Я умножал и делил, стараясь не ошибаться, и объявил:
- 4 миллиона 320 тысяч тонн в год!
- Верно! - сказал дядя Толя. - Время: 5 минут 13 секунд. Неплохо для первого раза!
Потом дядя Толя велел мне проверить расчет длины поезду, на который нагружен миллион кубометров грунта. Я сделал, и у меня вышло.
- Что ж ты притворялся? - спросил дядя Толя.
- Ничего я не притворялся, а просто Валентина Ивановна задает неинтересные и непонятные задачи: "Путешественник вышел из города A в город B, а другой навстречу ему из города B в город A…" То ли дело ваши задачи: тут сразу видишь, что к чему и какая от них польза.
- Научишься разбираться и с теми, - утешил меня дядя Толя.
Мы с ним так подружились за этот вечер, что он предложил звать его не на "вы", а на "ты", потому что не такой уж он старый и солидный, и я должен смотреть на него просто, как на старшего товарища.
Глава третья. Биография Анатолия Бурака
Старенькие ходики, висевшие на стене, показывали десять вечера, когда Анатолий кончил заниматься с Гришей. Устало откинувшись на спинку стула, он долго смотрел на фотографию Ильи Петровича.
- А ведь ты - точная копия отца, - сказал Анатолий.
- Мама говорит, что мы с Арсей вылитые в батю, - согласился мальчик.
Гриша Челноков, черноглазый и черноволосый, со смуглым красивым лицом, действительно очень походил на отца. Для своих двенадцати лет Гриша был рослым и крепким мальчуганом, его движения отличались живостью и проворством.
Большой любитель чтения, Гриша снял с книжной полки "Школу" Гайдара и с увлечением углубился в нее.
Анатолий Бурак разложил на столе толстые технические книги, рассматривал чертежи, делал выписки, считал на логарифмической линейке.
- Дядя Толя, что ты делаешь? Неужели занимаешься? - спросил Гриша.
- Да, Грицко, - ответил Анатолий, отрываясь от книг и потягиваясь. - Учусь, дружище!
- А разве инженеры учатся? - в изумлении воскликнул Гриша. - Они же получили высшее образование - значит, все кончили.
- Все никогда нельзя кончить, - возразил Анатолий. - Образование - вещь бесконечная. Наши предки хорошо это понимали и сложили пословицу: "Век живи - век учись".
- Так это и мне придется еще учиться, когда я вуз кончу? Как же, держи карман шире!
- Хочешь послушать, мальчуган, - ласково сказал Анатолий, - как мне пришлось добиваться образования? Ты тогда поймешь, что вы с братом счастливчики, баловни судьбы.
Гриша нетерпеливо закричал:
- Расскажи, дядя Толя, а то ведь мы ничего о тебе не знаем!
- Мудрено и знать, когда мы с твоей матерью за много лет едва ли тремя письмами обменялись. Так вот… Отца я лишился, когда учился в пятом классе: он погиб при обвале в шахте. Мать с трудом дождалась, когда я кончил семилетку, а потом сказала:
"Ну, сынок, я тебя поставила на ноги, и теперь ты на меня не надейся, бо у меня силы уже не стало. Иди дальше сам!"
И я пошел. Поступил в шахту, где работал отец, был сначала коногоном, потом нагружал вагонетки. А учения не бросал. Поднимешься из шахты и вместо отдыха садишься за физику либо за алгебру. Глаза слипаются так, что хоть щепками подпирай, а ты повторяешь: "Куб суммы двух чисел равен…" И так-то, друг Грицко, с великой натугой одолел я десять классов вечерней школы и поступил в институт. Перешел на третий курс, а тут - война!
Ну, понятно, книги в сторону, винтовку в руки. Навоеваться пришлось досыта. Попал я в танковые войска, и мой танк одним из первых ворвался в Берлин.
- Вот ты, наверное, рад был, дядя Толя! - перебил Гриша, не удержавшись.
