У Щукиных семья большая: Антошкина мать и четыре сестры-школьницы. И всю эту "женскую бригаду", как ее называет Антошка, он кормит рыбой не только весной и летом, но даже зимой.
Щукарь ростом невысокий, но сильный: из нашего класса он уступает только Ваське Таратуте. И он ужасно спокойный: как его ни дразнят, Антошка никогда не лезет драться, только скажет надоедливому: "Эх ты, балабон, трещотка!", отвернется и пойдет. Арся говорит, что таких людей называют флегматиками.
Конечно, у Антошки все было готово: связка удочек, подсачек, червяки в полотняном мешочке с землей, горшок с прикормом, сумка с провиантом.
Когда мы подошли к лодке, из темноты послышалось пыхтение, и выкатилось что-то желтое, маленькое и юркое. Мы так и ахнули:
- Кубря!
Щенок деда Филимона подкараулил нас и незаметно прокрался за нами! С тех пор как мы спасли щенка от смерти в Дубовом буераке, Кубря совсем отбился от хозяина и нигде от нас не отстает.
Мы принялись швырять в Кубрю кусками глины, щепками, и щенок нырнул в темноту. Уложили имущество, оттолкнули лодку, уселись.
- На Верблюжий! - сказал Щукарь, берясь за весла. - Самое сазанье место.
Верблюжий остров находится километрах в четырех выше станицы. Это излюбленное место наших ночных рыбалок.
Антон начал грести, и на берегу послышался легкий шорох и пыхтение: Кубря бежал за нами.
- Побежит, побежит, да и отстанет, - сказал Антошка.
- Ты не знаешь этого настырного чертенка, - хмуро отозвался я.
Покуда мы плыли напротив домов, все было ничего, а потом случилось вот что. За станицей, где Дон круто поворачивает направо, стоит на берегу избушка бакенщика Евстигнея Захарыча, а он рыболов почище Щукаря, и у него на берегу всегда сушатся сети. В эти сети, растянутые на кольях, с размаху вкатился наш Кубря. Запутался и давай рвать сети и лапами и зубами…
Мы обмерли от страха. Евстигней Захарыч - казак хозяйственный и крутой: если поймает щенка, не развяжешься с ним за убытки. Хорошо еще, Кубря разделывался с сетями втихомолку: не лаял, а чуть только повизгивал. Евстигней же, видно, по случаю праздника основательно хватил, спал и ничего не слышал.
Щукарь взял поближе к берегу, чтобы в случае чего поскорее подхватить щенка в лодку и замести следы.
Вот, слышим, наш герой вырвался из сетей и негромко, но победно взлаял.
- Я т… тебе, подлая душа! - погрозился на него горячий Васька.
А Кубря от радости пуще того подал голос.
Мы еще проплыли с полкилометра, и нам дорогу перегородил мелководный залив, уходящий в берег. Кубря, видно, сообразил, что обегать его чересчур далеко. А скорей всего, он ничего не соображал (нам на уроках биологии говорили, что у животных нет ума, только инстинкт), а увидел, что лодка от него уплывает, и кинулся в воду.
В заливе воды было по колено (летом он совсем высыхает), и уж тут-то наш Кубря нашумел! Плыть ему вроде мелко, а по дну бежать глубоко. И вот он раз скакнет, потом плывет, опять скакнет. Лапами по воде колотит, как водяная мельница колесом, аж до нас брызги долетают.
Тут наш флегматик Антон не выдержал:
- Да это что же, ребята, такое? - взмолился он. - Ведь он, щучий сын, сазанов по всему Дону всполошит!
Но вот, к счастью, отмель кончилась, и пошло глубокое место под яром, заросшим сверху малиной и ежевикой. Кубре нашему на яр, понятно, не выбраться было, и мы долго слушали, как он плыл за нами, тяжко пыхтя и сопя, еле-еле двигая лапами и, как видно, выбиваясь из сил.
И мы тогда не выдержали.
- Пропадет щенчишка ни за грош! - угрюмо сказал Васька, но в голосе его слышалось восхищение непоколебимой собачьей верностью. - Подплывай к нему, Щукарь!
