Ноги-клешни все туже сжимали мою голову, и я, задыхаясь, просипел:
- Дяденька, я не нарочно в тебя головой-то! Поскользнулся и...
- Я тебе не дяденька, а отец духовный! Свя-щен-ник!
Эти слова меня еще больше напугали: я оцепенел и онемел, а священник, поднявшись с пола, закатил мне оплеуху:
- Вот тебе, варнак, пышка с лепешкой!
У меня искры из глаз посыпались. Схватившись за висок, я заревел. А священник втащил меня в класс.
- Вот, Елизавета Александровна, этот богомерзкий ушкуйник сбил меня с ног, и я сильно ушиб колени!
Я пуще заревел.
- Батюшка, я нечаянно! Поскользнулся и...
Учительница нацепила на нос пенсне и внимательно посмотрела на меня и священника.
- Успокойтесь, отец Петр! Мальчик смирный и уронил вас нечаянно...
Священник сверкнул разгневанными глазами:
- Смирный... Сего разбойника надо наказать и стро-жай-ше!
Выкрикнув эти слова, священник ушел. Учительница сказала мне:
- Иди домой и отлежись!
Домой я пришел заплаканным и напустился на мать:
- Ты всегда попа хвалишь да за него заступаешься, а он видишь, что надо мной сделал? Фулиган, а не поп!
Родительница растерялась, руками всплеснула:
- Господи, помилуй нас, грешных! Да что это батюшка-то нынче так развоевался? Может, был во хмелю?
- Не знаю...
Отец свесил голову с полатей:
- Что за слезы?
Мать как-то неохотно отозвалась:
- Священник развоевался да вон нашего сына обидел...
Отец спустился на пол, глянул на меня и загорячился:
- Что он, поп-то, сбесился, что ли? Я на него жалобу в святейший синод пошлю! Хотя поп и священное лицо, но младенцев избивать права не имеет!
Мать отмахнулась:
- Имеет, не имеет... Набрался ты бог весть где этих ученых слов и думаешь, что все можешь делать! Не пори горячку - остынь. Не по себе думаешь дерево рубить. Лучше прикуси язык, перестань яриться.
Отец яростно зарычал:
- Перед этим молчи, перед тем сам себе рот заткни...
- Так, так! А ты возмечтал с сильными тягаться. В сказке сказывается, как козел с волком тягались и от козла только копыта и рога остались.
Намазав мою больную щеку и ухо кислой сметаной, мать посоветовала:
- Возьми на руки котенка - пусть он щеку и ухо оближет!
- Котенок? Зачем он будет лизать?
- Это зверь, а звери к фершалам и дохторам не ходят и им не кланяются - сами себя лечат: травку целебную едят, болячки зализывают, и те скоро заживают!..
Я послушался мать, взял черного котенка на руки, и он охотно и старательно стал слизывать сметану с щеки и уха. Язык котенка был шершавым, точно напильник, делал мне больно, но я терпел, и становилось легче и легче.
После этого мать куда-то ушла, а отец все ворчал:
- Сперва и я священников почитал, а как пригляделся к ним, так и понял: лицемеры и фарисеи. Вот отец Петр: в церкви призывает нас любить друг друга и друг другу вины прощать, а сам робенку не простил. Робенку!
Я отозвался:
- Зачем же такого к нам в село прислали? Есть, наверно, попы хорошие!
- Ха-ха-ха! Хорошие... Хорошими они бывают после смерти. Ну а если есть честные, то им жить тоже не сладко!..
В этот миг дверь распахнулась и в избу просунулась голова священника:
- Господи Иисусе Христе, боже мой!
Я метнулся в угол и там затаился. Священник размашисто перекрестился и так же широко благословил отца.
- У Якова Лисина кто-то из стариков при смерти: иду исповедовать. Попутно и к тебе завернул. Твой сын в коридоре сбил меня с ног: я ушиб до крови колени и локоть. Накажи озорника! Наказание младенцу пойдет на пользу.
Отец передернул плечами:
- А мой родитель говаривал другое: "Детей наказывай не кнутом, а стыдом!"
Священник усмехнулся:
- Стыд - хорошо, но он не дым - глаза до слез не доводит. А ты накажи озорника так, чтобы он всю жизнь помнил!
Засунув руки в карманы штанов, отец ответил:
- Батюшка, я бы сына наказал, но меня кто-то опередил! Мишка, подойди ко мне!
Я подошел. Отец повернул меня лицом к окну:
- Гляди, батюшка, как робенка изуродовали! Сынок, ты так и не догадался, кто тебя ударил?
