- Папуля! - укоряет его Меля. - Дай канарейку. И поживее - слышишь?
Из соседней комнаты доносится:
- Шестьдесят восемь… шестьдесят девять… семьдесят… семьдесят один… семьдесят два…
- К сотой салфетке подходит! - торопливо шепчет Меля. - Беги скорей к кассирше, возьми у нее канарейку, и конец!
Папулька исчезает на одну-две минуты. Затем, вернувшись, достает зажатую в кулаке измятую рублевую бумажку. Испуганно оглядываясь на дверь, отдает деньги Меле. Меля быстро сует их в карман.
С этой минуты и Меля, и ее папулька преображаются. С их лиц сходит выражение пугливой настороженности. На папулькином лбу разглаживаются морщины. Отец и дочь весело, радостно обнимаются. Меля шутливо пытается головой боднуть отца в живот. Отец и дочка, видно, любят друг друга.
- Дочка у меня, а? - подмигивает нам папулька. - Министерская голова, нет?
Но Меля бесцеремонно выталкивает отца из комнаты:
- В ресторан, папулька! Там лакеи без тебя все разворуют.
Папулька скрывается.
Меля торопливо передает папулькину рублевку Лиде.
- Прячь, прячь скорее!
Между тем в соседней комнате голос, монотонно считавший белье, смолкает. В переднюю, где мы стоим, входит миловидная женщина, толстенькая и кругленькая, как пышка. На лбу у нее - мокрое полотенце, которое она придерживает одной рукой. Другой рукой она запахивает на груди свой растерзанный капот.
- Ох, голова! Ох, голова! - стонет она.
- Болит, тетечку? - участливо спрашивает Меля.
- Не дай бог! Просто на кусочки раскалывается. Пропади оно, это ресторанное белье! Пока считаешь, глаза на лоб вылезут… А это кто? - вдруг замечает нас Мелина тетя. - К кому пришли? Зачем?
- Это, тетечку, мои подруги пришли… В гости…
- Ох, тесно у нас тут!.. Какие уж гости! - неприветливо говорит Мелина тетя. - Тебе обедать надо…
- Мы уходим, - спокойно говорит Лида.
- Нет, зачем же? - слабо протестует госпожа Норейко. - Меля пойдет к нам в столовую комнату, пообедает, а вы ее тут подождите, если хотите… Ступай, Мелюня, там сегодня твое любимое…
Но мы, простившись, выходим на улицу.
- Не понравилась мне эта "тетечка"! - мрачно говорит Варя.
- А папулька этот тоже… Рубля давать не хотел, полтинник предлагал… Вот выжига! А ведь богатый! Ну ладно, идем теперь к Варе, - напоминает Лида.
К Варе идти далеко. Мы успеваем переговорить обо всем. О Дрыгалке, о Колоде, об учителях. Вспоминаем то, что рассказала сегодня Меля (она знает все на свете!): наш теперешний директор, Николай Александрович Тупицын, вступил в эту должность всего год назад, вместо прежнего директора, которого звали Яков Иванович Болванович. Этот прежний директор подписывал бумаги размашисто: Я. Болван… - и росчерк. А под этим шла подпись начальницы - Колоды: А. Я. Колод… - и тоже росчерк. Получалось: "Я - Болван, а я - Колода".
Так, болтая, смеясь, мы подходим к домику на окраине города.
- Вот. Наш домик, - говорит Варя и смотрит на этот домик так ласково, как на человека.
Это и вправду славненький домик! Не знаю, как выглядит он зимой, но сейчас он густо увит диким виноградом, и конец лета раскрасил листья во все цвета. Тут и зеленые листья, их уже меньше, и розовеющие, и вовсе красные, - красота! Мы входим в калитку и заворачиваем за дом. Там, в садике, на маленькой жаровне стоит таз, в котором варится-поспевает варенье. Около жаровни сидит на стуле старушка и ложкой снимает с варенья пенки.
- Бонжур, мадам Бабакина! - весело приветствует старушку Варя.
- Бонжур, мадемуазель Внучкина! - спокойно отзывается "мадам Бабакина". - О, подружек привела! В самый раз пришли - варенье готово! Из слив… Вон с того дерева собрала я сегодня.
