Повесть "Мальчий бунт" рассказывает об участии детей в Морозовской стачке - крупной организованной забастовке рабочих-текстильщиков в Орехове-Зуеве в 1885 году.
Содержание:
-
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
-
ГЛАВА ВТОРАЯ 3
-
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 6
-
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 8
-
ГЛАВА ПЯТАЯ 10
-
ГЛАВА ШЕСТАЯ 13
-
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 16
-
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 18
-
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 20
-
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 22
-
Словарь непонятных слов 25
-
Примечания 25
Сергей Григорьев
Мальчий бунт
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. Шайка разбойников
Разбойники остановились перед окнами шоринской квартиры в нерешимости. Из окон на снег платками падал свет: у мастера, должно быть, вечеринка.
- Братцы, с парадного, что ли? - спросил Шпрынка - поди, не прогонят. Ба́тан, стучи. Лютой он.
- Ну, да: лютой. Это он с виду только кажет.
Ба́тан взбежал на крыльцо и заботал кулаком в дверь.
- Кто там?
- Хозяюшка, дозволь шапку разбойников представить?
- А кто вы?
- Мальчики с новоткацкой. Алексею Иванычу скажи, что мальчики пришли разбойников представить.
- Погодите, барыне скажу. У нас гости.
Разбойники сгрудились перед закрытой дверью. Снег перестал. В небе сияют синие звезды. Под валенками снег хрустит. Танюшка Мосеенкова топочет:
- Смерзла я с вами.
- Это тебе не Персия, - сказал Шпрынка, поправляя саблю - а еще княжна. Молчала бы - еще сколько играть будем! Кудри-то поправь…
- Ноги зашлись, валенки-то у меня с дыркой.
- Пожалуйте, разбойники!
Горничная отворила дверь, и разбойники чрез застекленный ход прошли и ввалились в облаке пара в прихожую.
Разбойников двенадцать человек. Тринадцатая - персидская княжна. На разбойниках шапки с красными тумаками из кумача, а на тумаке кисть из бумажных концов ниже уха свисает. Через плечо у каждого разбойника на портупеях из кромки деревянные мечи, опоясаны разбойники красными кушаками. У есаула Фролки, брата атамана, в руке склеенная из бумаги подзорная труба. Всех нарядней одета персидская княжна. На ней халат из пестрого лоскута: в рвани на фабрике разыскали обрывок того самого ситцу, что в Персию идет: в полоску желтой елочкой по красному полю. На голове у княжны парик из черных трепаных концов, а брови наведены дугами углем - из-под бровей синие глаза сияют, а во лбу из золотой бумаги звезда горит.
Шпрынка (атаман) обращается к есаулу:
- Ты ятне́й мне, Мордан, по тетрадке вычитывай, если сбиваться начну.
Горничная зовет разбойников:
- Проходите в столовую. В столовой приказали представлять.
Она ведет шайку разбойников чрез тускло освещенный кабинет. Мордан осмотрел на-ходу комнату, отстал и подошел к наклонно поставленной доске чертежного стола… Над столом золотою с синим бабочкой трепещет огонь газового рожка. Мордан встал под огоньком, достал из кармана затрепанную тетрадку и, перелистывая, шепчет, вспоминает то, что надо говорить, а сам глазом косит на доску чертежного стола. На ней во всю натянут белый лист, исчерченный кругами, полосами, цветными линиями и уголками, брошен растворенный циркуль; большой грушевого дерева красноватый треугольник, кисть, краски в ящичке; карандаши!
Есаул засмотрелся.
- Ты что это, Мордан, тут прохлаждаешься. Идем представлять.
Шпрынка ткнул есаула в бок. Мордан словно пробудился.
В столовой светло и жарко. Пахнет вином, жарким и пивом. Вокруг стола - гости.
Разбойники уже построили из стульев лодку. На корме сидит сам хозяин, Стенька Разин - Шпрынка, нахмурив брови. С ним рядом княжна; разбойники попарно в веслах; есаул стоит рядом с атаманом и будто правит потесью, навесным рулем ладьи. Гребцы, держа в руках невидимые весла, взмахнули ими и запели песню. В дверях народ собрался - дворня. Нянька на руках с хозяйской девочкой, раздетой: спать укладывала.