- Радость была безмерная, но ее омрачала гибель боевых товарищей, горечь тяжелых поражений, пепел Сталинграда… Предлагали мне остаться в армии, я ведь до капитана дослужился, но решил продолжать учебу…
Вернулся я в родной поселок, а он в развалинах, шахта затоплена, шахтеры - кто погиб во время оккупации, кто погиб на фронте, кто еще не демобилизовался… Зашел я в шахтком, а там дружок Васыль Кучеренко, - когда-то за одной партой сидели.
"Что ж ты, друг Анатолий, говорит, родную шахту в беде бросаешь? Или, говорит, у тебя сердце не переворачивается глядеть, что тут подлые фашисты натворили?"
Сердце у меня, конечно, переворачивалось, и взялся я за лопату да за лом, а потом и за отбойный молоток… Целый год в шахте проработал, прежде чем вернуться на институтскую скамью.
Студенческую стипендию я всю отсылал маме, а сам жил случайными заработками. Артель таких, как я, бывших фронтовиков разгружала по ночам вагоны на московских вокзалах, - уголь, дрова, муку, что придется… Лучше всего было разгружать овощи: нам платили картошкой или капустой, и тогда у нас в общежитии начинался пир…
Вот так-то мы учились, Грицко, а ты говоришь…
Гриша с уважением смотрел на рассказчика.
Анатолий был среднего роста, но широк в плечах, с такой выпуклой грудью, о каких говорят: "На ней хоть железо куй". Белокурые волосы его слегка курчавились, а голубые глаза глядели на мир прямо и смело. Бывший танкист ходил по комнате, и стройная, подтянутая его фигура с двумя колодками боевых орденов и медалей на гимнастерке точно вырастала в глазах мальчика.
Бурак продолжал:
- Я окончил институт в сорок девятом году, отказался от аспирантуры и попросился на Волго-Дон. Пройдя трехмесячные курсы механизаторов, я получил под свое начало трехкубовой экскаватор "Уралец". Ты подсчитывал его годовую производительность и убедился, что это машинка серьезная. На ней, как говорится, можно горы своротить…
Но не думай, что у меня дело сразу пошло как по маслу и что я в два счета попал в знатные механизаторы. Нет.
Когда рядом сидит инструктор и показывает, как работать, все кажется очень просто. А станешь сам маневрировать рычагами управления, - и руки становятся неумелыми, чужими, хватаются не за то, что нужно, ноги нажимают на педали не в такт…
Анатолий вдруг спохватился и взглянул на часы.
- Эге, уже половина двенадцатого! Ну, достанется нам с тобой, хлопче, от мамы… Спать, спать, и никаких разговоров!
Глава четвертая. Первая четверка по арифметике (из дневника Гриши Челнокова)
6 марта. Сегодня дядя Толя завел разговор с Арсей о том, куда брат собирается после школы. Арся еще с девятого класса решил после школы пойти работать на строительство канала: надо помочь маме, ей трудно одной растить нас. А мама сердится и говорит, что Арся должен учиться дальше, а она обойдется без его помощи.
Сегодня этот спор разгорелся снова. Дядя Толя поддержал Арсю, и они вдвоем начали уговаривать маму и доказывать, что Арся выбрал правильный путь. Дядя Толя сказал, что если Арся поработает годик-другой на строительстве, то ему учиться будет легче и из него выйдет хороший инженер.
Мама больше верит дяде Толе, чем Арсе, поэтому она согласилась. Арся воспользовался этим и высказал желание поступить учеником на "Большой шагающий".
Дядя Толя рассмеялся:
- Ишь ты, какой прыткий! На "Большой шагающий" принимаются люди, проявившие себя на "Уральцах" и других машинах, а учеников нам по штату не положено.
Арся огорчился и уныло спросил дядю Толю, куда же ему пойти.
- Я думаю, хорошо бы тебе поступить на земснаряд. Там экипаж в три десятка человек. Получишь квалификацию, тогда подумаем и насчет экскаватора.
Арся принялся так благодарить дядю Толю, будто его уже приняли машинистом "Большого шагающего".
9 марта. Ура, ура, ура! Получил первую четверку по арифметике! Вот это здорово, вот ловко, что к нам приехал дядя Толя!