Мы не успеваем оглянуться, как Барина бабушка уже усадила нас за круглый садовый стол, врытый в землю, поставила перед каждой из нас полное блюдце золотисто-янтарною варенья и по куску хлеба.
- Как вкусно! - восхищается Лида.
- До невозможности! - говорю и я с полным ртом.
Варя обнимает твою бабушку:
- Еще бы не вкусно! Кто варил? Варвара Дмитриевна Забелина! Сама Варвара Дмитриевна! Понимаете, пичюжьки?
Варя очень похоже передразнила Мелино "пичюжьки". Это, конечно, опять вызывает смех. Впрочем, в этом чудесном садике, позади дома, увитого разноцветным диким виноградом, да еще за вареньем Вариной бабушки, нам так радостно и весело, что мы смеемся по всякому пустяку и жизнь кажется нам восхитительной. Я смотрю то на Варю, то на ее бабушку - они удивительно похожи друг на друга! Бабушка говорит басом, как Варя, и у обеих - у бабушки и внучки - одинаковые карие глаза, подернутые поволокой, и веки открываются, как створки занавесок, раздвигающиеся не до конца в обе стороны.
- Спасибо, Варвара Дмитриевна! - благодарим мы с Лидой.
- Какая я вам "Варвара Дмитриевна"! - удивляется старушка. - Бабушкой зовите меня - ведь вы подружки Варины! Сына моего, Вариного отца, товарищи - по морскому корпусу и по плаванию - всегда меня "мамой" звали. А вы зовите "бабушкой", а не то не будет вам больше варенья!
- А ведь мы к тебе по делу пришли, бабушка! - вспоминает Варя.
Выслушав наш рассказ о Кате Кандауровой, которая живет в семье Мани Фейгель, Варвара Дмитриевна говорит растроганно:
- Смотри ты, Илья Абрамович сироту пригрел! Ничья беда мимо него не пройдет… И Маня, видно, в отца растет, добрая… Ну-ка, Варвара, где наш банк?
Варя достает в дом и тотчас возвращается, неся в руке "банк" - это металлическая коробка из-под печенья "Жорж Борман".
Варвара Дмитриевна открывает коробку, смотрит, сколько в ней денег.
- Гм… Не густо… - вздыхает она. - Ну все-таки, я думаю, рубль мы можем дать, - а, Варвара? Надо бы побольше, да еще долго до пенсии, - вдруг на мель сядем?
- Не будем жадничать, бабушка! Наскребем все два…
Вот у нас уже собрано три рубля. Отлично! Мы прощаемся с бабушкой Варварой Дмитриевной, в которую мы с Лидой успели влюбиться по уши. Мы ей, видно, тоже понравились: она с нами прощается ласково, обнимает и целует нас.
Теперь мы идем к Лидиной маме, Варя тоже идет с нами.
В квартире Лидиных родителей все очень по-барски. Красивая мебель, ковры, много изящных безделушек. Мы стоим в гостиной, в ожидании, пока выйдет к нам Лидина мама. На одной стене большая фотография в красивой рамке - молодая темноволосая женщина в черном платье.
- Это твоя мама? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает Лида. - Это моя тетя. Мамина двоюродная сестра. Поэтесса Мирра Лохвицкая, - слыхали про такую?
- Нет, мы с Варей не слыхали.
- Странно… - удивляется Лида. - Она недавно получила Пушкинскую премию Академии наук. Во всех газетах было напечатано.
Мы смотрим с уважением на портрет поэтессы Мирры Лохвицкой, получившей недавно Пушкинскую премию Академии наук.
- А знаешь, - внезапно говорит Варя, - у нее глаза немножко странные…
- Верно. Сумасшедшие глаза, - спокойно соглашается Лида.
На другой стене висит большой портрет в тяжелой раме - красивая женщина в бальном платье.
- А это твоя мама? - спрашивает Варя.
Лида смеется:
- Нет, это другая моя тетя. Жена моего дяди. И тоже писательница - Мария Крестовская. Ее отец был очень известный писатель - Всеволод Крестовский, он написал роман "Петербургские трущобы". А тетя Маруся - ну, она хуже его пишет, но все-таки известная, ее печатают в толстых журналах. Очень многие читают и любят…
- У тебя есть ее книги?
- Есть, конечно… Могу тебе дать. Хочешь?
