сентября купаться в Решетниковском пруду? – Дурь в голову ударила, поспорил с приятелями, как мальчишка... Вода ледяная, просто жуть.
– Судорога могла случиться...
– Очень просто, – согласился Борис почти с удовольствием. – Скрутило бы руки-ноги – и крышка. – Подумал и ядовито добавил: – Какая потеря для человечества! А?
Виталька промолчал. Не любил он таких разговоров.
Борис запрокинул голову и стал смотреть в окно. За стеклами качались отросшие за лето ветки тополя.
– Немецкий ученый Иманнуил Кант отличался величайшим трудолюбием, – сказал Борис, – Но, между прочим, даже у него иногда застревала работа. Однажды он заметил, что дуб за окном разросся и закрывает привычный пейзаж с башней собора. Это стало его ужасно раздражать и мешало сосредоточиться. Расстроился старик и велел обкорнать дерево...
– Ну и что? – со скрытой досадой спросил Виталька. Он чувствовал плохое настроение Борис и понимал, что интересных дел и разговоров сегодня не дождешься.
– Ничего. Просто вспомнил...
– Тебе тоже мешают ветки?
– Признаться, да.
– Ну, сруби...
– В домоуправлении будет истерика. Видишь ли... великий философ Иммануил Кант и бездарный аспирант Борис Козлов – разные фигуры. Древние римляне говорили: "Что позволено Юпитеру, то не позволено быку". По латыни это звучит в рифму. Только я забыл...
– А ты не забыл, что сегодня вечером взойдет Юпитер? Мы хотели смотреть...
– Вечером будут тучи, синоптики обещали. И вообще установится скверная погода... Впрочем, это не главное.
– А что главное?
– Не знаю. Наверно, важнее всего сейчас – избавится от простуды. – Борис опустил руку за изголовье и начал шарить между стеной и диваном. – Дай-ка мне стакан со стола.
Виталька принес стакан.
Борис вытянул из-за дивана темную бутылку с коричневой наклейкой. "Перцовка", – прочитал Виталька и отвернулся. Стал смотреть в угол.
– Говорят, лучшее средство от кашля, – бодрым голосом объяснил Борис.
Виталька не ответил. Было неловко и грустно. Словно его обманули. Даже уйти захотелось. Но он не ушел. Сидел и слушал, как, булькая, льется в стакан перцовка.
Борис тронул его за рукав.
– Обрати внимание. Сейчас откроется дверь и Елена скажет: "Вместо того, чтобы пить при ребенке, сходил бы лучше к врачу".
Приоткрылась дверь, и Елена Сергеевна сказала именно эти слова...
Дальше, как говорится, "было много всего". Об этом я сужу по сохранившемуся плану.
Витальку осенила счастливая мысль: надо познакомить Бориса с Галинкой, когда она приедет на зимние каникулы. Познакомятся, влюбятся, поженятся, и станет Борис совсем как брат. Ох мечты, мечты...
В конце октября Виталька зашел к Борису и застал там рыжеволосую незнакомку.
– Это Лина, – сказал Борис. – Познакомьтесь.
Они познакомились. Лина обрадованно, Виталька суховато. Потом он, улучив момент, спросил Бориса:
– Значит, сегодня не будем наблюдать Юпитер?
– Обязательно будем! Только проводим Лину...
Они вдвоем проводили ее до девичьего институтского общежития, вернулись к Борису, установили перед распахнутой форточкой телескоп – как обычно. Однако тревога не покидала Витальку. Дома он, улегшись в постель, до полуночи размышлял, сравнивал: разве эта рыжая Лина лучше Галинки? Чего Борис в ней нашел?.. Виталька даже забыл, что Галинку-то Борис еще и не видел.
Потом "вопрос отпал сам собой". В ноябре Галинка прислала очень длинное письмо, которое мама не дала Витальке, а пересказала своими словами. Оказывается, старшая сестрица вознамерилась выйти замуж за своего однокурсника, там, в Москве. Ну, что ж, значит, судьба. Витальку слегка утешило лишь то, что однокурсника звали тоже Борисом. Наверно, неплохой человек...
У Витальки теперь хватало других забот. Дело в том, что бабушка Валентина Власьевна все же приехала. Навсегда. Витальку "уплотнили". Он оказался в комнатке, отгороженной фанеркой стенкой от другой комнаты, которая назвалась "папин кабинет". Это был просто-напросто закуток. Ну да не в том беда. Беда в том, что Валентина Власьевна оказалась совсем не похожей на привычных добрых бабушек из книжек и кино. Была она придирчива, один раз даже огрела Витальку веником, когда он не захотел прибираться на кухне. А самое главное, была она ужасно упряма. Доказать ей что-нибудь (например, что ребенок после школы должен сперва погулять на улице, а уж потом уж садиться за домашние уроки) было ну никак невозможно... Напрасно Виталька ссылался на науку, на педагогические радиопередачи. "Мне твоя наука – одна докука, – неизменно отвечала бабушка. – Я и без нее немало прожила, знаю сама. Ну-ка, доставай тетрадки..."
Виталька жаловался родителям, но те отвечали, что у Валентины Власьевны большой жизненный опыт. К тому же надо считаться с характером пожилого человека...
Виталька отводил душу в жалобах, когда приходил к Борису. Но, конечно, он не только жаловался. Часто они говорили и об интересном. Однажды Виталька рассказал Борису свой сон про удивительную дорогу, которая манит к себе. На ней случаются странные, но хорошие события и пропадает память о горечи и обидах. Борис обрадовался и вдруг несмело попросил:
– Подари мне это, а?
– Что? – не понял Виталька.
– Этот сон. Я про него стихи напишу...
Виталька охотно подарил. Он уже знал, что Борис пишет стихи и даже посылает их в редакции журналов. Правда, ни одно стихотворение пока не напечатали, и это было странно: Витальке стихи Бориса очень нравились.