Дело это получилось так. Валентина Ивановна вызвала меня и задала задачу. Раньше я всегда пугался, долго и старательно вытирал доску, потом ухитрялся будто нечаянно раскрошить мел и подбирал крошки, потом не спеша записывал условие… Ну, словом, если я выкручивался на тройку, то считал себя счастливым.
А сегодня я почему-то осмелел, наверное потому, что дядя Толя сказал, что я не такой уж плохой математик. Да’ и задача попалась вроде тех, какие мы с ним решали, только не про экскаваторы и грунт, а про каменщиков и кирпичи. И я ее так здорово начал решать, что Валентина Ивановна удивилась и, наверное, поставила бы пятерку, да только я при умножении ошибся, мне втемяшилось в башку, что семью восемь - пятьдесят четыре.
Валентина Ивановна сказала:
- Я тебя, Челноков, не узнаю, молодец! Но таблицу умножения, дружок, надо знать твердо, стыдно путать в пятом классе такие вещи!
Я дал слово Валентине Ивановне, что выучу таблицу назубок, и она велела мне подать дневник и выставила красивую четверку.
А как наше звено довольно! Вожатый Сенька Ращупкин вечно жаловался, что я своей арифметикой тащу всех на дно. Только теперь таблицу умножения надо вытвердить.
Когда дядя Толя приехал с работы, я выбежал его встречать и сунул ему под нос раскрытый дневник. Он обрадовался, накинулся на меня, стал щекотать и повалил на землю, но мне на помощь пришел Арся. Он как раз вернулся из школы, швырнул портфель на крыльцо и налетел на дядю Толю. Мы с Арсей повалили дядю Толю на спину и требовали, чтобы он сдался, а он дрыгал ногами, хохотал и кричал:
- Так-то в этом доме обращаются со стареньким родным дядей?!
Потом он вдруг неожиданно вывернулся и прижал нас к земле. Как это вышло, понять не могу: Арся очень силен, да и я в своем классе борец не из последних. Мы напрасно старались. Железные руки дяди Толи пригвоздили нас к земле, и он приговаривал:
- Узна́ете, как иметь дело с бывалым танкистом!
Мы все так хохотали и орали, что на крыльцо выскочила мама и прикрикнула на нас.
Глава пятая. Как Анатолий Бурак стал знатным экскаваторщиком
Через несколько дней Анатолий продолжил свой рассказ:
- Я, помнится, остановился на том, как мне трудно было осваивать управление "Уральцем". Но "терпение и труд все перетрут", да и армия дала мне трудовую закалку, и дело у меня стало налаживаться.
И вот настал волнующий час, когда я впервые вступил на самостоятельную вахту и повел своего "Уральца" в битву. Да, да, именно в битву! Вгрызаясь ковшом в рыжую грудь забоя, я представлял себе, что штурмую вражеские позиции.
За первую свою вахту я вынул тысячу двести кубометров грунта.
"Неплохо!" - сказал мой начальник.
Но сделано было далеко не все, что я мог. И тогда началась моя настоящая учеба. В свободное время я ходил на другие машины, присматривался к работе более опытных товарищей, а они охотно делились со мной своими "секретами". Как я понял, важнее всего было добиться непрерывности цикла.
И на работе, и во время отдыха я все время думал, как добиться непрерывности операций. Постепенно я приобрел навык в работе и уже не думал о том, в какой последовательности нажимать рычаги или педали. Руки и ноги стали действовать автоматически, но мне далеко еще было до мастеров ковша. И вот, наконец, меня осенило: "Инерция! Надо использовать инерцию стрелы!"
- А что такое инерция? - спросил Гриша.
- Ну, как бы попроще тебе объяснить. Вот ты догоняешь товарища, а он свернул в сторону, и ты пробегаешь несколько шагов, прежде чем сможешь остановиться. Это и есть инерция. Как я применил инерцию движущейся стрелы? Я начал набирать ковшом землю на ходу, пока стрела еще двигалась. Так я сразу убил двух зайцев: я не тратил энергии двигателей на то, чтобы погасить инерцию стрелы, и в то же время выигрывал драгоценные секунды, которые обернулись десятками и сотнями тонн выработки…
- Здо́рово, дядя Толя! - закричал в восторге Гриша, подпрыгнув на стуле.
- То же самое сказали и мои товарищи по работе, - согласился Анатолий. - Использовав инерцию стрелы, я также без задержки стал поднимать ковш, подводить его к самосвалу, разгружать и двигать обратно. Я упорно боролся со стрелкой секундомера, заставляя ее отмечать все меньшую и меньшую продолжительность цикла. Пятьдесят секунд… сорок пять… сорок… Здесь на моем пути встало неожиданное препятствие: самосвалы не всегда успевали увозить выгружаемую мною землю. Ты, надеюсь, понимаешь, что если я дорожил каждой секундой, то так же должны были поступать и шоферы. Но не все из них болели за дело. Случались и неполадки, заторы. Как я негодовал, когда ковш повисал в воздухе: не было на месте очередного самосвала!
Забил я тревогу, пошел в партбюро участка, начали вместе думать, как этой беде помочь. И придумали. Решили организовать комплексные бригады, а это значит, что к каждому экскаватору прикрепили определенные машины на все время работы. Шоферы начали строго следить за порядком. Разгильдяев и лодырей стали подстегивать товарищи.
После создания комплексных бригад землеройные работы на канале пошли быстрее.
Дело стронулось с мертвой точки, и я снова беспрепятственно мог выигрывать секунды. Тридцать шесть, тридцать четыре, тридцать три, тридцать одна, тридцать, двадцать девять с половиной… Ты понимаешь, Гриц, каждая последующая секунда давалась все труднее и труднее. Наконец наступил великий день, когда учетчик торжественно объявил мою выработку за смену: три тысячи кубометров! В тот день я чувствовал себя так, словно выиграл решительное сражение. О моем рекорде написали в газетах, сообщили по радио…
- Тогда и мы с мамой прочитали о тебе, - сказал Гриша, - и мама подумала, что этот Анатолий Бурак, возможно, и есть ее троюродный брат, который пишет ей письма один раз в пять лет.
- Да, это я и оказался, - улыбаясь, подтвердил Анатолий. - Помню, как я обрадовался, получив от твоей мамы письмо после многолетнего перерыва. Но письмо и опечалило меня: я узнал о гибели твоего отца…
Ну, вот так-то я попал в знатные механизаторы, и руководство решило выдвинуть меня на управление "Большим шагающим". Нескольких человек - меня и членов будущего экипажа "ЭШ-14/65" - направили на Уральский завод тяжелого машиностроения принимать машину, на которой мы будем работать. Мы пробыли там два месяца и вернулись на Дон в длиннющем поезде, который привез части нашего великана. С нами приехал и конструктор "Большого шагающего" помогать собирать и осваивать машину.
Тут нам, бывшим танкистам, артиллеристам, саперам, снова пришлось вспомнить фронт.
В глухой степи были вырыты землянки, которые до боли в душе напоминали нам блиндажи. И там мы, прикалывая чертежи к доскам обшивки, вечером учились, а утром шли на монтажную площадку и коченеющими от мороза руками помогали монтажникам собирать "Большой шагающий".
Трудные были месяцы, но сколько у нас было неисчерпаемой энергии!..
Анатолий неожиданно щелкнул племянника по лбу и сказал:
- На сегодня довольно!
- Так ведь суббота же! - взмолился мальчик. - Завтра можно подольше поспать.
- А кто обещал нарубить в воскресенье дров на целую неделю? Или опять на мать эту заботу свалите?
- Дров я нарублю, день-то большой.
- Знаю я тебя! Полдня клюшкой лупить по снегу будешь, как в прошлое воскресенье, да еще и уроки надо сделать. Нет, хватит, молодой человек, готовься ко сну.
Грише готовиться ко сну не было надобности - он ткнулся головой в подушку и мгновенно заснул.
Глава шестая. "А во́ды уж весной шумят…" (из дневника Гриши Челнокова)
13 марта. "Еще в полях белеет снег, а во́ды уж весной шумят…"
Иван Фомич не задавал учить наизусть это стихотворение Тютчева, а я его два раза прочитал и запомнил. У меня особенная память на стихи, совсем не такая, как на арифметику. То ли потому, что я стихи ужасно люблю, а арифметику не очень?
Вот и это стихотворение про весенние воды мне страсть как нравится. Я могу подолгу стоять около говорливого ручейка и слушать, как он журчит, рассказывая, что бежит в далекий-далекий край.
Когда я был маленький, я любил устанавливать на таких ручейках водяные мельнички, а теперь не решаюсь - ребята засмеют…
Сегодня, когда я шел в школу, на север протянула станица журавлей, и от их курлыканья на душе стало хорошо и почему-то немножко грустно. Я спросил Арсю, почему всегда бывает грустно, когда слушаешь журавлиный крик, а он сказал: наверное, потому, что человеку тоже хотелось бы мчаться за ними в небесной вышине, а обстоятельства не позволяют. Когда я вырасту, я обязательно буду много путешествовать.
Сегодня получил по арифметике пятерку!
14 марта. В последние дни мы с Арсей стараемся побольше делать по хозяйству. Дядя Толя убедил нас, что взваливать все домашние дела на маму нельзя.
В самом деле, наша мама хоть и не очень старая (ей сорок лет), но здоровье у нее плохое. Много ей пришлось перенести в жизни. И все она вынесла твердо, без единой жалобы. Как бы трудно ни пришлось ей на работе, она приходит домой спокойная, отдыхает полчасика и принимается за хозяйственные дела.
Теперь мы решили положить этому конец.
К приходу мамы у нас вымыты полы и крыльцо, кадочка полна речной воды, дрова нарублены и сложены у печи. Мама ничего не говорит, но видно, что она довольна и благодарна нам, а еще больше дяде Толе.
Доволен и дядя Толя. Он говорит, что все это нам пригодится в армии и что очень полезно еще поучиться стирать белье.
15 марта. Арся прочитал мой дневник с начала до конца, чтобы получить, как он выразился, "целостное впечатление".
Я его спросил потом, получил ли он "целостное впечатление", и он ответил, что нет, не совсем: еще мало написано, а вот когда будет страниц пятьсот, тогда можно будет судить.
Арсю очень удивляет, как у меня, непоседы и вертуна (так меня называет мама), хватает терпения регулярно писать дневник.
Я ответил брату, что читать интересные книги и писать дневник - единственные занятия, за которыми я могу долго сидеть. Вот уроки делать - другое дело…
- Это я знаю, - засмеялся Арся и больно щелкнул меня по лбу. - Ты вертун известный: пока уроки выучишь, двадцать раз отвлечешься по всякому поводу и без повода.
В общем, Арсе мой дневник понравился, и он даже сказал, что у меня отражены некоторые черты эпохи, но все-таки еще слишком часто попадаются одни и те же слова.
И еще он заметил, что я злоупотребляю словами "в общем" и "вообще". Если бы мой дневник попался в руки редактору, то по нему погулял бы красный карандаш. Я спросил у Арси, кто такие редакторы, и он разъяснил, что редакторы - это такие строгие люди, которые сидят в издательствах и выправляют произведения авторов. И редакторы ужасно не любят, чтобы повторялось одно и то же слово: если одно слово встретится на странице три раза, то они его два раза обязательно вычеркнут.
Я спросил Арсю, откуда он это знает, и Арся со вздохом признался, что он посылал стихи в молодежную газету, ему их вернули, и там все было исчеркано красным карандашом.
Наш Арся - поэт. Его стихи помещают в колхозной стенгазете, и парторг колхоза Андрей Васильевич Ращупкин просит Арсю писать торжественные стихи для праздничных номеров, а для обыкновенных - сатирические.
Осенью в школу долго не завозили дрова, и Арся сочинил про это басню и расписал председателя как медведя-бюрократа. Вся станица ходила читать эту стенгазету и смеялась.
Дрова подвезли, а председатель Мирон Андреевич встретил маму на улице и сказал ей:
- Ты, тетка Анна, уйми своего критиканта, а то пусть он не обижается, ежели мы ему уздечку окоротим.
- А что, товарищ Очеретько, неверно он про тебя написал? - спросила мама, но председатель ничего не ответил.