2. Атамановы слова
Шпрынка приосанился, поправил саблю и шепнул Мордану:
- Как начинать-то?
- Валяй: Я не разбойник, я не душегубец…
Шпрынка напружил шею и заговорил басом, важно положив руку на эфес меча:
- Я не разбойник, я не душегубец, не на грабеж иду по Руси! То было время, но оно прошло, а ныне уж другое наступило. Решился я народу возвратить ту волю самую, которую бояре оставили лишь только для себя, а от свободного спокон веков народа отнять успели и простых людей скотом рабочим умудрились сделать. Но волю-мать искоренить нельзя. Гонимая, забитая повсюду, она врагам своим не покорилась, она в душах поруганных таилась и все ждала! И дождалась денька кровавого расчета за былое. Позвал нас стон народный…
- Как дальше-то, Мордан? - ну-ка, что ли, скорей!
Мордан по тетрадке громко зашептал суфлером:
- Что с ветром ежедневно доносился.
- Что с ветром ежедневно доносился до наших тихих вольных берегов. Позвал народ, кровавыми слезами питавший землю, где он изнывал от тяжких мук и бесконечных казней. Да, звали все, кому житья не стало и в ком терпеть, терпенья не достало! А ведь таких немало на Руси. Не бог холопей сделал, а бояре; а перед богом люди все равны: все одинаково родятся, все умрут, все есть хотят, и все, пока живут, должны быть одинаково свободны. Боярам любо, ведь на них суда не полагается, они других лишь судят, им хорошо, а о простом народе не думают и вспомнить не хотят. Ну, не хотят добром, напомним кровью, припомним все и разом порешим! Когда бояр я изведу повсюду, когда они исчезнут без следа, тогда замрет их низкое коварство, и от Москвы до всех окраин царства свободной станет русская земля!
Атаман грозно махнул рукой и сел на опрокинутый стул, обняв персидскую княжну. Хозяйка перекинулась с хозяином беспокойными взглядами. С краю стола - учитель рисования в фабричной школе, мастер Севцов. Он был навеселе, кивал в такт речи атамана головой, прослезился, утер слезу концом повязанного пышным бантом галстуха, и, когда атаман закончил грозные слова, Севцов захлопал в ладоши и крикнул:
- Браво! Да здравствует свобода!..
Рядом с Севцовым сидел рассчетный конторщик Гаранин. Он поглядел на художника через плечо и легонько отодвинулся. Он тоже очень чутко слушал то, что прочитал разбойный атаман, и по временам надменно улыбался бритыми губами, опустив глаза. Гости переглядывались. Дамы стали вдруг строги лицами и сидели прямо, как куклы на стульях. На всех лицах испуг и смущение. Действие, между тем, шло своим чередом. Атаман вдруг развеселился и закричал:
- Пришла пора. Теперь все сами баре! Довольно слёз и крови с вас собрали, довольно тешились, потешьтесь-ка и вы. Жги! Режь! Топи! Секи да вешай! Не оставлять в живых ни одного. Я с корнем вырву племя дармоедов. О, только б мне добраться до Москвы! Я наводню ее боярской кровью, рекой залью и на весельной лодке подъеду с песней к Красному крыльцу, тогда оно и в самом деле будет красным. Земля вздрогнет и море всколыхнется, и далее свод небесный пошатнется от моего веселья на Москве! Эй, начинай-ка, Фролка, плясовую. Валяй, собака, глотки не жалей…
Мордан сунул подзорную трубку в руку первому гребцу, соскочил с лодки прямо в воду - на блестящий навощенный паркет столовой - и пригласил за собой Танюшку… Гребцы грянули песню:
- "По улице мостовой шла девица за водой"…
Персидская княжна встала против есаула, оправила халатик и махнула платком… Мордан развел руки, ударив по валенку ладонью…
- Эх, валенок, дай огня! - и пошел к Танюшке, вывертывая носки.