Отец хитрил, и я решил ему помочь.
- Не узнал...
Священник заторопился.
- Надо спешить к умирающему...
И он выскочил из избы. Отец глянул в окно.
- Гляди, Мишка, священник-то словно заяц бежит! Какой злопамятный: до того осатанел, что пришел на младенца жаловаться!
* * *
Из-за сильных морозов учительница распустила первый класс на неделю, но с условием: каждому ученику придумать сказку. В другое время я бы, наверно, придумал, а в такой холод в нашей избе у меня не только руки, но и ноги мерзли, и голова думала вяло, сонно. Поэтому в первый и во второй дни я ничего не придумал. На третий же день мать загнала в избу совсем издрогнувших от холода овец с ягнятами и принесла в мешке полуобморозившихся кур:
- Пусть горемыки погреются! Эх, Гнедка бы в избу завести, но он, сердешный, в эту дверь не пролезет! Если будем новую избу строить, то надо дверь прорубить и высокую и широкую.
Собранная в избе живность скоро так надышала, что стало совсем тепло и весело. Во дворе ягнята были полуживыми, а тут затеяли игру с котенком. Словно расправляя плечи, кочет шумно похлопал красноватыми крыльями и прокричал свое кукареку. Мать улыбнулась:
- Ишь, мерзляк, ожил! Кровь заиграла...
А я разглядывал на стеклах окон рисунки деда Мороза: высоченные горы, острые, как ножи, скалы, деревья-великаны, невиданные у нас травы, а под горою - ледяной дворец и несколько снежных изб. На крыльце одной избы стояла снежная девушка. Она не замечала, как из широко открытых дверей дворца выполз семиглавый дракон. На его головах белели снежные короны, усыпанные звездами. Дракон подбирался к девушке. Медлить было опасно: я схватил со стола нож и безжалостно соскоблил дракона со стекла. Но беда подкарауливала девушку с другой стороны дворца: там появилось чудовище, похожее на лягушку. Оно высунуло длинный язык, и он потянулся к снежной девушке. Чтобы ее спасти, я стал дуть на чудовище, и оно растаяло!
Вдруг мать спросила меня:
- Ты что там, словно глухарь, все про себя да про себя бормочешь?
Я ответил:
- На стекле дед Мороз нарисовал Снежное царство-государство, а в нем дворец - ледяной крылец, избы, лес, горы, скалы и просторы. Вот девушка из избы вышла, а дракон хотел ее проглотить, но я его убил! И еще убил чудовище, похожее на лягушку: оно тоже к девушке подбиралось.
Мать еще спросила:
- А церковь божия в Снежном государстве есть? Ну-ка, где она?
- Церкви нет!
- Как это нет? Без бога ни одно царство не стоит; без церкви села не строются; без часовни поле не живет!.. А-а-а вижу, вижу! Бог-то вот за этими елками сидит, да ты не разглядел!
- Что он там делает?
- Лапти плетет, оборки к ним вьет, а святые пророчицы да мученицы куделю прядут да богу из тех ниток портянки ткут...
- Мам, что ты выдумываешь? Зачем богу лапти и портянки? Он по небу босиком бегает: там же ни грязи, ни снега нет.
- Эх ты, недогадливая головушка, а еще в школу ходишь! Бог-то большой-пребольшой, и борода сивая: ему разутым негоже бегать - он ведь не босяк, а владыка и царь небесный!
- Если он царь, то ему бы и сапоги императорские!
- Сравнил бога с царем! Император хозяин только своей державы, а бог над всеми царями и владыками стоит!.. Бог потому сапоги не носит, что в них тяжело ходить. То ли лапотки! В них мягко, легко, и они не скрипят и дегтем не пахнут!
Через несколько дней потеплело и я пошел в школу. Весь наш класс собрался дружно, и, когда начался урок, учительница сказала:
- Ну кто какую сказку придумал или от других слышал? Рассказывайте!
Многие слышали сказки от дедов и бабушек, и только несколько учеников сами придумали. Я рассказал о Снежном царстве-государстве. На перемене Устя Паньшина поманила меня к себе:
- Иди, скажу тайну!
Я подошел.
- Ну?
- Глянь в классный журнал!
Журнал лежал на столе открытым. Против моей фамилии стояла красная пятерка и сбоку нее красный крестик...
После уроков Елизавета Александровна сказала:
- Ребята, вечером приходите сюда смотреть волшебные картины, а какие они - сами увидите!
