4. Зеркало разбилось
Шпрынка никак не может отделаться от мысли о зеркале.
- Вот если двинуть ваш стол да наш к середке - и будет один стол… И пирог один…
- Хо-хо-хо! - засмеялся Щербаков: - парень что выдумал…
- Правильно! - согласился Поштеннов… - Давай, Петра, сделаем так, пока баб нет… Народу к тебе придет много.
- Хо-хо!.. И ты гостем будешь. Ты ко мне, я к тебе.
Щербаков с Поштенновым взялись каждый за свой стол, гремя посудой, сдвинули их на середку и накрыли одной камчатной, в синюю шашечку, скатертью.
Щербаков вынул из сундука четверть вина и поставил ее посреди, как раз там, где столы сомкнулись.
- Батюшки, какой стол у нас большой! - всплеснула ручками Танюшка.
- Идем, идем скорей, ребята, на Ердань, - зашептал, носясь на дверь, Щербаков, - идем, пока бабы над пирогами дежурят. Хо-хо-хо!..
Все спешкой облачились и вчетвером ушли.
Вернулись через час, румяные и веселые от мороза и январского ласкового солнца…
Столы опять расставлены по своим местам. У Щербаковых на столе пирог и у Поштенновых пирог. У Щербаковых с ливером (питерские!), у Поштенновых с гольем (Москва-деревня).
А Марья сидит против Дарьи - обе в гарусных платьях, на плечах - шаль… Молчат, поджавши губы, и глядят друг на дружку словно в зеркало глядятся.
- А четверть где? - испуганно спросил Щербаков… - Гляди, голова, бабы наш стол пополам сломали.
- И пирог пополам сломался, - подхватил Шпрынка.
- Ах, бабы-бабы! А еще ткачихи. Тоже - "общее дело". Хо-хо-хо!
- Сдвигай столы, что есть в печи - на стол мечи! - закричал вдруг кто-то в дверях так громко, что обе ткачихи вскочили. И от этого звонкого крику, словно стекло разбилось, - и нет в комнате зеркала больше. Шпрынка завопил:
- Ура! Васька пришел!.. Здравствуй, Вася, с праздником.
Вошедший скинул шапку, и из-под нее рассыпались черные кудри.
- Марьюшка-Дарьюшка, дорогие хозяюшки, с праздником. Ах, какие вы нынче обе нарядные да пригожие. Да которая из вас будет краше?!
- Да которая Дарья, которая Марья - ты разгляди, - засмеялся Поштеннов: - мы что-то тут перепутались…
Васька шутливо обнимал, заглядывая в лица хозяек:
- Это Марьюшка.
- Это Дарьюшка.
- Ну-ну! Ты, бабий угодник! - смеясь остановил Ваську Щербаков: - гляди, как бы тебе тут ноги не переломали…
- Нам ссориться нельзя: общее рабочее дело. Союз. А где Лука с Григорием?
- Они в тринадцатой казарме ночевали, сейчас придут. Шпрынка, а твои животики что ж?
- Мои-то ни свет, ни заря явились, в коридоре ждут. Звать?
- Зови.
Комната наполнилась гостями. Столы были сдвинуты к середине и на них четвертная бутыль.
Тут были ткачихи: Марья и Дарья, Петр Анисимыч, прозванием Щербаков, и Поштеннов (их мужья, ткачи) Лука Иванов и Григорий Анисимыч, брат Щербакова (оба со Смириновской мануфактуры), Василий Сергеич Волков (по прозванью "девичий угодник"), Шпрынка, Батан, Мордан, Приклей, Вальян (животики) и Танюшка (персидская книжна, Щербакова племянница). Потом еще пришли, узнав, что Щербаковы пируют, смоленский же, Куклимов - ткач; Колотушкин - сторож, Воплина - прядильщица, из харчевой - молодец Сухотин, да Серьга Кривой - ткацкий подмастерье. Этот уж вконец пришел, увидал - народу много, духота, говорит:
- Ух, какая у вас тут спираль!
Разговор шел общий.
Васька Волков. Это у нас еще подпраздник, а праздник завтра будет.
Поштеннов. Верно. Завтра Ивана Крестителя. И раньше никогда не работали.
Дарья. В нашем корпусе девушки только потому и бунтовать согласны, что завтра праздник.
Анисимыч. Надо им объяснить, что завтра, если не работают, так это не Ивана Крестителя, а Ивана Дурака праздник, что за ум, наконец, дурак берется.
Григорий. Правильно.
Марья. Наши бабы говорят, ничего из вашего бунта не выйдет. Морозов-то колдун и фабрика у него заколдована: все разоряются, а у него все барыш.
Васька Волков. Вот мы его завтра расколдуем.
Лука. Колдовство его простое: губернатор куплен, судьи куплены, полиция куплена. Зато он и говорит: "В моем кармане воз голов, да воз денег - деньги перетянут".
Колотушкин. Как бы у нас неприятности не вышли с ним.
Шпрынка. Ничего не поделаешь: надо бунт делать.
Лука. Озоровать не надо. Станков не портить, товара не рвать. Слышите, мальцы?
Батан. Нам что атаман прикажет, то и будем делать.
Лука. Какой атаман?
Приклей. А вот, не видишь - Ванюшка сидит. Он у нас за Стеньку Разина. Слово скажет - от стекол одни звезды останутся.
Вальян. А кто еще тебе велел стекла-то бить?
Мордан. Зимой нешто можно стекла бить? Летом, - другое дело.
Григорий. Правильно.
Воплина. Уж я, милые, не знаю, что и будет. Я, как все. Куда народ, туда и я: праздновать - и я праздновать, бунтовать - и я бунтовать. Хучь бы и стекла бить.
Лука. Ничего бить не надо.
Анисимыч. Народ озлобился.
Васька Волков. Дирекцию попугать придется али не надо?
Лука. И так испугаются.
Воплина. Ну, Дианов в новости, а про Шорина все говорят: аспид.
Серьга Кривой. Что вы, бабы, заладили: аспид, аспид. Строгий человек, больше ничего. Он что любит? Порядок, устройство, правило. А у нас какое устройство? Какое правило? Ему все равно, что гайка, что человек.
5. Скипидарец
Шпрынка. Шорин, говорят, такую машину теперь выдумывает, чтобы мальчиков на фабрике не было. Машина всё сама будет делать: и присучивать, и шпульки снимать, и початки менять, и основу заводить.
Серьга Кривой. Потом и до ткачей дойдет дело: заправит станок и пошел без конца куски выкидывать. Американцы!
Чугунов. Если б ты понимал механику, не звонил бы зря. Никакая машина без машиниста итти не может. Верно, делаем мы в нашей мастерской новую каретку к ткацкому станку, Шорина выдумка: автомат с челноками.
Мордан. Куда ж мальчикам итти?
Анисимыч. В школу пойдешь. Не на фабрике, а в школе учиться надо.
Шпрынка. Нешто учиться, - прокормишься. Ну, я у папаньки один, а вон у Приклея сам-шесть.
Лука. Мы того и хотим, чтоб работник мог на жалование содержать семейство, а не посылать ребят на фабрику, где мучают да до срока в гроб вгоняют.
Мордан. Дело слышу. А то вот меня взять: мне Севцов говорит: учись, из тебя рисовальный мастер выйдет. А у меня на харчи не хватает, про одёжу не говорю. Где взять мне на бумагу, краску, карандаш?
Приклей. Помнишь, дяденька Анисимыч, как Мордан на воротах полицейского крючка с пузом написал - а внизу: "Мое пузо! Не тронь".
Куклимов. Так-так-так. Лучше бы, ребята, начальство не трогать. Конечно, пузо. А лучше не трогать. А то вон Анисимыч начнет про царя такое, что оглядываешься, откуда несет.
Шпрынка. Говорить всё можно. Говори, да оглядывайся - нет ли где фискала, а то сейчас "Тю-тю", заберут.
Сухотин. Откуда ты взял "заберут"? Фискалы от царя за тем и посылаются: слушать, что народ говорит - нет ли утеснения от начальства, и прямо его императорскому величеству докладывают.
Лука. Нет, это, друзья, не так. Мы в Питере тоже так думали. А как стали хватать в кутузку, на кого фискал пальцем покажет, поняли.
Шпрынка. Фискалов бить безо всяких.
Приклей. А что, братцы, Шорин не фискал?
Куклимов. Ишь, парнишка, охотится как.
Сухотин. Начнете фискалов бить, а разойдетесь - и всех, кого надо. Выйдет не бунт, а грабеж да разбой.
За разговором от пирога одни крошки остались, а в четверти - на донышке.
Анисимыч. Что же, братцы, пора и в трактир, народ сбивать. Ну-ка, животики мои, дуй по казармам, чтобы народ шел на Пески. Да и мы туда пойдем.
Мальчики побежали исполнять поручение.
Волков. Постой, Анисимыч, спеть надо. Споем ту новую, что меня учил про "Утёс".
Анисимыч. Ну что ж, споем.
Они вдвоем с Лукой запели, Волков подхватил:
Есть на Волге Утёс. Диким мохом оброс
он с боков от подножья до края,
и стоит сотни лет, только мохом одет,
ни заботы, ни горя не зная…
Все примолкли, слушая новую песню. Пригорюнились бабы. Воплина слезу пустила.
- Братцы! Песня-то какая, - взволнованно говорил Волков, - сердце рвет. Забрался б я на эту гору и загрехмел с самой вершинки. Чугунов! Чего насупился? Неужто слесаря завтра к нам не пристанут?
- У нас дело особое.
- Чудак! Общее у нас всех дело: один за всех, все за одного.
Спев песню, все пошли за Клязьму на Пески. Дорогою Лука отвел в сторону Анисимыча и сказал ему:
- Не зря ты их перекаливаешь? Смотри, Васька-то дрожит, когда песню поет.
- Без скипидарцу нельзя.
- Гляди.
На реке ткачей догнал Шпрынка.
- Анисимыч, чего мы дознались. Батану Маметка, татарин с конного двора, сказывал, будто Гаранин к себе торфмейстера призывал, чтобы завтра он своих мужиков с кирками около нового корпуса поставил. Ты как думаешь, Гаранин не фискал?
- Нет. Не фискал, а похуже.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. Зашуровали
В ночь на седьмое в мальчьей артели угомонились рано. Но во всю ночь то там, то здесь на нарах с подушки подымалась голова и, свешиваясь, заглядывала в окна. Через окна в казарму смотрели синие звезды, безмолвно переговариваясь между собою мерцанием лучей. Небо было черно. И на нем ясно выделялась выбеленная, почернелая сверху от копоти, пятнадцатисаженная труба паровой.
Приклей долго с вечера приставал к Мордану: расскажи, да расскажи сказку, пока тот не пригрозил ему, стукнув по затылку:
- Загну залазки, заместо сказки.
Приклей примолк. Таясь покурил, пробовал рассказать самому себе сказку про то, как мыши кота хоронили - нескладно выходит. Мордан это у "студента" перенял говорить складно:
- Складно, ладно, дно - вот то-то и оно, - обрадовался Приклей попрактиковаться: - так и у меня выйдет, в роде того, как "студент" в казарме про Стеньку Разина читал…
Приклей заглянул в окно: из трубы черной полосой стелется дым. Приклей толкнул Мордана в бок:
- Мордан! Шуруют! Вставай!..
- Погоди маленько, дай сон доглядеть…
- Доглядывай, потом мне расскажешь. Только смотри скорей: скоро взбудят…
В паровой под топками котлов уже гудело пламя: к пяти часам утра надо нагнать пару сорок пять фунтов. В открытые настежь ворота котельной въезжали вереницей дровни с торфом, и возчики татары сваливали у пышущих жаром топок кучи коричневых, неровных кирпичей… Кочегары длинными железными кочергами шевелили топливо в печи. По ночам тянул мороз; в лицо и грудь бил жар; одеженка на кочегарах была рваная и замасленная; кочегары были злы.