Ну конечно, я хочу! Я просто в себя прийти не могу: подумать только, Лида, Лида Карцева, наша ученица, моя подруга, а тетки ее - знаменитые писательницы!
- Так я и знала! Так я и знала! - раздается позади нас капризно-веселый голос. - Они тетками любуются! А на меня, бедную, никто и не смотрит!
Мы оборачиваемся - в дверях стоит женщина, Лидина мама, Мария Николаевна, и до того она красива, что мы смотрим на нее, только что не разинув рты, и от восхищения даже забываем поздороваться.
Лида бросается со всех ног, поддерживает Марию Николаевну и усаживает ее на затейливой формы кушетку, поправляет складки ее красивого домашнего платья. Потом представляет матери нас, своих подруг.
- Значит, эта, большенькая, - Варя Забелина, а это, поменьше, - Шура Яновская? - повторяет Мария Николаевна, вглядываясь в наши оторопелые лица. - А почему они молчат?
А мы молчим оттого, что восхищаемся!
- Как-к-кая вы красивая! - неожиданно вырывается у Вари.
Мария Николаевна смеется.
- Лидушка! - говорит она с упреком. - К тебе гости пришли, почему ты их ничем не угощаешь? В буфете конфеты есть. Принеси!
Мы едим конфеты и излагаем дело, которое привело нас сюда.
Мария Николаевна задумывается.
- Кажется, Лида, - говорит она, - надо на это дать рубля три. Как ты думешь?
- Я тоже так думаю.
Лида приносит матери ее сумочку. Мария Николаевна дает нам трехрублевку.
Мы встаем, благодарим и уходим. Мария Николаевна сердится:
- Что же вы спешите? Я думала, вы что-нибудь смешное расскажете, а вы вон как… Ну ладно, до следующего раза!
Мы спешим: нам надо еще к моей маме.
У нас неожиданно в сбор денег включается весь дом. Мама дает три рубля. Поль безмолвно кладет на стол полтинник. Юзефа, стоявшая у притолоки и внимательно прислушивавшаяся к разговору, достает из-за пазухи большой платок, на котором все четыре угла завязаны в узелки, развязывает один из узелков, достает из него три медных пятака и кладет их на стол:
- От ще и от мене. Злотый (15 копеек)… Сироте на бублики!
Итого 3 рубля 65 копеек. Пришедший дедушка добавляет для ровного счета еще 35 копеек - всего получилось 4 рубля.
В эту минуту слышен оглушительный звонок из передней - папин звонок! И в комнату входит папа.
Папа прибавляет к деньгам, собранным для Кати Кандауровой, еще одну "канарейку". Пришедший с ним Иван Константинович Рогов дает столько же. У нас уже собрано целых 12 рублей! Сумма не маленькая.
- А теперь, девочки, - говорит папа, - ваше дело кончено. Отдать эти деньги Фейгелю должен кто-нибудь другой, иначе обидите хорошего человека. Я его знаю: я - врач того училища, где он работает. Оставайтесь здесь, веселитесь, а главное: никому обо всем этом не говорите! Помните: ни одной душе! Ни одного слова? Вы еще головастики, вы не знаете, - из-за этого могут выйти неприятности. Я потом, мимо едучи, зайду к Фейгелю домой и все ему передам.
- Я бабушке скажу, чтоб в секрете держала! - соображает Варя.
- А я - маме… - озабоченно говорит Лида Карцева. - Она может нечаянно проболтаться.
На том и расстаемся.
Глава шестая. НЕПРИЯТНОСТИ
Странно, все считают, что папа ничего не замечает вокруг себя, ни во что не вникает. Он-де занят только своими мыслями, своими больными, своими книжками, а все остальное до него не доходит..
А вот и неправда! Взять хотя бы этот случай. Мы собрали деньги для Кати Кандауровой, и папа первый сказал нам: "Будьте осторожны, не болтайте зря, - могут быть неприятности".
Папа, как говорится, "словно в воду глядел"! Мы, правда, были осторожны и зря не болтали, но неприятности - и какие! - сваливаются на наши головы уже на следующий день.