* * *
И мы, конечно, прибежали! Еще бы! Ведь это были волшебные картины, а не простые картинки... Коронат Александрович принес черный жестяной ящик. Вдвинул в него керосиновую лампу, и она через увеличительное стекло бросила луч света на стену. Там, на белом полотне, стали возникать невиданные нами животные, птицы, змеи, ящерицы... Это было так интересно, что мы не заметили, как вечер стал ночью. И когда показ картин закончился, мы пустились вперегонки по домам: каждому хотелось рассказать родителям об увиденных чудо-картинах. Я тоже сломя голову влетел в избу и, задыхаясь от бега, выпалил:
- Тять! Мам! Коронат Лександрыч нам волшебные картины показывал. Сперва слона. Он белый и неуклюжий. Ножищи, как столбы. А знаете, какой у него нос? Аршин, а то и длиннее, и называется хоботом. Этим хоботом слон захватывает бревно и несет туда, куда человек велит...
Мать насмешливо отозвалась:
- Либо ты неправду сказал, либо тот железный фонарь врет!
Отец сидел на лавке и бруском точил топор:
- Нет, не врет! Я тоже картины видел: слоны носят бревна и еще на своих спинах людей возят.
Получив поддержку от отца, я рассказывал:
- И показывали нам птицу страуса. Чу-до-о! С годовалого теленка или с жеребенка-сосунка. Вот на страусе бы верхом ездить: он быстрее коня бегает!
Мать недоверчиво протянула:
- Ой ли? Морочишь ты мне голову. Если на свете есть такие птицы, то они бы к нам каждую весну прилетали!
- Что ты, мамка, какая непонятливая? Ну как страус, такой большой и тяжелый, полетит? Жеребята с телятами по небу летают? Нет! Вот и страус только бегает и, наверно, всего-навсего по одному яйцу в год несет, но большущие!
- Только по одному яйцу в год? Это всегда так: велика бывает Федора, но дура! Курочка маленькая, да удаленькая: за год-то большое лукошко яиц приносит.
Отец еще раз меня поддержал:
- И скажи спасибо, что страусы к нам не прилетают и не прибегают, а то бы всю озимину и яровину на полях сожрали!.. Ну, а еще что Коронат Лександрыч показывал?
- Обезьян. Они живут в лесах. Руки, ноги, головы, уши, глаза, как у людей, только все тело волосатое, и есть хвосты. Ни рубах, ни штанов, ни лаптей, ни шапок не носят - нагишом бегают.
Мать и этому не поверила.
- Плохо, поди, глядел, вот тебе и почудилось, что обезьяны на людей похожи!
- Похожи, мам, похожи! И едят они, как мы. Яблоки руками держат, кусочки откусывают, жуют, а семечки выплевывают.
Отец положил наточенный топор под лавку и стал ножом кроить лыко:
- Я от одного поповича слыхал, - только вы об этом никому ни слова! - будто корень-то людского рода идет от обезьян. Будто первые человеки - Адам и Ева - от обезьяны родились, а уж потом люди словно лесные муравьи расплодились, по всей земле расползлись и по берегам морей, рек, речек и ручьев понастроили города и села. Вот и наше село мужики строили по берегам речки Москалейки...
Мать разгневанно зашумела:
- От твоих речей у меня уши вянут! Язык, что хочет, то и лопочет. Бога побойся! Ишь, какая гнусь в твою голову влезла: себе в прадедушки зверя записал. Мишка, ты отцовским словам не верь!.. Я много раз от священника слыхала, что бог сотворил Адама по образу и подобию своему...
Отец поморщился:
- А по чьему подобию он сотворил обезьян?
Мать даже кулаком по столу стукнула:
- Бог не творил обезьян!
- Откуда же они взялись?
- Не человек от обезьяны выродился, а обезьяна от человека!
Отец был озадачен.
- Как же так? Почему же об этом поп молчит и в книжках не пишут?
- Потому что поп не все знает: не дочитал, наверно! Жили-были мужик с бабой. И родилось у них и выросло двадцать сыновей и дочерей. Отец-то был тихим, работящим, совестливым и даже муху не обижал, но зато наследники и наследницы удались беспутными и разбойными: воровали, грабили, убивали, пьянствовали. Родитель-батюшка много раз их совестил, бранил - на добрый путь наставлял, а им добрые слова были как трын-трава: послушают, похихикают и пуще прежнего озорничают и разбойничают!
