- Ты погодь-погоди, милый мой, не череди! Куб испортишь. Всё придет в свой черед - образумится народ… Это еще не череда, а подчередка.
- Не стой, проходи!.. - крикнул у дверей Анисимычу и Василию сторож с оглоблей.
- Не стой, проходи! Милый мой, не череди! - смеясь повторил, пробегая мимо него в дверь, Анисимыч.
Станки были пущены в ход. И станки Анисимыча были раскрыты.
- Ай да Марья!..
- Где же ты пропал, - закричал сквозь шумный грохот станков на Анисимыча Поштеннов - начудил, да в кусты?!
- Я домой, а не в куст, потому: живот был пуст, - подкрепился. Где наши?
- В сортире галдят…
- Вася, айда туда.
3. Газ гаси!
В те времена уборные при фабричных корпусах были единственным местом, где ткачи и ткачихи могли собираться, чтобы поговорить, а то и послушать чтение: не раз в уборной, держа для виду перед глазами газету, Анисимыч вычитывал из нее ткачам неожиданные речи.
В коридоре около уборной "для женщин" и "для мужчин" (через стенку) - и в них народу полно и гомон стоит. Смотритель сунулся было в дверь:
- Что за собрание?
- У нас праздник.
- Коли бросать - бросайте - а собираться не дам.
- Выйди вон на часик, Петр Петрович, будь столь любезен… А то как бы тебя в распаленьи не задеть рукою.
Смотритель стушевался.
Анисимыч свистнул в два пальца и гаркнул:
- Стой, ребята…
Замолчали. А из-за стенки, где "для женщин", гам такой, словно галчья стая в сентябре…
Анисимыч заботал в стенку сапогами:
- Бабы, стой. Чего кричите?..
Гомон за стенкой смолк.
- В чем дело, что за крик? Какое горе?
Молодой и звонкий голос из-за стенки ответил:
- Горе-то? Где Васька?
- Васька здесь. Вася, отзовись…
- То-то здесь. С ним, слышь, медвежья болезнь приключилась. Да и все вы, видать, в расстройстве с испугу: забрались не выгонишь…
- Хо, хо, хо! Вася - правда, что ли… - захохотали ткачи.
А из-за стенки тот же голос:
- Всё нам "бабы", "бабы", а вы-то - сами хуже баб!..
Васька закричал:
- Мы-то? Мы? Мы вам сейчас покажем, - и побежал из уборной вон…
Из соседней уборной выбежали ткачихи. Они хохотали, поджимая животы и приседая:
- Вася! Вася! Постой-ка, что это с тобой!
Рядом с Васькой, задыхаясь, бежал Шпрынка…
Вбежав в этаж, Волков крикнул:
- Снимай ремни!..
Ближние ткачихи перевели ремень на холостой шкив, но дальше голос не слыхали за шумом.
Шпрынка, схватив за руку Василия, крикнул ему на ухо:
- Вася, газ давай погасим!
- Гаси газ! - крикнул Васька; схватив из окроба початок, он швырнул его в фонарь. Стекло разбилось, и рожок погас.
- Газ гаси! - повторил крик Васи Шпрынка.
Ближние ткачихи стали привертывать рожки.
- Газ гаси! Гаси газ! - кричали они от станка к станку, но голоса людей опять пропали, словно утонули в грохоте машин.
Дальше не знали, в чем дело, и попрежнему над яростно дрожащими станками трепетали сине-золотые мотыльки огней: по глазку над каждым станком, - их было в этаже несколько сотен.
Васька в недоуменьи озирался кругом, не зная, что предпринять. Шпрынка дергает его за руку:
- Тебя, Вася, Анисимыч зовет…
Они вышли на площадку лестницы. Там был Анисимыч, окруженный шайкой Шпрынки.
- Анисимыч! Погасим газ!..
- Да как его погасишь?
Мордан сказал:
- Я знаю. Надо закрыть коренной кран.
- А где он?
- Вон, под потолком…
- Лестницу надо…
- Лестницу брать, смотритель заметит, - всё пропало…
- Не надо лестницы, - сказал Мордан. - Эй, Батан, становись к стене. В пристенную чехарду сыграем…
Батан живо стал к стене, нагнувши голову к плечу. За ним встали, обняв товарища по стану, еще двое, спрятав голову под мышками Батана. Приклей с Вальяном разбежались, вскочили им на спины.
- Шпрынка, ты легче всех - валяй…
Шпрынка плюнул на ладони, растер и почти с места без разбегу подпрыгнул, как резиновый мячик, взобрался на спины товарищей и встал на плечи Приклею и Вальяну. Достал руками тугой вентиль коренной газовой трубы и закрутил его до отказа:
- Готово!.. Сам царь на горе!.. - закричал Шпрынка.
Гора только одно мгновенье стерпела "царя": рухнула и распалась на полу. С хохотом и криком мальцы возились на чугунном полу, разбирая руки и ноги…
Свет во всем корпусе погас… Станки затихли. Народ валом повалил из корпуса. Сторожа закрыли боковые двери. В главных получилась давка. У дверей стоял Васька и еще несколько ткачей и надрывались криком, чтоб народ не напирал. Ткачихи весело визжали. Мальчишки головами пробивались к выходу, чтобы не опоздать на двор!..
- Наверно, там уж началось!..
- Вася, как твое здоровье? - кричали девушки, пробегая в двери…
- Ничего, благодарю вас, поправляется…
- Ура! Нынче у нас праздник! Газ гаси!
- Газ гаси!
- Ура!
4. Без выстоя
С криками "ура" толпа ткачей валила к прядильной… Торфяники попрятались с дубинами по темным закоулкам… Впереди толпы с присвистом бежали мальчишки и кричали:
- Газ гаси! Гаси газ! Газ гаси!
Первыми они ворвались, будто их гнал сзади лесной страх, в прядильную и рассыпались по всем четырем этажам с тем же криком:
- Гаси газ!..
В фонари полетели початки, комья "пыли" и концов. Зазвенели стекла. Огни погасли. От непривернутых рожков разлился острый запах газа…
- Выходи скорей, а то от газу угорим!..
Остановились пылевые и чесалки. Перестала течь в короба лента с ленточных машин, встали с мягкими початками ровницы на веретенах крутильные станки, замолкли бешеные банкобросы, и смолкло жужжанье веретен на ватерах и мюль-машинах. Прядильня встала…
- На старый двор! - кричал народ, валом валя по лестнице прядильни.
Шпрынка спросил Анисимыча:
- Теперь торфяников бить будем? Они вроде фискалов, дяденька.
- Погодь. Поспеть - еще взопрешь. Зев открыл - основа стой! Без выстоя товар выходит голый .
Но впереди толпы уже кричали "бей"… Мальчишки кидали во все стороны комья снегу, замерзшие отметки конского навозу, торф… Кучка торфяников убегала без боя по направленью к конному двору, за ними кинулись мальчишки. Звякнуло разбитое в дворовом фонаре стекло. Толпа ткачей и прядильщиков вытягивалась по улице. Анисимыч кричал:
- На старый двор! А ты, Василий, веди на двор красильной!..
Толпа растроилась натрое, будто у ней выросло три головы - и головы эти то втягивались в плечи, то вытягивали шеи, - это мальчишки то забегали в нетерпении вперед, то возвращались к медленно идущей толпе, зазывая взрослых криками и свистом.
Шпрынка потерял в толпе товарищей, едва дозвался одного Мордана.
- Это так валенки стопчешь со двора на двор ходить, заведенье наше вишь какое! Надо разом бы всё, - говорил Шпрынка: как ловко в новоткацкой вышло: "гаси газ" - раз! - и готово…
- Чего лучше: давай остановим паровую?!
- Ударим в душу! Верно… Ну и механик ты, Мордан! К паровой! - завопил Шпрынка, выбегая вперед: - эй, давай к паровой!..
За ними побежали несколько мальчишек и небольшая кучка взрослых.
Напрасно мальчики надрывались криком и свистами - толпа рекой лилась по улице к конторе. На старом дворе еще шумели морем ткацкая с прядильной, их темные стены, прорезанные рядами освещенных окон, на фоне серой ночи казались вделанными в серокаменные стены решетками, - а сквозь решетки с воли шумит, ликуя, золотой день. Ткацкий и прядильный корпус нового двора стояли темными безмолвными глыбами - это их рабочий шум пролился в улицы села Никольского гудящею толпой.
К паровой бежать приходилось мимо слесарной. Её решетчатые окна сияли светом. По ним мелькали, играя, тени приводных ремней, шкивов, колес: мастерская шла. Кучка взрослых, увлеченных Шпрынкой, - тут от него отстала и остановилась. Шпрынка с Морданом вернулись и услыхали, что кто-то темный, невидный в кружке, говорит:
- Вот тут слесаря и строят Шорину станок. С остановом в случае рвани основы. И уток оборвется, в челнок сама новой початок вводит. Мы теперь на двух станках работаем. А на этом стане ткачу что делать: оборвалась основа, станок сам остановился, завел основу - пустил: изошли початки, - вставить новые. Гуляй вдоль всего порядка и смотри - как пастух за коровами. На двадцати станках будут по одному ткачу работать. Вместо трех тысяч человек на новоткацкий корпус потребуется двести. А остальные - под метлу.
- Ну, это еще когда будет.
- Когда ни то, а будет…
- Разбить вдрызг механику!
- Нешто это возможно. Без механической нельзя.
- Эй, слесаря, бросай работу… Разобьем…
Ударили в двери. Дверь на запоре. Слесаря замкнулись…
- Гаси газ!.. Окна звездами осыплем!..
Тени на окнах мелькают попрежнему…
- Ломай дверь!..
- Бежим, Шпрынка, скорей остановим паровую, - позвал Мордан, - а то они слесарную в пух разобьют…
Вдвоем Мордан с Шпрынкой побежали к паровой… Из трубы над котлами лентой вьется дым. Высокие, полукруглые вверху окна машинного отделения светятся. Над крышей веет шумный хохолок мятого пара. Машина дышит.
Мордан смело нажал лапочку щеколды, и оба в облаке морозного пара вошли в машинное.
5. Паровая
Пар с мороза развеялся, Мордан и Шпрынка огляделись. Машина вращалась, играя скалками и полированным коленом кривошипов. Над цилиндрами бойко крутился, вздрагивая своими шарами, центробежный регулятор. Около машины не было никого.
Мальчики входили смело и дерзко, но пустота навеяла на обоих робкую жуть. Стены машинной залы были белы, как и свод. Высокие окна придавали залу торжественный и строгий вид. Над калиткою машинной висела с улицы надпись, что "посторонним вход строго воспрещен", и потому до сей поры и Шпрынка и Мордан видали двигатель всей ткацкой только мельком и украдкой. Привыкший к шуму ткацкой слух мальчишек был встревожен почти беззвучным ходом паровой машины. Через желобчатый её моховик бежали в люк стены черные просмоленные канаты привода, колеблясь и свистя.
- Эй, кто здесь! - крикнул Шпрынка: - газ гаси! Останови машину!..
Никто не отозвался… Мордан и Шпрынка обошли кругом машину - они видели несколько вентилей на паровых трубах - но не знали и не решались, который надо повернуть направо, чтобы застопорить.
- Куда все подевались? Айда, посмотрим: в котельной, может быть, кто есть!
Они прошли по коридору и открыли дверь в котельную. В котельной кочегаров нет. В топках еще гудело, догорая. Перед одной из топок, опершись на палку бородой, стоял маленький старичок в рваном коричневом азяме. На кушаке у него висела колотушка. Старик смотрел в огонь и был похож на пастуха в степи перед костром.
- Сторож! - прошептал Шпрынка. - Дедушка! Дедушка! Дедка, эй! Никак глухой.
Он дернул дедку за рукав. Тот пробудился от дремоты и спросил:
- Вам что здесь нужно?
- Машинист где?
- Все ушли: и машинист и кочегары и масленщики. А вы что?
- Мы мальчики с нового двора, машину пришли остановить…
- На кой? Пускай ее вертится… - остановится сама.
Звякнула щеколда, и в котельную вбежал механик Горячев.
- Где кочегары? - закричал он.
- Разошлись, - ответил Шпрынка.
- А, разбойный атаман! - вспомнил, узнав его, про святки Горячев - вы здесь зачем?
- Пришли машину остановить…
- В машинной есть ли кто?
- Нет никого.
- Ну, идем, молодцы, остановим машину. - Ее и надо остановить. Погодите. На пар взгляну. Пар падает. В топках жару мало. Вода на мере - смотрите играет в стекле.
Горячев указал на водомерные стекла, где то подымалась, то опускалась, дыша в котле, вода.
- Идем в машинную.
Покинутая людьми, машина все еще вращалась. Шпрынке вспомнился его недавний сон, и он сказал:
- Как часы идет!
- Да машинка ладная. Английская Компаунд.
Горячев без опаски трогал, обходя машину, то там, то здесь рукой. Любовно похлопал по полированной оболочке правых цилиндров и сказал: - Ну, вот видите - этот вентиль впускной, этот вентиль для пропуска свежего пара в цилиндр низкого давления, - иначе она не стронет с места при пуске. Вы должны уметь не только останавливать машину, но уметь и пускать ее. Вот я закрываю: стоп машина!
Шары регулятора взмахнули и упали. Машина, тихо замедляя ход, остановилась…
В наставшей строгой тишине Шпрынка услыхал, что где-то важно тикают часы, и увидал, что около стены в красной колонне, за стеклом качается маятник. Часы щелкнули и медленно пробили шесть. С улицы сквозь двойные рамы слышен шум толпы. Горячев завернул газ, и в окна стало видно, что на дворе рассветает.
- А как слесарная? - спросил Мордан.
- Слесарям я велел уйти. Ну, а конторку мою вдребезги расшибли. Книги, чертежи в печке сожгли…
- А машину ту, новую? Не поломали?
- Не тронули.
И Горячев усмехнулся, услышав в голосе Мордана тревогу и прибавил:
- Чертежи мне дороже машин: не со всех есть копии.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. "Коты"
На двор квартиры, где стоял Гаранин, еще до "колотушки", подали с фабричного конного двора заводского рысака, заложенного в беговые санки. Конюх поставил лошадь во двор, накрыл ковром, сказал кухарке, а сам ушел. Гаранин поднялся. Он надел валенки, романовский полушубок, перетянул живот гарусным кушаком; на голову надел треух и, бритый, в этом наряде, был похож на купеческого наездника. Простясь с женой - она напрасно его уговаривала "в это дело не вязаться", - Гаранин надел рукавички и выехал на беговых санках с темного двора. Курилась ярая поземка. Рысак, кидая из-под копыт комья снегу, мчался машистой рысью; под железным полозом саней визжала колея, накатанная мужицкими дровнями. Мимо фабричных, еще темных корпусов Гаранин выехал на Клязьму и через лес к нахохлившимся под снежными шапками домам села Зуева. Была еще ночь, но уже светились окна трактиров и питейных домов, потому что везде у ткачей, а у зуевских особенно, обычай: мимоходом на фабрику перед работой забежать в "заведение" и согреться вином. Сегодня, после праздника, будут еще и опохмеляться…
Гаранин у питейного дома придержал рысака. По темной улице со всех сторон к питейному дому трусцой бежали зуевские, засунув руки в рукава. Двери питейного дома то и дело хлопали. Гаранин остановил лошадь и привязал её у коновязи. Торговки в ряд сидят перед корзинами на тропке перед питейным домом. Они здравствуются с Гараниным криком вперебой:
- Вот рубцы горячие. Горячие рубцы.
- Ситные пироги с горохом.
- Кому сердца за пятачок отрежу?
- Печенка, печенка!
- Жареные пирожки с капустой.
- Огурчики соленые. Огуречный рассол.
- Стюдень бычий…
- Капустка, капустка - зеленые листы!
Гаранин обратился к торговке "сердцем":
- Ну, отрежь "сердце" за пятачок…
Около Гаранина остановился зуевский и, дрожа от холода, сказал хриплым голосом торговке:
- Ну-ка, тетка, дай рассольцу на копейку.
- Аль, опохмелиться, Ваня, нечем. На-ка, родимый, кушай во здравие.
Торговка наплескала ложкой в деревянную чашку из ведра огуречного рассола… Зуевский принял чашку, повернулся к Гаранину:
- За ваше здоровье, ваше степенство! - и выпил.
Он вошел вслед за Гараниным в питейный дом:
- Может, поднесет его степенство? Эх, горе, - рабочему народу и выпивать-то стоя…
Питейные дома в России явились во время откупов, на смену "цареву кабаку", по закону, в этих заведениях не полагалось никакой мебели, кроме кабацкой стойки, за которой на полках штофы, полштофы, шкалики, никаких украшений, кроме образов с лампадой, никаких закусок, никакого отопления и никаких разговоров: пей и уходи; других приманок, кроме горестной отравы, тут не полагалось. Две двери питейного дома открывались, по закону, без всяких коридоров, прямо на улицу. Торговали в питейных домах самым дешевым и плохим вином: сивухой, с большим процентом ядовитых эфирных масл.
В питейном доме робко жались к стенке несколько оборванцев: это было со стороны целовальника уже милостью: "зря" стоять в питейном доме не полагается.
Целовальник в полушубке нараспашку, рыжий и румяный, в розовой рубашке на выпуск из-под жилета, как увидал Гаранина, низко ему поклонился из-за стойки и закричал на оборванцев:
- Эй, вы, коты, пошли вон!..
- Погоди, Михайло Иваныч - може его степенство и им поднесет, - говорил вошедший с Гараниным оборванец: - мне уже обещан шкалик…
- Когда это? - изумился Гаранин, но тут же велел кабатчику - налей два стакана.
- Ване-Оборване нынче фарт, - завистливо сказал один из "котов".
Наливая, целовальник говорил, кивнув на стоящего под окном рысака:
- К бегам лошадку изволите готовить? Самое лучшее дело жеребца в пробежку до свету подымать, пока он еще не размечтался…
Гаранин медлил принимать стакан, а Ваня-Оборваня взялся за свой стакан рукой и так держал его, "вежливо" выжидал, пока Гаранин отвечает целовальнику:
- Какая там пробежка! У нас на фабрике такие дела творятся… Бунт сегодня будет. Ткачи, как звери. Всё разнесут. А у нас в харчевой одних продуктов тысяч на тридцать. В рабочей лавке паевой - не менее того… Под конторой суровья - в кусках неубранного - тысяч на триста… И никакой охраны. Пробовал директор подговорить татар ткачей бить. На Благовещенье идут татары против наших на реке: стеной!
- Довольно знаю. Сам любитель был от младости кулачного бою.
- Вот. Не пошли татары. Беда, что будет. Всё разнесут!
- Начался уж бунт-то? - спросил Ваня-Оборваня.
- Как на работу вставать - уговорено…
- Должно, уж начался. По трубе, видать: шуруют в паровой.
"Коты" прислушались к разговору и один по одному стали покидать питейный дом.