Поначалу все идет, как всегда. Только Меля Норейко опаздывает - вбегает в класс хотя и до начала первого урока, но уже после звонка. Дрыгалка оглядывает Мелю с ног до головы и ядовито цедит сквозь зубы:
- Ну конечно…
Меля проходит на свое место. Я успеваю заметить, что глаза у нее красные, заплаканные. Но тут в класс вплывает Колода, начинается урок французского языка, - надо сидеть смирно и не оглядываться по сторонам.
После урока я подхожу к Меле:
- Меля, почему ты…
- Что я? Что? - вдруг набрасывается она на меня с таким озлоблением, что я совсем теряюсь.
- Да нет же… Меля, я только хотела спросить: ты плакала? Что-нибудь случилось? Плохое?
- Ну, и плакала. Ну, и случилось. Ну, и плохое… - И вдруг губы ее вздрагивают, и она говорит тихо и жалобно: - Разве с моей тетей можно жить по-человечески? Для нее что человек, что грязная тарелка - все одно!
На секунду Меля прижимается лбом к моему плечу.
Лоб у нее горячий-горячий.
Мне очень жаль Мелю. Хочу сказать ей что-нибудь приятное, радостное.
- Знаешь, Меля, мы для Кати…
Меля злобно шипит мне в лицо:
- Молчи! Я не знаю, что вы там для Кати… Я с вами не ходила никуда, я дома оставалась! Ничего не знаю и знать не хочу!
Но тут служитель Степан начинает выводить звонком сложные трели - конец перемене. Мы с Мелей бежим в класс.
Дальше все идет, как всегда. Только Меля какая-то беспокойная. И - удивительное дело! - она почти ничего не ест. А ведь мы уже привыкли видеть, что она все время что-нибудь жует… Но сегодня она, словно нехотя, шарит в своей корзиночке с едой, что-то грызет без всякого аппетита - и оставляет корзинку. Больше того, она достает "альбертку" (так называется печенье "Альберт") и протягивает ее Кате Кандауровой:
- Хочешь? Возьми.
Небывалая вещь! Меля ведь никогда никого и ничем не угощает!
Катя, не беря печенья, смотрит, как всегда, на Маню. За несколько последних дней между обеими девочками, Маней и Катей, установились такие отношения, как если бы они были даже не однолетки, одноклассницы, а старшая сестра и младшая. И понимание уже между ними такое, что им не нужно слов, достаточно одного взгляда. Вот и тут: Катя посмотрела на Маню, та ничего не сказала, в лице ее ничто не шевельнулось, но, видно, Катя что-то чутко уловила в Маниных глазах - она не берет "альбертки", предложенной ей Мелей, а только вежливо говорит:
- Спасибо. Мне не хочется.
Когда кончается третий урок и все вскакивают, чтобы бежать из класса в коридор, Дрыгалка предостерегающе поднимает вверх сухой пальчик:
- Одну минуту, медам! Прошу всех оставаться на своих местах.
Все переглядываются, недоумевают: что такое затевает Дрыгалка? Но та уже подошла к закрытой двери из класса в коридор и говорит кому-то очень любезно:
- Прошу вас, сударыня, войдите!
В класс входит дама, толстенькая и кругленькая, как пышка, и расфуфыренная пестро, как попугай. На ней серое шелковое платье, поверх которого наброшена красная кружевная мантилька, на голове шляпа, отделанная искусственными полевыми цветами - ромашками, васильками и маками. В руках, обтянутых шелковыми митенками (перчатками с полупальцами), она держит пестрый зонтик.
Меля, стоявшая около нашей парты, побледнела как мел и отчаянно кричит:
- Тетя!
Только тут мы - Лида, Варя и я - узнаем в смешно разодетой дамочке ту усталую женщину, которую накануне видели в квартире Норейко в растерзанном капоте, с компрессом на голове. Это Мелина тетя…
Сухой пальчик Дрыгалки трепыхается в воздухе весело и победно, как праздничный флажок:
- Одну минуту! Попрошу вас, сударыня, сказать, кто именно из девочек моего класса приходил вчера к вашей племяннице
Мелина тетя медленно обводит глазами всю толпу девочек. Она внимательно и бесцеремонно всматривается в растерянные, смущенные лица.
- Вот! - обрадованно тычет она пальцем в сторону Лиды Карцевой. - Эта была!
Таким же манером она указывает на Варю Забелину и на меня.