Вот однажды отец шибко захворал, почуял смерть и, как все добрые родители, захотел с детьми проститься. Старуха стала сынов и дочерей к отцу звать, а они в один голос и закричали: "Не тревожь нас, матушка, мы пьем вино медовое, собираемся на дело бедовое, а отец-батюшка своими укорами-уговорами пуще горькой редьки нам надоел!"
И на умирающего отца даже вполглаза не глянули!
Тогда он супруге сказал: "Мы с тобой родили детей человеческих, а они выросли зверями. И пусть теперь станут хвостатыми! Пусть забудут дом, в котором родились, выросли, спасались от зимней стужи. Пусть забудут одежду, которую ты им шила. Пусть забудут огонь, который их согревал и на котором ты им варила пищу. Пусть и о человеческой любви забудут!"
Проговорил он так и умер.
Супруга такого горя не перенесла и тоже в одночасье скончалась.
Их похоронили чужие люди, а дети убежали в лес, обросли шерстью, отрастили себе хвосты и стали обезьянами...
Отец изумленно протянул:
- Ну и ну! Ты на выдумки горазда, но такую присказульку я от тебя слышу впервые...
* * *
Вся та зима была жестокой, и старики поговаривали:
- Давненько такого холода не бывало!
- Беда! И мороз-то ныне какой-то вострый и колючий: словно иглы под кожу лезут!
- Да, мороз в кровь забирается...
- Ничего, скоро середина великого поста! Как только он на две части переломится, так и зима станет мягче.
Я не знал, как пост ломается, и спросил об этом мать. Она ответила:
- Видел, как сухарь разламывается? Вот и пост с таким треском на две половины ломается.
- А когда?
- В самую полночь. Везде тихо-тихо, даже звездочки спят, и вдруг будто гром ударит или, к примеру, бревно с треском переломится. Если хочешь услышать, как пост ломается, то в ту ночь глаз не смыкай!
И вот наступила она, переломная ночь. Лег я в постель и решил: "Все равно не буду спать!" Долго лежал с открытыми глазами и ждал, но уснул и проснулся только с рассветом. Вскочил и с досадой спросил:
- Мам, пост уже переломился?
- А как же! Не будет же тебя ждать... На две половинки развалился. Первую половину мы прожили, а теперь будем и вторую доживать.
- А когда пост ломался, то шибко трещало?
- Я думала, что наша изба разваливается. Открыла глаза, глянула с печи-то и вижу: изба цела-целехонька! Теперь, Мишка, зимушка-зима станет к нам добрее...
- А снег долго еще пролежит?
- Об этом грачи скажут! Подождем, когда они прилетят и...
- Так грачи по-человечьи не говорят!
- И не надо! Если прилетят да сразу на свои старые гнезда сядут, то снег будет таять не по дням, а по часам, и первого апреля с гop вода покатится!
И я стал ждать прилета грачей. Однажды рано утром они в наше село и пожаловали да старые гнезда и заняли. Сидели в них, отдыхали с дальнего пути и громко кричали: кра! кра! кра! А мне казалось, что они радуются: "Мы дома! Мы дома! Мы дома! У-р-р-а!"
И ведь правду мать сказала: снег стал таять очень быстро! Мужики заговорили о весеннем севе:
- Весна дыхнула! Яровое поле снится-видится...
- Да теперь со дня на день жди жаворонков!
- Появятся в поле проталинки - прилетят и жаворонки!
Но вот и они прилетели. Мать в тот день испекла из пресного теста жаворонков. Я взял одного и побежал в школу. Надеялся удивить товарищей, а они сами такое же печенье принесли. Тогда мы стали петь всем классом:
Жаворонки -
Наши пташечки,
Мелки деточки,
Прилетите к нам,
Принесите нам
Весну красную,
Лето теплое,
Осень хлебную!..
Весна принесла мужикам сухоту-заботушку. Пришлось осматривать оральные хомуты: крепки ли гужи и супони, не попрели ли шлеи-самоделки. Мужики чинили телеги и рыдваны, сохи и бороны. Потом стали выходить за гумна и подолгу посматривали на родные поля, овраги, лощины и перелески. Приседали, щепотьями брали землю и с шумом ее нюхали:
- Эх, как она гоже пахнет!
- Д-а-а, пахнет земляным соком...
За гумна и мой отец собрался. Я утямился, увязался за ним. Когда мы очутились в поле, то долго глядели на землю и отец сказал:
- Старики не зря толкуют, что весной земля преет! Гляди, какая от нее ласковая испарина к небу поднимается: словно от каравая горячего хлеба!
Набрав щепоть земли, отец стал ее бережно пересыпать из ладони в ладонь и нюхать: