- Разобьются, - вдруг сказал Эрих. - Это рыбаки. Спасать надо.
Я мельком подумал: почему он решил, что это рыбаки? А через секунду уже бежал за ним к нашей лодке. Мы перевернули её, столкнули на воду. Здесь, за камнями, было тихо. Вернее, почти тихо. Волны разбивались о камни там, дальше…
- Осторожней! - крикнул Сырцов. - В море не выходить!
Не так-то просто было выгребать против ветра. Лодка развернулась боком, и её сразу же прижало к берегу. Эрих спрыгнул в воду и навалился на борт всем телом. Надо было идти против ветра - и мы всё-таки повернули наш ялик. Эрих перевалился в лодку, и я увидел, что брюки у него мокрые выше колен: стало быть, нахватал воды в сапоги.
Мы гребли вместе, сидя друг против друга. Эрих положил свои руки поверх моих и толкал вёсла, а я тянул их - только так и можно было выгрести.
Мы не видели ту лодку. Сырцов показывал с берега рукой - правее, правее; а как идти правее? Стоило только повернуть, как нас снова несло на берег. А Сырцов всё махал нам - правее, ещё правее, ещё…
Наконец нам удалось зайти за камни. Здесь было тихо, и вода только крутилась. Ладони у меня горели. Я взглянул на ребят и увидел, что они замерли, подавшись вперёд.
- Скорей, - сказал Эрих. Он тоже увидел это и догадался раньше меня, что нужно скорее…
Всё-таки мы не успели. Та лодка ударилась о камни прежде, чем мы подошли. Я даже не слышал никакого треска. Нос той лодки задрался и, скользнув по полированному боку валуна, исчез под водой. Всё это происходило слишком быстро для меня, чтобы я мог сообразить, что делать дальше.
А дальше Эрих бросился в воду. Просто встал и нырнул. Глубина здесь была небольшой, ему по грудь; он пошёл по дну, вскинув руки, а я лихорадочно грёб за ним, потому что сразу полегчавшую лодку относило сильней и сильней. Я не видел Эриха - ведь я грёб, сидя спиной, и оборачивался на секунду, чтобы самому не врезаться в какой-нибудь камень. Потом возле лодки оказалось сразу три головы - и шесть рук одновременно вцепились в борт ялика. С ума они сошли, что ли? Перевернут же… Я убрал вёсла - и сразу лодку понесло к берегу. Там было совсем мелко. Ветер тащил наш ялик, а ялик тащил Эриха и тех двоих.
И опять всё происходило слишком быстро. Короткий удар. Ребята с автоматами возле лодки. Эрих, встающий первым и помогающий подняться тем двоим. Всё. Я полез в карман за сигаретами. Больше всего на свете мне хотелось закурить. Вытащить лодку успеем. Главное - закурить и маленько прийти в себя. Ведь я даже не сообразил, почему в лодке вместе с Эрихом оказался именно я, а не кто-нибудь из ребят. Должно быть, сработал рефлекс. Раз мы ездим обычно с ним, значит, и на этот раз ничего не должно нарушаться, а идти по-старому. Но ничего, всё в порядке. И, только закурив, я поглядел на тех, вытащенных Эрихом… Одному было не менее пятидесяти лет, наверное. А другой совсем мальчишка. Тот, что постарше, ещё держался, а мальчишка как повис на Эрихе, так и не отпускал его. Их повели в дом, совсем забыв обо мне. Пришлось крикнуть: "Эй, а кто будет вытаскивать лодку, черти зелёные?"
Всё-таки это были нарушители границы, не "спасённые", а "задержанные", и, как полагалось, Сырцов произвёл обыск, только потом их переодели и начали отпаивать чаем. Лёнька побежал топить баню. Сашка сворачивал рацию. Оказывается, всё это время он был на связи с заставой, комендатурой и отрядом. Кажется, сработали мы совсем не плохо. Только нарушители попались несерьёзные: конечно, рыбаки, а вовсе не какие-нибудь шпионы. Мальчишке лет тринадцать или четырнадцать, наверное. Сидит и дрожит, кутаясь в два одеяла. Взрослый вроде бы ничего, даже улыбается нам и что-то говорит по-фински. А может, и не по-фински, кто знает?
Вещи, найденные при обыске, лежат в нашей спальне: два ножа, мокрая пачка с расползающимися сигаретами, зажигалка, коробка с крючками, компас, часы, какая-то бумажка, которую Сырцов не рискнул развернуть. Пусть лежит и сохнет до прибытия начальства. С заставы передали: ждите вертолёт, когда стихнет ветер. Не хотят рисковать. Значит, пока не стихнет ветер, эти двое будут у нас.
Эрих тоже переоделся, и ему тоже в первую очередь была налита кружка чаю. Он сидел рядом с задержанными, грел о кружку красные руки и молчал. Старик что-то сказал своему юному напарнику, тот ответил - Эрих даже бровью не повёл. Но я-то уже догадался, что он молчит нарочно. Я слышал, что эстонцы запросто понимают финнов. И сейчас Эрих просто хочет послушать, о чём они говорят.
Вдруг старик сказал, показывая на себя:
- Матти. Матти Корппи. - Потом ткнул пальцем в юношу: - Вяйне.
И заговорил, заговорил, а мы покачивали головами: нет, никто не понимает. Тогда старик начал показывать, как на крючок надевают наживку и вытаскивают добычу. Изображал рыбака. Я смотрел на его руки с короткими, растрескавшимися, неуклюжими пальцами. У него были сильные руки, у этого Матти Корппи, не то что у его напарника.
Старик сумел-таки кое-что объяснить. Мы понимали каждый его жест. Он показывал, как вышел с этим юнцом, Вяйне, в море, как начали ловить рыбу, как налетел шторм и их понесло и как отказал мотор, а потом вырвало весло… Всё, всё было понятно без всяких слов. Что ж, им повезло. Жаль, конечно, что погибла лодка, но хорошо, что сами остались живы. Через несколько дней их передадут финскому пограничному комиссару, и то-то будет рассказов у Вяйне, как он побывал в России, в Советском Союзе.
Эрих повёл задержанных в баню. Они парились там часа два, не меньше. Надо было где-то устроить их на ночлег. Сырцов решил: там же, в бане: Окна мы заколотили фанерой и убрали осколки стёкол, выбитых ветром. Правда, придётся ставить у дверей часового. Так положено.
Но после бани они вернулись в дом, и Эрих тихо сказал:
- Рыбаки. Родня. Парень лодку жалеет. Недавно купили мотор. Хотели лосося поймать.
- Ясно, - сказал Сырцов. - Пожалуй, можешь поговорить.
Эрих что-то сказал Корппи, и старик вытаращил на него выцветшие слезящиеся глаза. Я-то думал, финны молчуны, а этот начал трещать как пулемёт. Эрих переводил, запинаясь.
- Говорит, они небогатые люди. Вообще, не совсем рыбаки. Ещё это… гонял смолу. - Видимо, он понимал не всё, что говорил Матти. - А, ясно. У его жены восемь детей и столько же внуков. Два взрослых сына работают в Турку. На верфях "Крейтон-Вулкан". У него есть письмо от сына, которое мы отобрали… Оба сына - рабочие.
- Коммунисты? - спросил Лёнька.
Старик понял это без перевода и покачал головой: нет.
Эрих часто переспрашивал старика, но всё-таки переводил. Оказывается, этот юноша, его внук, Вяйне, живёт с дедом потому, что в городе очень дорого. Хлеб дороже, масло, мясо… У Вяйне неважное здоровье, но в городе врачу надо платить больше, чем в деревне. У них на три общины один врач, и ему можно платить рыбой, утками, яйцами…
- Во даёт! - сказал Ложков. - Значит, пощупает тебя доктор - гони утку?
- Первый раз слышишь, что ли? - не поворачиваясь, сказал Сырцов. - У них же капитализм всё-таки. - И попросил Эриха: - Ты переведи, зачем они далеко в море уходили, если у них такая лодчонка хилая?
Эрих перевёл.
- Он говорит, у берега ловить нельзя. Там каждый остров - частный. Личная собственность.
- Значит, простому человеку и порыбачить негде? - всё удивлялся Ложков. Как будто с луны свалился. Как будто никогда газет не читал.
- Отставить, - сказал Сырцов. - Спроси, сколько они за образование платят?
Эрих уже устал. И баня его разморила, должно быть. Но всё-таки перевёл.
- Ты погоди, - не унимался Ложков. - Что ж, значит, выходит? Заболел - плати. Хочешь учиться - плати. Хочешь жить в квартире - отдай четверть зарплаты! А сам вот - мотор купил. Ты спроси, у него какое хозяйство? Ну, кулак он там или середняк?
Эрих не стал спрашивать.
- Ты на его руки погляди, - ответил он.
Старик курил наш "Памир" и кашлял - сигареты были крепкими для него, а может, простыл за те полтора дня, что их несло. Вяйне начал дремать. Пришлось потрясти его за плечо: идём, идём спать. Мне ведь надо на вышку. Головня только подменил меня там, а я и забыл об этом. Мне стоять ещё полтора часа. Ветер не стихает, и вышка гудит по-прежнему.
- Ну, как там? - спрашивает Сырцов.
- Спать пошли.
- Я не об этом. Рассказывали они чего-нибудь?
- Рассказывали.
Я гляжу на море, на эти мечущиеся волны, покрытые ослепительно-белой пеной, и мне как-то странно, что там, за ними, люди живут совсем не так, как мы. Одно дело читать об этом в газетах, и совсем другое - своими глазами увидеть мальчишку, который не может жить в городе у родителей потому, что там дороже платить врачу…
Вертолёт появился через два дня. Гигантская стрекоза опустилась рядом с домом, на поляне, где мы обычно занимались строевой. Лопасти покрутились, повисли - тогда раскрылась дверца, и показался комендант участка подполковник Лобода. Сам прилетел!
Вместе с ним были два солдата и длинный, обвешанный фотоаппаратами прапорщик. Я подумал: какой-нибудь технический эксперт. Прапорщик оказался корреспондентом нашей окружной газеты "Пограничник" и сразу взял Эриха и меня в оборот. Сначала он вытащил блокнот и сказал:
- Коротко, без лирики, самую суть.
Рассказывать пришлось мне. Прапорщик записывал, повторяя: "Спокойней, видишь - не успеваю". Потом подозвал Сашку Головню и расставил нас на камнях. Мы стояли, сжимая автоматы и вглядываясь в даль. Прапорщик снимал нас сверху, снизу, сбоку, а я еле сдерживался, чтобы не засмеяться.
- Читайте о себе в День пограничника, - сказал длинный прапорщик. - Желаю успеха.
Финнов пригласили в вертолёт, и вдруг Вяйне заревел, прижавшись к деду. Шёл и ревел. Уже подойдя к вертолёту, Матти, отыскав глазами меня и Эриха, сказал по-русски:
- Спасибо, спасибо…
- Не за что, - сказал я. - Не заплывайте далеко.
Николай Андреевич Черкашин
Лампа бегущей волны
В радиотехническое отделение Виктор Кутырёв попал, можно сказать, благодаря бездумной шутке земляка-москвича сержанта Суромина. Как-то после трёхкилометрового кросса Кутырёв, держась за ноющий бок, забрёл отдышаться в радиотехнический класс. В уютной комнате благоухала канифоль, таинственно поблёскивали матовые экраны. Пока он, Витька Кутырёв, носился на кроссе по сопкам, молодые пограничники, такие же, в общем-то, новички, сосредоточенно паяли разноцветные проводки в загадочных электронных приборах.
- Давай к нам! - подмигнул земляк. - Видал, какая техника?! Надоест на границу смотреть, переключил на телевизионную волну, и пожалуйста - хочешь хоккей, хочешь фигурное катание!
Не то чтобы Кутырёв не знал, чем телевизор от локатора отличается… Но ведь поверил! Локация для него - дело тёмное: диапазон-кенатрон, тумблер-верньер, крутнул-щёлкнул, глядишь, а на экране и в самом деле "В мире животных" или "А ну-ка, девушки!".
Как бы там ни было, а Кутырёв написал рапорт и через три дня уже перекалывал на зелёные петлицы "жучки", крылышки с молниями, - эмблемы радиотехнической службы…
Через полгода новоиспечённые операторы - так они теперь назывались - разъехались из отряда по заставам. Ни Кутырёв, ни Суромин и думать не думали, что встретятся снова, да ещё где - на самом дальнем посту границы.
…Вертолёт с красной звездой на борту, выискав пятачок на вершине Камень-Фазана, грузно осел на шасси. Избушку ПТН - поста технического наблюдения - Кутырёв заметил ещё с воздуха при подлёте к скале, а вот сержанта Суромина и его напарника - длинного усатого бойца - уже на земле. Оба, прикрываясь от воздушных струй, вжимались спинами в бревенчатую стенку. Не дожидаясь, когда замрут обвисшие лопасти, Кутырёв выскочил из круглого вертолётного бока и бросился к сержанту. Обнялись на радостях. Далеко от дома знакомого человека встретить - что брательника повидать. А тут земляк, да ещё какой - в Москве на одной заставе жили, Преображенской, и на Дальнем Востоке на одну и ту же умудрились попасть.
Потом перетаскивали из вертолёта мешки с горохом и картошкой, ящики с тушёнкой и сгущёнкой, выкатывали бочки с соляром - запаслись месяца на три, до следующей смены.
Лётчик, отодвинув выпуклую стеклянную дверцу, помахал им из кабины. Ветер от винта промял траву, вертолёт привстал на шасси, и машина прянула в небо с переливчатым рокотом. Вот и всё. Дремучая тишина сомкнулась над Камень-Фазаном.
Новое жилище Кутырёву понравилось. В тесной комнатке на широких половицах стояли три железные кровати. В изголовьях висели автоматы. Фонарь "летучая мышь" наводил мысль о ночной непогоде и почему-то о контрабандистах. На каменной печурке с треснувшей плитой клокотал бывалый пограничный чайник. Но главное место в домике занимал железный ящик на треноге с круглым экраном и винтовым стулом подле - индикатор радиолокационного обзора.
Пост технического наблюдения Камень-Фазана располагался на плоской вершине скалы, приткнувшейся у берега широкого пограничного озера. Отсюда, с высоты, и без бинокля вся озёрная гладь просматривалась как на тарелке, разве что краешек берега, закрытого мысом Осторожным, оставался невидимым с Камень-Фазана. За мысом и приютилась застава, а рядом был причал скоростных катеров. По сигналу тревоги юркие кораблики срывались с мест и, окрылённые белыми бурунами, неслись к обнаруженной цели. Правда, за всю историю приозёрной заставы катера по боевой тревоге выходили дважды. Один раз, когда с того берега принесло большую деревянную бочку для засолки рыбы; и ещё, когда ветер угнал с нашей стороны непривязанную лодку. Смотреть в круглое оконце экрана поначалу было даже интересно. Вращается, как стрелка на циферблате, зеленоватый лучик и рисует все извилины берега, зубчатый профиль мыса Осторожного, вершины далёких утёсов. Всё, что попадало под электронный лучик, вспыхивало ярким фосфорическим светом, а затем медленно меркло. Луч снова проходил по бледной, почти потухшей "картинке", и на экране снова появлялся на миг контур всего берега, а потом призрачно таял.
Вглядываться в экран, на котором застыла одна и та же "картинка" и ничего не происходило и не появлялось, надоело уже на третьи сутки "боевого дежурства", как высокопарно называл сержант Суромин ночные вахты у железного ящика. Всякий раз перед началом дежурства сержант выстраивал перед спинками кроватей "личный состав ПТН", то есть его, рядового Кутырёва, и ефрейтора Небылицу, парня высоченного и молчаливого, как пограничная вышка, и каждый раз командовал: "Отделение, равняйсь! Смирно!" Уставившись невидящим взглядом на звёздочку на кутырёвской ушанке, он нараспев чеканил: "Приказываю рядовому Кутырёву заступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!"
Когда Кутырёв слышал свою фамилию с торжественным названием страны, у него перехватывало горло. В грозном слове "граница" слышалось и рычание розыскной овчарки, и лязг передёрнутого затвора. Но едва он садился на круглый фортепьянный стул перед осточертевшим ящиком, как волнение тотчас же исчезало и весь церемониал казался нелепым и вычурным. Ну что ему, земляку, стоило сказать по-свойски: "Давай, Витя, на службу. Гляди там в оба!"
А в остальном парень Суромин ничего, и Кутырёв, сам того не желая, рассказал ему под белый "офицерский" чай - так у них назывался чай со сгущёнкой, - и про маму, и про сестру, студентку факультета иностранных языков, и про отца. Но больше всего про Ленку, бывшую одноклассницу, которая училась на вечернем отделении на биолога и работала в лаборатории опасных инфекций. Для этого ведь тоже нужна смелость, чтобы не бояться ни бацилл чумы, ни холерных вибрионов, ни прочей заразы.
Зимой, когда озеро стало, на Камень-Фазан примчались аэросани, привезли смену, а Суромина, Кутырёва и Небылицу доставили на заставу. Двухэтажное здание с гаражом, баней, причалом, вышкой, собачьим вольером и вертолётной площадкой показалось им шумным городом. Заставские новости ошеломили: за сопкой Кратерная взяли нарушителя, и троих солдат одного с Кутырёвым возраста наградили. Теперь на груди у них сверкали серебряные медали на зелено-красных колодках. На дозорной тропе видели тигра. Овчарке Веге дикий кабан порвал ухо… Кутырёв жадно слушал рассказы о вылетах тревожной группы на вертолётах, о том, как бранятся с чужого, не нашего берега солдаты, как горланят мощные их репродукторы, выставленные на шестах вдоль пограничного ручья.
И Кутырёв клял тот день, когда его занесло в радиокласс, клял Суромина за его дурацкую шутку насчёт хоккея. Честно говоря, попался он тогда вовсе не на неё… Краем глаза он прочёл название учебного плаката, прикрытого широченной суроминской спиной, - "Лампа бегущей волны". Если бы сержант чуть подвинулся и Кутырёв увидел скучную схему какого-то прибора, похожего на большой градусник, быть может, всё повернулось бы иначе. Но тогда ему живо представилось, как Лена стоит на берегу моря с лампой в руке, а бегущие волны раскатываются у её ног… Позже, даже узнав назначение прибора, само его действие, Кутырёв спрашивал Лену в письме: "Хочешь, я пришлю тебе лампу бегущей волны?" А что? Это звучало и поэтично и современно. Кутырёв вообще любил загадочные и красивые названия.
…Весна в последний год кутырёвской службы выдалась солнечная и разудалая. Весна на заставе - время обильной почты. Каждую субботу ефрейтор-почтальон, скособочившись, оттаскивал в командирский домик коробки с фильмами и портфель, туго набитый пухлыми конвертами.
Письма от Лены стали всё реже и реже. Они приходили такими тонкими, будто похудели к концу долгого и нелёгкого пути через всю страну. В апреле тяжело гружённый пограничный вертолёт высадил на Камень-Фазане расчёт сержанта Суромина. Забрав предыдущую смену, небесная машина ушла, весело посверкивая винтом, на Большую землю.
Ничего тут не изменилось. Всё так же простиралась заснеженная гладь озера. Всё так же угрюмо высились береговые утёсы. Всё так же местные предметы отражались на экране с удручающей неизменностью. Снова Кутырёву стали сниться зелёные сны - в цвет мозолившей глаза "картинки" на экране: зеленоватая Москва, зеленоватый старинный дом, зеленоватая, будто в фосфорическом сиянии, Лена…
Где-то гарцевали на конях всадники, приспустив ремешки с зелёных фуражек. Где-то резали океанскую волну крутоскулые корабли под зелёными вымпелами. Где-то неслись по следу тревожные группы. А здесь - под усыпляющее зудение приборов - осоловевшие от скуки операторы следили до боли в глазах за ленивым вращением электронного лучика. Ну хотя бы раз за много лет кряду наткнулся бы он на живую настоящую цель. Да и то сказать, какой шпион или диверсант ринется в открытую по озеру, если оно и просматривается, и просвечивается и вдоль и поперёк?
Однажды Кутырёва осенила мысль, что его радар запросто может засечь какой-нибудь неопознанный летающий предмет. Три вахты подряд он всматривался в экран с таким вниманием, что сержант Суромин несколько раз заглядывал ему через плечо - уж не появилась ли на экране цель? Увы, всё там оставалось прежним, давно привычным.
Иногда Кутырёв представлял себе, что перед ним не заурядный экран локатора, а круглое окошечко глубоководного аппарата, сквозь которое видна и береговая линия, и очертание глубочайшей впадины, над которой завис в океанской толще его подводный корабль. Но что-то слишком долго висел он на одном месте…
Тоскливее всего было зимой. Летом на озере появлялись рыбацкие мотоботы, и в журнал наблюдений можно было хоть что-то записать: дистанция, пеленг, курс… Зимой же озеро превращалось в белое ровное поле, и в журнале со страницы на страницу кочевала набившая оскомину запись: "В зоне наблюдения целей не обнаружено".