- Эй, князья, шевели, вали, - крикнул старший кочегар татарам - сегодня вас бить будут…
- Зачем бить? Не нада бить - ты работай, наши тоже работай…
- А за то, что ты, гололобый, маханину жрешь и водки не пьешь…
- Закон водки не велит пить… - ответил староста татар Хусаим.
- Нынче, брат, все законы по боку. Мы свои законы нынче уставим: чтобы дрова да торф загодя в паровую возили, а то как котлы топить, так ворота настежь - да что мы, братцы, чугунные, что ли? Выезжай, закрывай ворота - а то сроку не дожду - бить буду! - орал кочегар на татар…
Возчики, посмеиваясь и говоря по-своему, выехали, разгрузив колымашки, из котельной и плотно прикрыли ворота с обоих концов. Хусаим вернулся в котельню и сказал старшему кочегару:
- Ну, сердитый барин, - баста. Больше торфа не повезем. Распрягаем. Спать будем.
- Как так спать? Ты сколько поездок еще должен сделать…
- Нынче не нада. С конторы приходил человек - наших звал ткачей бить к Новоткацкому. Наши ребята - нет. Ты работай - наша работай: вся ровна. Полюбовна драка - изволь, стенка на стенку. Бить колом, кирком - разбой; нет - наша ребята не согласна. Казарма едем, спать будем. Твой меня хотел бить - мой нет. Русский - работай, татар - работай. Кончал базар!
Кочегары прислушались к тому, что говорил татарин, и один из них примирительно сказал:
- Конешно, вам в наши дела путаться не след: мы сами друг дружке морды разобьем в лучшем виде…
Около пяти часов утра в котельную явился смотритель, заспанный и злой с похмелья. Взглянув на манометры и на кучи торфа, смотритель заорал:
- Почему пара мало? Сидоров! Почему торфа нет? Где возчики?
Старший кочегар, не отвечая начальству, сунул в топку еловый кол, выхватил оттуда и закуривал этой огромной, почти саженной спичкой, пылающей с конца, свою носогрейку. Закурив, ответил сдержанно:
- Не разоряйся очень ноне. А то вот!..
Кочегар помахал перед носом смотрителя пылающей дубиной - от нее посыпались искры. Смотритель попятился…
Кочегар сунул в короб с золой, погасил свою великанскую спичку и закричал:
- Шуров-а-ть! ать! ать! ать!
Кочегары кинулись к тонкам с двухсаженными железными кочергами и начали вдвоем у каждой топки мерными движеньями взад и вперед ворошить огонь…
Из фабричной трубы вместо дыма посыпались космы искр - а потом хвост багрового огня: это прогорает сажа, осевшая в трубе после останова топок на праздник. И над трубой Викулы Морозова взвилось алое пламя: и там зашуровали. И в Зуеве шуруют у Елиса. И в Ликине… Далеко по снежным буграм Московской земли расставлены белые и красные трубы мануфактур - и всюду над ними в морозной мгле январского утра взвились и взвеяли знамена из пламени и искр…
2. Подчередка
По коридорам рабочих казарм прошли сторожа с колотушками, вставай, подымайся, рабочий народ, на работу, дневная смена! Охо-хо!
- Буде тебе сон смотреть, - тряс Приклей Мордана - гляди, все встали…
Мальчья артель пробудилась: кашляют, чихают, зевают, сморкаются, охают - будто старики… В артели воздух густой и мутный. Мордан свесил ноги с нар - проснуться не может.
- Ну, брат, и сон я видал!
- Айда, дорогой расскажешь.
- Ладно, постой. Ребята! - закричал Мордан мальчикам, - по своим корпусам не ходи, вали прямо к новоткацкому!..
- Слыхали! Сами знаем.
