Зимой на Камень-Фазан обрушивались ветры. Печная труба по ночам выла мерзко, как пёс по покойнику. Дребезжали стёкла, и вращающаяся антенна отмечала на экране особо сильные порывы белёсыми мазками. И странно было видеть весь этот зримый ветер.
Зимой из избушки почти не выбирались, чтобы не унесло ветром с пятачка многометровой скалы. Разве что спускались, держась за натянутый трос, к проруби по воду. Да ещё выходили, чтобы втащить корягу на дрова, которые заранее припасли и сложили у стенок сруба. От этого вынужденного затворничества все трое так намозолили друг другу глаза, что Кутырёв знал веснушки на суроминской физиономии наперечёт, как точки "местников" на экране радара. Вдруг обнаружилось, что Небылица по ночам издаёт носом басовитое жужжание, будто у него застряла там осенняя муха. А Кутырёв узнал, к величайшему удивлению, что вот уже много недель он несказанно раздражает Суромина своей привычкой колоть косточки из компота в дверном зажиме. Осколки скорлупы, мол, хрустят потом под сапогами, портится дверной косяк, и вообще, треск скорлупы действует на его нервную систему, как на иных визг ножа по стеклу.
А тут и вовсе вышла крупная ссора из-за пустяка. За вечерним чаем Кутырёв посоветовал сержанту фразу "приказываю заступить на охрану" слегка приблизить к жизни - "приказываю засесть на охрану". Суромин вспылил. И Кутырёв взорвался. Выговорил наконец всё, что накопилось: мы-де никакие не пограничники, а самые настоящие дачники, которые всю дорогу попивают чаёк с молочком, сидя у "тиливизера", и ещё много такого, после чего Суромин перешёл с Кутырёвым на "вы". Обращался он теперь к нему только лишь по служебным делам. Жизнь стала и вовсе невыносимой. Попытки разговорить великого молчуна Небылицу ни к чему не привели.
Чтобы поменьше общаться со своими "весёлыми" соседями, Кутырёв попросился в самую трудную - предутреннюю смену. Сержант согласился. Он и сам теперь предпочитал видеть земляка как можно реже.
Зато Кутырёв открыл вдруг ещё одну поистине восхитительную сторону ночного одиночества. Поглядывая одним глазом на экран, другим можно было писать длиннющие письма Лене, не прикрывая листок ладонью и не вздрагивая при нечаянном приближении сослуживцев.
Однажды Суромин, листая журнал наблюдений, нашёл мелко исписанный тетрадный листок:
"Здравствуй, Лена! Только что вернулись с обхода Государственной границы. Ходил вместе с начальником заставы и верным своим Ингусом. Поразительно умный пёс. Правда, в этот раз ему не повезло - сунулся в кусты, а там кабан, оттяпал ему пол-уха. Идёт и скулит. Не залижешь - языком не достанешь. Хорошо, у капитана "зелёнка" оказалась - замазали, и стал он зелёноухим. Прямо-таки Бим зелёное ухо…"
Суромин огляделся - Небылица сидел за станцией, Кутырёв рубил в сенцах корягу, - перевернул листок и стал быстро-быстро писать на обороте. Письмо вложил в журнал на прежнее место.
В глухую заполночь, устроившись поудобнее на винтовом стуле, Кутырёв раскрыл журнал, и тетрадный листок задрожал у него в пальцах. "Здравствуйте, уважаемая Лена! - прыгали в глазах фиолетовые пружинки чужих строчек. - Пишет Вам непосредственный командир Вашего знакомого Виктора Кутырёва сержант Суромин Дмитрий Фёдорович. Считаю своим долгом сообщить Вам, что никакого Ингуса у Кутырёва нет, а есть боевая электронная техника, к которой он относится прохладно, позволяя себе писать письма во время дежурства…"
Кутырёв зарделся, вскочил и заметался по комнате, решая, сейчас ли стащить с Суромина одеяло и сказать ему всё, что он думает о людях, читающих чужие письма, или отложить разговор до утра. Но тут случайный взгляд на экран заставил его сесть поближе и подвернуть ручку яркости. Точка. Крохотная точка величиной с крупинку возникла там, где её никогда не было. Он даже поскрёб стекло ногтем - не налипло ли чего? Нет. Белёсое пятнышко оставалось. Помеха? Случайная засветка? Но лучик рисует его уже в третий раз - уверенно и чётко. Кутырёв подвёл к нему линию линейки. Через минуту пятнышко из-под неё выползло. Сомнений не оставалось: цель! Малоразмерная. Движется с той стороны!
Не сводя глаз с отметки, Кутырёв просунул руку сквозь решётку кроватной спинки и потряс Суромина за тёплую пятку.
- Дима… Встань! Похоже - цель!
Суромин приподнялся на локте, секунду соображая, кто и зачем его будит, потом спрыгнул и в одних трусах прошлёпал к станции. Вскочил и Небылица. Все трое, сталкиваясь лбами, старались посмотреть на экран. Лица их обливало зеленоватым вкрадчивым светом.
- Цель! - хриплым то ли со сна, то ли от волнения голосом подтвердил Суромин. - И совсем рядом… В нашу сторону.
Он оторвался от экрана, посмотрел на Кутырёва и Небылицу так, будто видел их впервые, и выдохнул отчаянно резко, с той решимостью, с какой нажимают кнопки опасных механизмов:
- Отделение - в ружьё!
Словно выпростали пружины, и в груди, опустевшей легко и враз, запело зло, тревожно и радостно. Кутырёв кинулся к автоматам. Его - крайний слева. Сумка с магазинами - тяжёлая и слегка промасленная.
Впрыгивая в брюки, вбивая ноги в сапоги, Суромин выкрикивал приказы Небылице, который одевался наперегонки с ним.
- Свяжешься с заставой… Будешь следить за нами и целью. И наводить по азимуту наших… Понял?!
Напялив куртку и шапку, Кутырёв вприпрыжку бросился за сержантом. Забытая тяжесть автомата приятно оттягивала плечо. "Кажется, постреляем!" - мелькнула радостная мысль. В сенцах он трахнулся коленом о недорубленную корягу, но в следующую секунду холодный ветер приятно остудил ушиб.
Вниз скатывались почти кубарем - Кутырёв прожёг рукавицу о трос перил. Выбежали на лёд и разъехались с разгону в разные стороны. Суромин засёк по наручному компасу направление и, оскальзываясь на голом льду, побежал туда, куда, по его расчёту, сместилась цель.
- Держись правее! - крикнул сержант.
Кутырёв, не теряя его из виду, резво взял вправо, чтобы не составлять в паре соблазнительную групповую мишень. Автомат сползал с плеча, его пришлось взять в руку. Сердце колотилось бешено от одной лишь мысли, что там, в непроглядном жутковатом пространстве, поджидало некто или нечто, готовое к самому страшному и жестокому.
Океанский ветер тщательно вылизал лёд. Ноги разъезжались. Очень скоро Кутырёв стал хватать ртом воздух. Снова, как на кроссах, больно закололо в боку, во рту появился привкус крови, и Виктор сбился на неровный шаг…
Что там стряслось в темноте, он толком не понял. Сначала ветер донёс обрывок суроминского: "Стой! Стреля…" Потом три выстрела рванули воздух, и тут же торопливо татакнул автомат. В рваном свете дульных вспышек Кутырёв увидел всё же, как метнулась к берегу стремительная тень, как, пригнувшись, бросился за ней Суромин. Сержант упал, и, распростёршись на льду, выпустил в прибрежные скалы длинную очередь. Пули высекли из скалы рой красных светляков - точь-в-точь сыпанули с трамвайной дуги искры.
