* * *
Екатерина Васильевна начала урок с опроса, и Агей поднял руку.
Учительница видела, что он держит руку, но сначала спросила Юру Огнева, потом Чхеидзе, Прянишникова.
– Богатов, у вас стоит оценка.
– Я хочу спросить.
– Сегодня моя очередь спрашивать.
– Но мне надо! – Агей почти крикнул это, и все посмотрели на него.
– Слушаю вас, – разрешила Екатерина Васильевна.
– Это верно, что вы бросаете нас?
Екатерина Васильевна смутилась.
– Я перехожу.
– В санаторий?
– Да, в санаторий.
– Потому что денег там больше платят, потому что там уроков меньше, потому что там никакой ответственности!
– Что с вами, Богатов? Почему вы кричите на меня?
– А вот потому!.. – Губы у Агея покривились, задрожали. – Это же… нехорошо. Так только лягушка может, у которой кровь холодная.
– Выйдите, Богатов, умойтесь… и возвращайтесь. Я подожду вас.
Она села за стол, захлопнула журнал.
Агей, волоча ноги, вышел из класса, постоял в коридоре, пошел в уборную мимо картины и дежурного. Умылся. Вытер лицо и руки платком. Постоял у картины, разглядывая нарядные группы в национальных костюмах.
Дежурил пятиклассник. На знаменитого школьного силача он взирал с восхищением и опаской.
– А почему надо дежурить? – спросил Агей пятиклассника.
– В пятнадцатой школе картину чернилами залили, пришлось закрасить.
Агей вошел в класс.
– Вы не хотели бы извиниться?
– За то, что говорил грубо, – да, но не за смысл.
– За лягушку извинись! – сказал Годунов. – В нашей школе закон: мы учителям кличек не даем.
– Извините, Екатерина Васильевна. Я не называл вас лягушкой.
– Да, вы о крови говорили. Я поняла. Садитесь.
Екатерина Васильевна поднялась:
– Я поняла Богатова. И я ему благодарна. Он воспринял мой уход как предательство. Да так оно и есть. Я предаю саму себя. Место учителя в нормальной школе. Но вы не правы, Богатов. Дело не в надбавке. В санатории мне через год дадут квартиру. У меня нет квартиры, но есть старая мать и двое детей… Я обещаю вам, Богатов, по возможности скорее вернуться в нашу школу… Позвольте же попрощаться с вами.
Класс встал.
– Садитесь, а я, пожалуй, пойду.
В дверях Екатерина Васильевна остановилась:
– Сочинение, которое вы писали о пресмыкающихся, я проверила. Тетради вам передаст Вячеслав Николаевич. А ваше сочинение, Богатов, – настоящий реферат. Я знаю – вы сдаете экзамены. Так вот, на основании этого реферата я ставлю вам пять за год.
* * *
Агей вернулся из школы задумчивый.
– Что, соколик мой, не весел? – спросила Мария Семеновна.
– Урок мне сегодня хороший дали.
– Поколотили, что ли?
– Нет, не поколотили. Я сегодня очень хотел обидеть учительницу зоологии, она из школы нашей ушла. И оттого, что обидел, сумел, хуже всего мне самому.
Рассказал без утайки о происшествии.
– Это жизнь, Агеюшка, – повздыхала Мария Семеновна. – Уж то хорошо, что тебе больно от чужой боли. Вроде бы ты и прав, а у Екатерины-то Васильевны безвыходное положение. Вот все твои злые слова к тебе и вернулись.
Взъерошила Агею волосы.
– Погрустили – довольно. Есть-то хочешь?
– Хочу, – сказал мрачно Агей. – Когда домой шел, грозил сам себя три дня голодом морить. А улица так вкусно пахнет, что даже в животе запищало.
– Никогда не давай зароков. Почему – долго объяснять, да я и не сумею объяснить. Запомни просто: тетка Мария не велела зароков давать, а она знала, что говорит.
И такая тень легла у Марии Семеновны под глазами, что Агею зябко стало, а она уже улыбалась.
– Улица, говоришь, вкусно пахнет? Так ведь завтра День пирога.
– День пирога?
И календарях такого праздника нет. Это праздник нашей Приморской улицы. Завтра увидишь. Я тебе и цветы приготовила.
– Какие цветы?
– Так промеж нами положено: женщины пироги пекут, а мужчины цветы несут.
День пирога
Утром на улице было как на праздничной кухне: запахи уж и не питали, а ходили хороводами. Встречные люди хитро поглядывали друг на друга и улыбались. Ведь в каждом доме у каждого очага совершалось вкусное таинство.
Из громкоговорителей ясно, чисто, до мурашек, пропела вдруг волшебная труба и пролилась, как золотой дождь, "Песнь петушка", залетевшая на берега Черного моря из-за океанских далей.
В школе тоже что-то было не так. Агей сначала не понял, а вошел в класс – наполовину пуст. Ни одной девочки.
– Ребята! – ахнул Вова с первой парты. – А ведь Вячеслава-то Николаевича нет… Что будем делать?
– А что мы должны делать? – спросил Агей Огнева.
– Петь и дарить цветы.
Перед классом вышел Борис Годунов.
– Братцы! Новую песенку слыхал. Песенка тихая, но главное, припев у нее простой: "Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! Тру-лю-лю!" Чтоб у каждого была гитара и – тру-лю-лю! Остальное беру на себя. Прорепетируем. – И, отбивая пальцами ритм по учительскому столу, он негромко запел:
Пробудилась лягушечка к жизни –
Изумруд среди черной воды.
У лягушечки нет укоризны
На морозы, на ветры, на льды.
Взмахнул руками, и ребята нежданно стройно подхватили:
Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! Тру-лю-лю!
– Хорошо, – похвалил Годунов. -
Голосок немудрен после стужи,
Чуть урчит. Но добреет душа.
И дрожат засиневшие лужи,
И травинка на радость взошла.
– Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! – Агей грянул вместе со всеми.
– Тихо-о-о! – Годунов махнул перед грудью руками. – Теперь о форме одежды. Верх и низ – черный, на груди у каждого алая живая роза. Розы в честь праздника бабки будут продавать по рублю, но уж… разоримся.
– Не учимся, что ли, сегодня? – спросил Агей.
– Чудак! – засмеялись ребята. – Сегодня День пирога.
Годунов скомандовал:
– Ребята, по домам! В одиннадцать пятьдесят пять каждому быть за своей партой, без портфеля, но в полном параде.
В двенадцать ноль-ноль дверь класса отворилась и три грации с золотыми коронами на головах: Крамарь, Чудик, Ульяна – вошли с подносом, на котором весело громоздились совсем крошечные пирожки.
– Отведайте.
Откуда только степенность взялась в семиклассниках?! Не через голову друг друга, не гурьбой, без гогота, без воплей, выходили, брали двумя пальчиками, отведывали.
– А теперь пожалуйте!
Пожаловали. Встали рядком и пошли за девочками в зал.
– Вкусно, – шепнул Агей Годунову.
– Это же наши девочки! – В голосе Годунова звучала "собственная" гордость.
В зале по стенам стояли столы, а на столах!!! Пирог шестиклассниц был в виде толстой румяной свиньи, окруженной множеством румяных поросяток.
Семиклассницы ударились в лирику. Седьмой "А" напек "лебедей", "Б" – морского царя в окружении морских звезд. Пирог родного "В" изображал почему-то "Фудзияму".
– Наши – во! – толкнул Годунов Агея.
Заиграли невидимые гусли, мгновение тишины, всего мгновение, и ребята дружно, не жалея голосов, грянули "Славу".
Потом каждый класс выступил со своим номером.
"Тру-лю-лю!" седьмого "В", их черные костюмы, их розы очень всем понравились.
Цветы мальчики подарили девочкам и учителям.
У Агея сердце дрогнуло, когда он подошел к столу своих семиклассниц. Он хотел положить цветы перед Крамарь, но увидал, что у нее в руках уже целая охапка. Он подарил букет Чхеидзе.
– А теперь пошли мой цветок дарить, – сказал Годунов, в руках у него была коробка.
– Екатерина Васильевна!
Она обернулась.
– С праздником, мальчики.
– Это вам, – сказал Годунов.
– Мне?! – Екатерина Васильевна вспыхнула, и ее белые волосы стали еще белее, нежнее. – Что здесь?
– Я прямо с горшком, – сказал Годунов, поднимая крышку.
– Орхидея! – ахнула Екатерина Васильевна. – Годунов, милый, да откуда же у тебя такое чудо?
– Саженец брат привез, а я вырастил.
– Какие же вы удивительные у нас! Как мало мы вас знаем! – ахала Екатерина Васильевна.
– Бежим! Пировать пора! – шепнул Годунов Агею.
Пир был на весь мир. На пиру вдруг объявился Вячеслав Николаевич.
– Что-то вас не видно было? – удивилась Валентина Валентиновна.
– Я прямо с поезда… Ну, как мои?
– Седьмой "В" – это седьмой "В". Между прочим, Снежный Человек сдал историю и аттестован по зоологии. Что-то я этого в ум не возьму. Его надо вроде бы в восьмой переводить, а он и в десятом будет на своем месте.
– С Агеем все в порядке, – улыбнулся Вячеслав Николаевич и похлопал себя по нагрудному карману. – Я привез ему вызов в математическую школу.
– Да-а, – сказала Валентина Валентиновна не очень-то радостно. – Я вижу, вы довольны.
– Ну конечно, доволен. Агей – прирожденный математик.
– Хотите ложку дегтя?
– Дегтя? Валентина Валентиновна – праздник!
– Да я не для того, чтоб испортить… Радость ведь и задумчивая может быть… Агей не один сдал историю.
– С Ульяной?
– Не угадаете, Вячеслав Николаевич.
– Я?! Огнев?
– Прянишников.
– Камчадал?!
– А у Годунова по английскому пять.
– Да… – Теперь уже Вячеслав Николаевич задумался.
Агей, путешествуя от стола к столу, наконец-то разглядел кулинарное произведение пятиклассников. Это тоже был пирог. С одной стороны солнце, с другой месяц, посредине русский терем с маковками, с золотым петушком на спице.
Здесь же с пятиклассницами стояла их классный руководитель – географичка.
– Лидия Ивановна! – не сдержал восторга Агей. – Какое чудо у вас! Вот оно, ваше призвание!
О, язык! Друг наш и погубитель! Расцветшее было лицо Лидии Ивановны стало острым, носик вытянулся, в глазах заблестели слезы…
Все отправились в спортивный зал, на дискотеку. Агей же поднялся по лестнице на второй этаж, но никуда не пошел, остался на площадке. Ему было горько: хотел доброе слово сказать – и обидел.
– Ах, вот он где, наш одинокий гений! – По лестнице поднимались Лидия Ивановна и Вера Ивановна, историчка, она-то и приметила Агея. – Как я рада, Богатов, что наша милая школа избавилась наконец от тебя.
Агей ничего не понимал, он только видел, что учительница сердита. Они прошли мимо него, и Вера Ивановна сказала, для него сказала:
– Лидочка, на всякую грубость реагировать никаких сил не хватит. Они, наши мучители, приходят и уходят, а мы остаемся.
И вдруг Лидия Ивановна ответила:
– Но он – прав! Он прав, а жизнь моя все равно погублена. Мне из школы сразу надо было бежать, а я толклась в ней, толкусь и до самой пенсии буду тянуть лямку.
Агей кинулся вниз по лестнице и столкнулся с Аллой Харитоновной и Вячеславом Николаевичем.
– Агей! Поздравляю! – расцвела англичанка.
– Тебя приняли в математическую школу! – обнял его за плечи Вячеслав Николаевич. – Ты не рад, что ли? Я по министерствам гонял, по академиям!
Агей поднял на учителя глаза.
– Мне сказали, что школа счастлива от меня избавиться.
– Кто?! – У Вячеслава Николаевича опустились руки. Покачал головой сокрушенно и сердито. – Кто? Агей, кому-кому, а мне так горько с тобой расстаться. Горько. Только математика превыше наших чувств.
– Я к ребятам привык, – сказал Агей, опуская голову.
– А ты на каникулы приезжай. В наш трудовой лагерь.
– Правильно! – просияла Алла Харитоновна.
– Агей, куда ты пропал?! На катание опаздываем! – Годунов, Курочка Ряба, Прянишников, взмыленные после танцев, махали ему снизу.
– Он вас догонит, – сказал Вячеслав Николаевич. – Ну, так что – рад? Математиком будешь!
– Рад, – сказал Агей.
– Руку, коллега! – Пожал, как мальчишка, – крепко, до боли.
Разговор у кромки моря
В День пирога катание по морю было подарком города школьникам.
Агею пришлось догонять, и он обрадовался, что не один в отставших. Крамарь, убиравшая столы, тоже подзадержалась. Побежали вместе, и когда уже были на пристани, Крамарь вдруг сказала:
– Ой! – и принялась шарить руками по земле.
– Что ты потеряла?
– Браслет расстегнулся.
Минуты бежали, а часы не находились. Корабль отчалил.
– Не ищи, – сказала Надя.
– Но ведь жалко.
– Я не теряла часов. Ты сердишься?
– Нет, – сказал он.
– А почему ты мне цветов не подарил? Ты хотел, я видела.
– У тебя уже много было.
– Пошли на ступенях посидим. Ступени были теплые, вода черная.
– Я знаю, – сказала Надя, – мы еще дети, но только я никогда не забуду, как ты читал стихи, там, у лунного моря… А ты меня?
– Почему я тебя должен забыть? Ты – вот она, а я – вот он.
– Но ты скоро уедешь. Ты рад, что уедешь?
– Я о седьмом "В" буду тосковать так же, как по Памиру.
– Агей! Я выбросила все цветы, какие мне сегодня подарили! Я выбросила все письма, какие мне присылали… Я знаю, ты будешь жить для науки, а я даже и не думала еще о профессии. Но я тебе обещаю: я вырасту – красавицей. Не для того чтобы все на меня пялились. Я хочу вырасти красавицей для тебя!
Они смотрели в черное, в непроницаемое море, и сердца у них были горячие, и они чувствовали это.
– Знаешь, – сказал Агей, – когда я думаю о будущем, то во мне что-то бьется, словно ищет выхода. И тогда я сажусь читать, решать, чтобы поскорее пришел тот день, когда это неизвестное станет мыслью, явится в словах или в формулах… Я даже дедушке об этом не говорил.
– Ты сделаешь открытие. Обязательно! – сказала Надя. – Я говорила тебе о капитане, чтоб поддразнить… Я тогда еще ничего не знала про тебя, но мне хотелось тебя дразнить, потому что ты не видел, что я – красивая.
– Я – видел.
– Подожди. Я |еще скажу. Я придумала. Мы должны затаиться, будто ты ничего не знаешь обо мне, а я о тебе. А потом мы встретимся. – Она вскочила на ноги. – Прощай, Агей!
И только шорох кроссовок по асфальту.
Агей прислушался к морю, не к тому, что пришлепывало тихими волнами у самых ног, а к тому, что в просторе. Там было величаво, громадно…