На дворе мороз пронзительный. Мордан с Приклеем, засунув руки в рукава, бегут чрез переезд к новому ткацкому заведению. Мордан сон рассказывает:
- Я не спал, все думал про нашу жизнь. Дух кислый в казарме, спертый. Того и смотри - рожок погаснет. Думаю я: лежим мы на нарах, внизу, ровно крошево в студне, а над нами студень дрожит - и холодно ж мне стало! Думаю: вот до чего дошло, студень из нас сделали! Вдруг слышу голос хрипатый: хорошо бы теперь выпить да закусить. Гляжу сквозь студень мутно, а вижу: сам, - глаза рачьи на выкате, нос багровый, волосы сивые всклокочены. И, гляжу, подают ему чан в триста ведер. Химик суетится тут, отпустил в чан "боме" градусы проверить: "сорок три градуса, Тимофеи Саввич!". Он взял чан одной рукой, выпил, крякнул, вилкой в студень - хап и проглотил всех нас, только запищало!..
- Ну?
- Всё. Гляди-ка, никак около новоткацкой уж дерутся. Эх! Говорил тебе, буди меня, как только зашуруют…
- Так я думал, ты сон видишь длинный! Бежим бегом…
У ворот нового ткацкого заведения собрались ткачи. По тротуарам улицы народ в другие корпуса бежит…
У дверей - мужики с торфяного двора с дубинами - не дают ткачам собраться…
- Входи в заведение, - кричат - на дворе сбираться не приказано…
- Да ты дай хоть покурить…
- Проходи, в сортире покуришь… Ты, тетка, чего толпишься: ты, поди, некурящая.
Ткачиха Воплина ответила:
- Я что же - я, как все, так и я. Кабы я что - а как все, так и я.
- Ну, иди, иди в корпус.
К прядильне идут прядильщики, бегут девчонки…
- Куда вы, эй, банкобросницы - ведь нынче праздник…
- Праздник - жена мужа дразнит!.. Коли вы пошабашите - мы от вас не отстанем.
Меж ткачами вьются мальчики. И Шпрынка тут, сердито говорит, увидав Мордана:
- Чего же вы проспали. Тут такие, брат, дела!
- А дрались?
- Нет еще.
- Ну, так не опоздали…
Анисимыч стоит у дверей и пытается остановить народ, - чтобы не входили в корпус:
- Заспали, что вечор толковали? Или снова на-ново натягивать основу: во саду ли в огороде собачка гуляла, палку увидала, хвост поджала, побежала - начинай сначала?
Около дверей собралась кучка ткачей. В это время прибежал от Волкова посыльным Батан и говорит, что у вторых дверей мужики дубьем гонят - и народ проходит в корпус, - ничего не поделаешь. Анисимыч побежал туда, встал в дверях грудью, и там собралась кучка - а от больших дверей Шпрынка бежит:
- Там весь народ загнали в заведение… Я туда - ты сюда. Ты туда - я сюда. Ай, беда! Ну-да!
Анисимыч плюнул, выругался и позвал Волкова:
- Вася, брось с бабами судачить - пойдем подкрепимся… По-другому придется делать.
Они пошли домой в казарму. Выпили по единой. Закусили. Подкрепились.
- Дело-то никак, Анисимыч, выходит дрянь?
- Коль дрянь - ребята: грянь! Ах ты, косопузая Рязань! Погоди: хорошо будет.
- Дай бог.
- Ох-ох! Опять бог? Чего заторопился: аль ловить собрался блох?
- Всё ты с побасенками…
- Опять не так? Не хочешь побасенок - давай песню споем. Хочешь ту, новую-то:
- "Если есть на Руси хоть один, кто с корыстью житейской не знался, кто неправдой не жил, бедняка не давил, кто свободу, как мать дорогую, любил"…
- Эх, песня! Песням песня!.. Идем, Анисимыч, идем. Что там без нас деется?..
- Без тебя, да меня? Ты да я, да мы с тобой!
Они пошли скорым шагом к новоткацкой. Она уже сияла окнами всех этажей - зажгли повсюду газ. Машина шла. И новоткацкий корпус зашумел станками и приводом, как вершняки на мельнице, когда река играет…
- Неужто стали на работу? - воскликнул Васька.