Антошка послушно повернул лодку, а Сенька стал светить электрическим фонариком. Мы еле-еле успели. Когда Васька Таратута протянул к щенку руку, тот уже совсем выбился из сил. Васька едва успел схватить его за мокрую шерсть, поднял и положил на дно лодки у своих ног. Щенка била крупная дрожь: он немало времени пробыл в воде, а донская вода в это время года холодная!
Мы с Васькой скинули с себя куртки и набросили на Кубрю. Васька сменил Антошку на веслах, и мы поплыли дальше.
Но вот большим черным горбом показался посреди реки Верблюжий. Мы причалили в укромном заливчике, постоянном месте наших остановок. Чтобы не пугать осторожных сазанов, мы устраиваем лагерь в ложбинке, за береговой чащей.
Перенесли туда наш багаж и насобирали хворосту для костра. Кубря еще лежал на берегу под куртками и грелся.
Антошка. Васька и я собрались ставить за островом, в заливе, жерлицы. Сенька Ращупкин остался разводить костер и варить кашу. Но только мы отчалили от берега, как Кубря стремглав бросился в воду и поплыл за лодкой.
- Всех сазанов разгонит, подлая душа! - сердился Васька. - Ты держи его, Сенька, пока мы завернем за остров, а когда станешь разводить костер, привяжи щенка к дереву.
Сенька, опасливо поглядывая на Кубрю, взял мокрого щенка на руки и сел на пенек, а мы снова отплыли. Но не успел Антошка три раза махнуть веслами, как Кубря разразился отчаянно жалобным воем.
Оказалось, что щенок совсем не знал Сеньку и рвался к нам. Пришлось мне остаться на берегу.
Я вылез и взял у Сеньки щенка, он умолк и радостно завилял хвостиком. Когда вернулись ребята, расставив десяток жерлиц в заливе, каша была готова.
Щукарь достал папиросу и важно закурил. Он угостил Ваську Таратуту, и тот тоже задымил. Антошку научили курить в прошлом году конюхи, когда он работал на колхозной конюшие подручным. Одни его уверяли для смеха, что рыболову надо курить, чтобы не кусали комары, а другие добавляли, что Антон - один казак в семье и не курить ему просто никак нельзя. И Антошка за то лето приучился курить.
Васька баловался табаком еще до возвращения отца из армии. Как-то Кирилл Семенович поймал сына с папиросой, и так его выпорол, что Васька целую неделю не мог сидеть.
- Если еще раз попадешься, пеняй на себя! - зловеще предупредил отец.
Теперь Васька покуривает лишь тогда, когда уверен, что табачный запах выветрится до встречи с отцом.
Мы с Сенькой Ращупкиным тоже как-то попробовали на рыбалке выкурить по папироске. Ух, и отрава же во рту после этого! Да еще кашель начал бить. А из глаз слезы… Мы закаялись заниматься этим делом.
Каша оказалась на свежем воздухе такой вкусной, что мы ее съели мигом.
Щукарь после ужина собрался ставить донки и разбрасывать прикормку. Васька пошел с ним, а мы с Сенькой преспокойно улеглись спать.
Я проснулся оттого, что Щукарь толкал меня ногой в бок и однообразно тянул:
- Вставай, Челнок! Вставай, вставай!
Я продрал глаза, и мы общими усилиями подняли Таратуту и Сеньку Ращупкина. Звезды уже померкли. Над рекой плыл легкий туман.
Мы подошли к месту, где были воткнуты в берег Антошкины удилища. Антошка тихо свистнул: это у него означало удовольствие.
- Будет дело, - шепнул он мне: - двух на месте нет!
Я никогда не ставил удочки на ночь и не понимал, чему радоваться. Щукарь не стал мне разъяснять, а направился за Васькой к его удилищам.
Васька взял первое удилище, осторожно вынул заостренный его конец из земли и чертыхнулся: на конце болтался кончик лески метра в два.
- Ну и балабон! - сердито буркнул Щукарь. - Говорил тебе, не привязывай удилища!
Теперь я понял, почему доволен был Антошка: у него два крупных сазана выдернули удочки и теперь гуляли с ними по реке. А что, если они ушли слишком далеко? Но я еще не знал изобретательности Щукаря.
С другой удочки Васька Таратута снял сазана килограмма на два: у этого не хватило силы порвать крепкую лесу. Добыча немного утешила Ваську.
Антошка с одной из оставшихся удочек тоже снял небольшого сазана, с другой была сорвана насадка.
- Ничего, ничего, - шептал Антошка, поеживаясь от утреннего холодка. - Сейчас за беглецами пустимся.
Он вывел лодку из заливчика, вставил весла в уключины:
- Кто со мной?
Я стал спускаться в лодку, но проклятый Кубря был тут как тут. С веселым повизгиванием он полез за мной. Антошка сделал страшное лицо и замахнулся на щенка шестиком подсачка. Нас выручил Васька: он подхватил Кубрю и понес его в лагерь, а мы отчалили.
Восток заметно светлел, но вода была еще совсем темная. Антошка внимательно разглядывал поверхность реки. Вдруг он схватился за весла и начал быстро, но осторожно грести вверх по реке. Посмотрев туда, я увидел что-то белое: это плавало по воде полено. Щукарь правил прямо на него.
Когда мы подплыли совсем близко, Антошка бросил полено в лодку, и я увидел, что от полена тянется крепкая бечевка. Щукарь начал перебирать ее, и скоро у него в руках оказался толстый конец удилища. Тут я понял Антошкину хитрость: сазан, конечно, не мог уйти далеко с тяжелым поленом.
- Ну, теперь смотри! - угрожающе прошипел Антошка. - Подсачек подводи с головы да не зевай!
Щукарь поднял удилище с усилием, и большая рыба согнула его в дугу. Антошка действовал искусно; он водил сазана на кругах, и, наконец, сазан всплыл боком. Антошка подтянул его к лодке, а я удачно подвел под него подсачек.
Бросив сазана на дно лодки, Щукарь накрыл его своей курткой, чтобы он не слишком трепыхался.
- Кило на четыре будет, - сказал Антошка с довольным видом. - А ты молодец, ловко подхватил его…
Второе полено мы искали минут двадцать и нашли, когда совсем рассвело. Оно оказалось на полкилометра ниже Верблюжьего и почему-то стояло торчком. Антошка сомнительно покачал головой, и я почувствовал что-то неладное.
Едва Антошка взял полено, как оно чуть не вырвалось у него из рук.
- Ох, там и сазанище сидит… Силен, как конь! - пробормотал Щукарь.
Я сел на весла.
Ну и помучил же нас этот сазан! У меня вся рубашка стала мокрой, а Щукарь руки порезал о бечеву. Чуть удилище не сломалось. Антошка не давал леске ослабнуть, потому что, если она ослабнет, сазан мигом перехватит ее своей твердой спинной пилой.
- Врешь, - пыхтел Антошка, подводя сазана к поверхности, - врешь, не уйдешь!
И вот показалась огромная голова, величиной чуть не с морду порядочного поросенка. На верхней губе сложенного трубкой рта извивались две пары толстых черных усиков, как присосавшиеся к губе червяки. Огромный спинной плавник прочертил воду.
- Антошка! - с отчаянием закричал я. - Он не влезет в подсачек!
- Вижу, - прохрипел задыхавшийся Щукарь. - Правь на отмель!
Она была недалеко, и я погнал туда лодку. Сазан покорно шел за ней: он измотался в борьбе.
Сазан оказался на мели, касаясь брюхом песчаного дна. Антошка, не раздумывая, плюхнулся в воду, на толстую сазанью спину. Борьба была непродолжительна, и громадная туша, покрытая темно-золотой чешуей, перевалилась через борт, а потом влез и мокрый с головы до ног Антошка.
Он весь дрожал от радости, хохотал, подмигивал мне. Я в первый раз видел нашего флегматичного Щукаря таким возбужденным.
Мы подплыли к острову и с торжеством вытащили добычу. Сенька и Васька были ошеломлены.
- Ну что, балабоны! - хохотал Антошка. - Видали, как рыбу ловят? Килограммов на двенадцать вытянет!
Когда дома свешали сазана, в нем оказалось одиннадцать с половиной килограммов.
Кубря с любопытством топтался около большого сазана и нечаянно влез к нему на хвост. Великан взмахнул хвостом, щенок с визгом взлетел в воздух и шлепнулся в золу погасшего костра. Сконфуженный нашим хохотом, Кубря забился в кусты и наблюдал за врагом круглым черным глазком.
- Вот что, ребята, - сказал Антошка: - мы с Челноком отдохнем. Умаялись.
Мы с Антошкой легли отдыхать, а ребята стали варить уху.
Разбудили нас со Щукарем, когда было все готово, и мы съели уху с величайшим аппетитом. Кубре досталась сазанья голова и большой кусок спины.
Весело тронулись мы в обратный путь. Вот это была рыбалка!
Глава тринадцатая. Трудные дни (из дневника Гриши Челнокова)
15 мая. Сегодня Алик Марголин отвечал по истории. У него во всех четвертях двойки, и Иван Фомич предупредил Алика, что будет спрашивать его за весь год.
Так как Алик четыре раза промчался по учебнику (пять раз не успел), то не унывал и ждал вызова с уверенностью.
Когда его спросили о греко-персидских войнах, он бойко начал:
- Это дело было в древности. Афинский царевич Парис отдал богине Афродите яблоко раздора, и за это Афродита помогла, ему похитить жену персидского царя Дария, красавицу Елену…
По классу пошли смешки.
- Ребята, слушайте внимательно, - сказал Иван Фомич. - Марголин сделал новые исторические открытия.
- Царь Дарий, - продолжал Алик, - собрал огромное войско и отправился в Грецию, чтобы взять Афины и отомстить Парису. Однако афиняне хорошо укрепили свой город, и Дарию пришлось осаждать его пять… нет, десять лет. После этого афинянам надоело сидеть в осаде, они выехали из города в деревянном коне и напали на Дария…
Хохот в классе все усиливался, а самоуверенный Алик окинул нас недоумевающим взором:
- Не понимаю, что тут смешного! Ведь это не я выдумал, а как его… Геродот! Значит, греки разбили персов при Марафоне, и когда персы убегали, то начался марафонский бег, существующий до нашего времени. Бегут на дистанцию в сорок два с лишним километра…
В классе творилось что-то невообразимое. Сенька Ращупкин от смеха уронил под парту книжку, куда собирался занести Аликову оценку, и лазил под партой на карачках, отыскивая ее; Илья Терских захлебнулся и махал руками; Каля Губина хлопала в ладоши; а я громко свистел, хотя Щукарь награждал меня за это тумаками. Сплошной гул, вой и стон стояли над классом. Алик смотрел на всех удивленными глазами.
Иван Фомич тоже не мог удержаться от смеха.
- Двойка, которую я тебе ставлю, - сказал он, - пожалуй, даже слишком высокая оценка. Но я надеюсь, что ты поработаешь летом и осенью ответишь по-настоящему.
Шмыгая носом, огорченный Алик сказал:
- Я теперь не так возьмусь за дело и уж действительно подготовлюсь, Иван Фомич, честное пионерское!
Тут раздался звонок.
Хорошо еще, что Капитолина Павловна поставила Алику по географии тройку за год, а то у него дела были бы совсем плохие…
25 мая, пятница. Сегодня у нас был письменный экзамен по арифметике. Я здорово волновался, когда получал листочек с условием задачи, но когда прочитал ее, то успокоился: задача оказалась легкая, и я сплавился с ней быстро.
Ребята из нашего звена тоже решили. А наш марафонец (так мы теперь прозвали Алика), конечно, запутался в задаче. Когда мы вышли из класса, он достал из кармана бумажку с решением и показал нам. Ну и число у него получилось - не прочитать!
Конечно, Алик получит двойку. У него осталась одна надежда на устный экзамен.
28 мая. Сдавали письменный по русскому языку. Писали изложение отрывка "Поджог немецкой комендатуры" из романа Фадеева "Молодая гвардия".
Кажется, я написал неплохо, но мне вспоминается, что я в слове "комендатура" поставил "а" вместо "о", и вышло "камендатура".
Для нашего звена, по-моему, этот экзамен прошел благополучно.
6 июня, среда. Экзамены кончились. За изложение я получил четверку из-за этой "камендатуры". Зато по устному мне поставили пять, я очень хорошо сделал разбор.
Чуть не срезался Васька Таратута. Ему досталось разобрать предложение: "Вперед без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья!"
И вот ему с чего-то втемяшилось в голову, что "вперед" - имя существительное, он так и заявил, но, к счастью, быстро поправился и сказал, что это наречие.
- Правильно, - подтвердил Иван Фомич и поставил Ваське тройку.
И вот теперь все наше звено - шестиклассники, кроме несчастного Алика Марголина. Ему осенью сдавать два предмета: арифметику и историю. Вот к чему привела шахматная горячка!
Теперь, друзья, вперед без страха и сомненья: нас ждет веселое лето!
Часть вторая. Веселое лето
Глава первая. Приключения Васи Таратуты
В станице Больше-Соленовской случилось происшествие: исчез Вася Таратута. Это обнаружилось вечером в субботу, 9 июня. Васина мать целый день не беспокоилась, думала, что сын ушел в степь с Гришей Челноковым либо поехал на рыбалку с Антошей Щукиным. Встретив Челнокова и Щукина, когда те шли на Дон купаться, она забеспокоилась и вместе с ними пошла на реку. Но и там никто не видал Васи с утра.
Думали, что он пошел в поле к отцу поучиться работать на тракторе, но скоро приехал Кирилл Семенович, и оказалось, что Вася и в поле не был. Мать ударилась в слезы, а Кирилл Семенович рассердился и сказал, что за это он распишет Ваське ремнем то место, на котором сидят.
Оказалось, что и Кубря тоже исчез - видимо, вместе с Васей. Гриша Челноков долго не мог заснуть, все старался сообразить, что могло случиться с Васей и со щенком.
Он мог рано утром пойти купаться и утонул. Нет, Вася мог три раза без отдыха переплыть Дон, да и рубаха со штанами остались бы на берегу. И Кубря тогда не пропал бы.
Мог отправиться с Кубрей охотиться на уток, а там с ним что-нибудь случилось. Но охота на уток в это время года запрещена, да у Васи и ружья нет.
Так ни до чего и не додумавшись, Гриша уснул.
На другой день Агафья Васильевна, мать Таратуты, ходила к священнику служить молебен за отрока Василия, и за это ей крепко попало от мужа. Участковый милиционер позвонил по телефону в район об исчезновении ученика шестого класса Василия Таратуты. Гриша Челноков бродил как неприкаянный, и тревога не давала ему покоя. Другие Васины товарищи тоже ходили унылые: ни работа, ни забавы не шли им на ум.
Целый день о пропавшем не было никаких известий. Агафья Васильевна слегла от горя. Гриша Челноков уходил далеко в степь то в одну, то в другую сторону, но не обнаружил никаких следов исчезнувшего друга. Пятилетний Сережка и трехлетняя Наташка сбежали из дому искать братика Васю. Гриша перехватил их на выходе из станицы и отвел домой.
Вася Таратута появился только в понедельник. Часов в шесть вечера к стансовету подошел грузовик, и из кабины вылез Вася, грязный, запыленный, в разодранной рубахе. В руках он держал Кубрю, который радостно повизгивал.
Гриша был в это время в стансовете - узнавал у милиционера, не было ли звонка из района. Увидев друга, Гриша закричал ему:
- Беги домой, там беспокоятся, мать даже заболела!
Когда Агафья Васильевна увидела сына живого и здорового, она очень обрадовалась. Велела ему вымыться, переодеться, поесть и поскорее идти в поле, успокоить отца. Гриша тоже пошел с ним: ему не терпелось узнать, где пропадал Вася. Кубря, конечно, побежал за ними.
По дороге Вася рассказал свои приключения.