Гости рассмеялись. Даже барыни привстали с мест. А в дверях вперед выпятились ребята…
Сплясали. Но опять насупился атаман, сидя в лодке рядом с персидской княжной, и говорит:
- Эх, ты, Волга, матушка-река, приютила ты, не выдала меня, словно мать родная приголубила, наделила вдоволь славной почестью, златом-серебром, богатыми товарами; я ж тебя ничем еще не даривал…
Тут Танюшка встала и приготовилась, оправляя персидский халатик. А грозный атаман сказал:
- Не побрезгай же, родимая, подарочком; на тебе, кормилица, возьми!
Он схватил Танюшку в охапку и толкнул в воду… Танюшка взвизгнула и, упав на паркет, начала грести руками и ногами, изобразив борьбу с бушующей непогодой. Разбойники кричат "ура". Персидская княжна изнемогла, дрыгнула еще раз ногами, повернулась навзничь, закрыла глаза и, сложив на груди руки, сказала:
- Это я утонула!
- Браво, браво! - кричал Севцов под смех гостей и хозяев.
Представление окончилось. Хозяйка одарила разбойников сластями. Мастер Шорин порылся в кошельке и достал оттуда два двугривенных. Хозяйка потихоньку от гостей дернула мужа за рукав и шепнула:
- Довольно двадцати копеек.
- Ну, матушка, это уж не твое дело, - вслух пробурчал Шорин и сунул в руку атамана деньги…
Толкаясь, гурьбой, разбойники пошли в прихожую…
- Сколько дали? - спрашивал торопливо Батан атамана…
- Двугривенный…
- Как двугривенный? Я видел, он два двугривенных вынял…
- Вынял, да жена не велела. Он двугривенный-то в пальцах придержал, да в жилетный карман спрятал…
- Врешь…
- Нет, нет, я тоже видала: спрятал двугривенный, - подтвердила слова Шпрынки Таня.
- Ну, уж ты: видала. Молчала бы. "Это я утонула". Утопленники говорят? Раз ты утонула - молчи…
- Да ведь я думала, они не поймут, что я утонутая. Воды-то ни капельки…
- А ты думай, что в воде лежишь, да помалкивай. А то еще пальцами на ногах шевелила, - ворчал сердито один из разбойников; тут бы всем рыдать, а из-за тебя смех вышел.
- Чего ты, Приклей, придираешься: если у меня валенки худые…
Шайка высыпала на крыльцо.
- Куда теперь пойдем, Шпрынка?
- К Елисовым ребятам, потом в казарму к нашим - в мальчью артель.
- Айда!
Горничная заперла за разбойниками дверь на крюк.
3. Спор
В столовой мастера Шорина, после ухода шайки, поднялся шумный разговор, начались словесные схватки на всех четырех углах стола. У Севцова распустился галстух, и седая прядь волос спадала на глаза, сколько он ее ни встряхивал движеньем головы назад. Ударяя ладонью о стол, художник говорил одушевленно:
- Да, да! Ни кандалами, ни казачьею нагайкой, ни цензурой вам не задушить стремления народа к правде, добру и красоте…
- Павлуша, ты пьян, - заметил механик Горячев, - и это некрасиво…
- Ты, двуногая машина, молчи! Гаранин!
- Я-с, - отозвался, блеснув глазами, сосед художника.
- Ты верный раб морозовский?
- Ну-с!
- Нет, ты скажи: раб ты или нет? Как звал твово отца хозяин?
- Папаша Тимофей Саввича моего тятеньку - вы сами, куманек, знаете - звали Гараней. Тятенька это за ласку почитал.
- Ага! А тебя как Саввы Морозова сын кличет?
- Гаранин-с. Или Владимир Гаврилыч… Чаще Гаранин. Так и в паспорте значится.
- Сына твоего как зовешь?
- Сами, куманек, крестили - знаете - зовут первенца моего Гараней.
- Так и он, значит, будет служить Морозову?
- Почту за честь. Фирма солидная, существует с 1833 года.
- Ну, вот что я тебе скажу: ты и в могилу рабом морозовский ляжешь, а сын твой увидит, да, увидит он народ освобожденный и падение тирана.
Хозяйка бросила на стол чайное полотенце:
- Ах, какие вы рискованные слова говорите, Павел Петрович!
Гаранин наклонил голову в сторону хозяйки.
- Совершенно справедливо изволили заметить, Олимпиада Михайловна: слова рисковые. Но вы на то и обратите внимание: одно дело, когда рисковые слова говорит нам Павел Петрович: он и в академии художеств из-за этих неприятных слов курса не кончил…
- Не кончил, правильно. Но у меня душа к прекрасному горит. А ты - раб.
- Хорошо-с, допустим. Но вот в чем дело: откуда взяли мальчики эти рисковые слова? И не Павел Петрович, а фабричные мальчики перед нами их произносят.
- Да, я тоже слышу, будто слова не те, - подтвердила задумчиво хозяйка - в прошлом году не те слова были.
- Не те слова, сударыня, вы это справедливо изволили заметить. Это вредные слова. Слова эти, прямо скажу, крамольные и против власти. Ясно: из этих разбойников выйдут социалисты.
- Все это от недостатка образования, - с другого конца стола сказал директор фабрики Дианов. - Олимпиада Михайловна, скажите, был ли кто-нибудь из этих парней у вас в школе?
- Как будто - нет.
- Вот видите. Если они учились в школе, то год иль меньше, научились кой-как читать по печатному - и к станкам. Если бы у нас более заботились о народном образовании, то наше рабочее сословие без социализма нашло бы способы улучшить свое положение. Главная причина: низкий уровень умственного развития.
Гаранин почтительно изогнулся всем корпусом в сторону директора, а смотрел на хозяйку, что придало ему вид двусмысленный. Он как будто говорил:
- Слушайте, слушайте, какую либеральную чепуху он несет.
Директор продолжал сердито:
- При большей степени образования, рабочее сословие могло бы рассчитывать и на лучшую материальную обстановку и на скорейший переход от положения простого рабочего к положению мастера и, наконец, - к положению хозяина.
Гаранин смял на лице своем улыбку и восхищенно восклицал:
- Справедливо! Удивительная идея! Прямо из "Вестника Европы"! Просвещенное мнение!
- Ну, да, я читаю "Вестник Европы" - что ж из этого?
- А я что говорю? Достигнув уровня умственного развития, каждый рабочий мог бы быть хозяином, в роде Тимофея Саввича, в таком вот заведении, вроде Никольской мануфактуры, существует с 1797 года. Двадцать тысяч рабочих с умственным уровнем и у каждого по фабрике, где еще по двадцати тысяч рабочих и то ж с умственным уровнем… А у тех-с…
Художник весело хохотнул. Директор покраснел и отвернулся от Гаранина.
4. Талант
- Прости меня, Михаил Иваныч, ты говоришь вздор, - обратился Севцов к Дианову. - Гаранин прав, всех рабочих не сделаешь миллионерами, но мастерами - это да. Вы заметили тут средь разбойников такого мордастого?
- Который атаману подсказывал?
- Да. С гордостью могу сказать: мой ученик. Учиться в школе ему поздно, да и нет времени. Он ходит иногда ко мне. Я мог бы показать его рисунки. Уди-ви-тель-но! И где делает - в мальчьей артели, на нарах: вечно драка, гомон, ругань… Зачем мы учим всех? Надо поднимать таланты.
- Справедливо, справедливо! - закивал головой Гаранин: - вот эти речи и слушать приятно. Атаман тоже, я посмотрел, - бойкий мальчик. Однако ведь это всегда было. Не за стыд скажу, вот Михаил Иваныч Дианов сидит: пришел он на фабрику Саввы мальчиком, а ныне всеми уважаемый директор и хозяйский компаньон. Так же и моего тятеньку папаша Тимофей Саввич заметил и отличал.
- А и бивал? - спросил художник - признавайся.
- Да, бывало. Не за вину, а за откровения, большею частью. Сделает ему неприятное откровение о фабрике - он и ударит. А потом сам спасибо говорит.
- А тебя Саввы сын не бьет за откровения?
- Тимофей Саввич меня ни разу пальцем не тронул. Вот вы говорите: талант, и таланты всякие бывают. Вы дивитесь, откуда на устах у мальчиков разбойные слова. Из нашей фабричной библиотеки. Для чего существует: вот, именно, для поднятия умственного уровня. Между прочими просвещенными журналами и "Вестник Европы" получается. Прошлой осенью спросил я один том, а библиотекарь мне: "Неужели и вы, Владимир Гаврилыч?" До прошлой осени том лежал на полке неприкосновенным и, естественно, покрылся духом плесени. А теперь и на полку не возвращается. В чем дело? Да в том, что там эти самые разбойные слова и пропечатаны. До того дошло, что мальчики рисковые слова оттуда перед нами в шайке разбойников играют. Почему же, Олимпиада Михайловна, так произошло, что книжка десять лет на полке лежала и никто не подозревал, какие в ней слова, вдруг с полки прыгнула и по рукам пошла?!
Планов, хотя вопрос не к нему обращался, спросил:
- Ты, наверно, знаешь почему?
- Потому что на фабрике такой талант появился, вернее, личность.
- Какая личность?
- Вредная.
- Вздор!
- Нет, не вздор. Отчего фабричные на язык дерзки стали? Отчего в кабаках полно? Отчего в браковочной шум? Почему расчетные книжки в лицо конторщикам швыряют? Кто расценок оспаривает? Когда это бывало, чтобы ткач, если его оштрафовали, требовал кусок: покажите ему, где "близна", есть ли "Б", почему записали "К", разве кромка нехороша? Где "забоина", где "недосека"? Почему "П", если "подплетен" нет?
- Вам это лучше знать, Владимир Гаврилыч, почему, - сказал механик Горячев.
- Понимаю, сударь, ваши намеки. Тимофей Саввич только штрафной книгой и интересуется, когда бывает на фабрике. "Мало, - говорит, - штрафуете, прогорю". Это верно. Однако и покрепче гайку завинчивали при их покойном папаше, а народ молчал. Почему?
Никто не ответил. Хозяйку вызвала, что-то пошептав ей на ухо, нянька. Когда хозяйка вернулась, Гаранин поднялся:
- Извините, у меня супруга нездорова.
- Как жаль, что вы уходите. Знаете, зачем меня звала няня? На Оленьку шайка эта очень повлияла. Плачет: "Зачем она утонула". Я говорю: "Она не утонула, а только так". - "Нет, я сама видела: она утонула, и пузыри пошли".
- Впечатлительность ангельского возраста. До свидания. Алексей Иваныч, я хочу сказать вам несколько слов приватно.
- Говорите, - тут все свои, - ответил Шорин.
- Нет, зачем же, это служебные дела. И так мы компанию расстроили серьезным разговором.
- Пойдемте в кабинет.
Они остановились в кабинете около рабочего стола. Гаранин заговорил тихо:
- Идучи к вам, я встретил одного человечка. В вашем корпусе седьмого ткачи бунт хотят сделать.
- Какой бунт? Они еще до Рождества стачку затевали, да раздумали.
- А теперь, видно, вновь надумывают. Сходки тайные идут по трактирам и в казармах.
- Почему же вы мне говорите? Это дело дирекции.
- Да-с? Я по человечеству вас предупреждаю. Очень сердятся на вас ткачи за ваши строгости. Что это, чертежик делаете? - Гаранин наклонился над рабочим столом мастера, - любопытно, в разных цветах, что это такое будет?
Шорин ответил неохотно:
- Это проект новой каретки к ткацкому станку.
- Любопытно! Что же будет делать эта машинка?
- Это автомат для смены челноков при обрыве утка, без останова.
Гаранин улыбнулся.
- Значит некоторых мальчиков "с костей долой". Так-так-так. Конечно, конечно. На фабрике только порча молодого поколенья происходит. В школу их для поднятия умственного уровня.
- Меня это мало занимает. Я знаю, что с этой кареткой миткаль пойдет чище, и станок при той же ширине с двухсот доведу до трехсот ударов.
- А хозяину и прибыль. Так-так-так. До свиданья. Полезное изобретение.