Все мы стоим, переглядываясь непонимающими глазами (Меля бы сказала: "Как глупые куклы!"). Что случилось? В чем мы провинились? И все смотрят на нас, у всех на лицах тот же вопрос.
Зато Дрыгалка весела, словно ей подарили пряник.
- Значит, Карцева, Забелина и Яновская? Пре-крас-но… Карцева, Забелина, Яновская, извольте после окончания уроков явиться в учительскую!
И, обращаясь к Мелиной тете, Дрыгалка добавляет самым изысканно-вежливым тоном:
- Вас, сударыня, попрошу следовать за мной.
И уводит ее из класса.
Все бросаются к нам с расспросами, но ведь мы и сами ничего не знаем!
- Ну да! - кричат нам. - Не знаете вы! А за что вас после уроков в учительскую зовут?
Но у нас такие искренне растерянные лица, что нам верят: да, мы, видно, вправду ничего не знаем.
Все-таки класс взбудоражен страшно.
Все высыпают в коридор. Я тоже хочу идти вместе со всеми, но Меля удерживает меня за руку в пустеющем классе.
- Подожди… - шепчет она. - Одну минуточку! Когда мы остаемся одни, Меля говорит мне, придвинув лицо к моему:
- Имей в виду - и Лиде с Варей скажи, - она все врет! Она ничего не знает - ее не было, когда папулька мне канарейку дал: она в это время в другой комнате грязное белье считала.
- А зачем ты мне все это говоришь?
- А затем, что и вы никакой рублевки не видали - понимаешь? Не видали вы! И - все… А что там после было - у Лиды, у Вари, у тебя, - про это и я ничего не знаю, я же с вами не ходила. Скажи им, понимаешь?
Резким движением Меля идет к своей парте, ложится, съежившись, на скамейку лицом к спинке и больше как будто не хочет меня замечать.
Но я вижу, что ее что-то давит.
- Меля… - подхожу я к ее парте. - Меля, пойдем в коридор. Завтракать…
Меля поворачивает ко мне голову:
- Я тебе сказала: ступай скажи им! Не теряй времени… Ты ее не знаешь - она такое может наговорить! - С тоской Меля добавляет: - И хоть бы со злости она это делала! Так вот - не злая она. Одна глупость и жадность… Ступай, Саша, скажи девочкам: вы никакой рублевки не видали!
Большая перемена проходит скучно. Я передаю Лиде и Варе то, что велела сказать Меля.
Варя широко раскрывает свои большие глаза с поволокой:
- Нич-ч-чего не понимаю!
- А что пониимать-то? - спокойно говорит Лида. - Если спросят, видели ли мы, как Мелин папа дал ей рубль, надо сказать: нет, не видели. И конец. Очень просто.
Может быть, это очень просто, но все-таки и очень сложно. И неприятно тоже. И все время сосет беспокойство: зачем нас зовут в учительскую? Что еще там будет?
Так ходим мы по коридорам, невеселые, всю перемену. Зато Дрыгалка просто неузнаваема! Она носится по институту, как пушинка с тополя. И личико у нее счастливое. Поворачивая из малого коридора в большой, мы видим, как она дает служителю Степану какой-то листок бумаги и строго наказывает:
- Сию минуту ступайте!
- Да как же, барышня, я пойду? А кто без меня звонить будет после четвертого урока и на пятый?.. Не обернусь я за один урок в три места сбегать.
- Пускай Франц вместо вас даст звонок! - говорит Дрыгалка и, увидя нас, быстро уходит.
Варя встревоженно качает головой:
- Это она нам что-то готовит…
- Степку куда-то посылает. В три места… Куда бы это? - гадаю я.
- Очень просто! - серьезно объясняет Лида. - К доктору, к священнику и к гробовщику!
Как ни странно, погребальная шутка Лиды разряжает нашу тревогу и подавленность: мы смеемся.
Когда после окончания уроков мы входим в учительскую, там уже находятся три человека. Три женщины. За большим учительским столом торжественно, как судья, сидит Дрыгалка. На диване - тетя Мели Норейко. В стороне от них, в кресле, - бабушка Вари Забелиной.
- Бабушка… - двинулась было к ней Варя.
Но Дрыгалка делает Варе повелительный жест: не подходить к бабушке! Потом она указывает нам место у стены:
- Стойте здесь!