Кутырёв припустил изо всех сил, словно боясь, что роскошный этот фейерверк закончится без него и он ничего не успеет и не увидит.
- Ложись! - совсем близко заорал Суромин. - Ложись, балда! Падай!
Ничуть не обидевшись на "балду", Кутырёв плюхнулся на лёд, загремев автоматом, и тотчас, тяжело дыша, приподнял голову. Ночь была безлунная, но светлая. Виктор хорошо видел огромные, косо разбросанные подошвы суроминских сапог; чёрную гладь замёрзшей воды, тянущуюся к берегу; снежную наметь вдоль прибрежных камней; гранитную стену обрыва, под которой укрылся тот, кто стрелял первым. Бежать ему можно было лишь вправо или влево, прячась за камнями. Но едва нарушитель вылез на белый снег, как Суромин предупредительной очередью вспорол перед ним сугроб. Всё повторилось точно так же, когда пришелец сунулся в другую сторону. И тогда тот стал стрелять из-за груды валунов, как из хорошего дота.
Кутырёв, силясь получше рассмотреть, кто там мечется в камнях, не заметил, куда переполз сержант. Он приподнялся повыше, и тут короткая злая сила рванула с головы ушанку. В уши ударил хлёсткий раскат, гулко повторенный эхом. Кутырёв вжался в лёд, поражённый не столько случившимся, сколько мыслью, что вот сейчас, сию минуту в него стреляли. Да-да, метили именно в его, кутырёвскую, голову, чтобы раздробить кусочком металла его череп, прервать раз и навсегда его мысли, его дыхание, горячие толчки ещё не унявшегося от бега сердца. Зачем? Что он сделал тому, кто только что так легко и чудовищно несправедливо чуть не лишил его жизни? Ведь это он тайком прокрался на его, кутырёвскую, землю, а значит, это в его злой и неразумный мозг надо всадить, коль уж на то пошло, девять граммов свинца в никелевой оболочке.
Вторая пуля пропела выше, и горячий от неё ветерок, показалось Виктору, ворохнул на затылке волосы. Голова без шапки сделалась вдруг беззащитной, будто с неё сняли непробиваемый шлем. И теперь, съёжившись, он ждал третьего выстрела, ощущая какой-то занывшей жилкой то место, куда вот-вот вопьётся неминуемая пуля. Руки дёрнулись сами собой и загородили то место автоматом. Попадёт, обязательно попадёт… Его же, гада, на снайпера учили. В спецшколе… Кутырёв рывком приткнул автомат к плечу, сковырнул предохранитель и, выставив ствол туда, откуда должна была прилететь последняя пуля, нажал на спуск…
- Отползай! - прокричал откуда-то сбоку Суромин. - По вспышкам засечёт!
И Кутырёв резво засучил ногами, пополз, царапая лёд бляхой ремня. Из-за валунов вновь грянул выстрел, но Кутырёв уже его не боялся. Он замер метрах в десяти от Суромина, изготовился к стрельбе - благо пули летели не в сторону границы, - но палить наобум не хотелось.
Так пролежали они четверть часа, пока не заныли от стужи колени.
- Дима! - окликнул Кутырёв сержанта. - Может, подползём и с разных сторон…
- Он тебе подползёт… Лежи. Скоро наши подвалят… Зря не молоти! Бей только на отсечку.
Тот, за камнями, притих, видимо берёг патроны. Его убежище грозило обернуться ловушкой. Конечно же, он не станет ждать, когда сюда подрулят аэросани. Но всё-таки на что-то надеется… На что?
Кутырёв глянул на чуть просветлевший край неба и с ужасом понял, чего именно ждёт тот, простреливший ему шапку. Рассвета! Пограничники станут отчётливо видны ему в предутренней серости. Он перебьёт их, как тюленей на льдине…
Виктор взглянул на мамин подарок - "Полёт". Стрелка замерла на цифре "три". Если Небылица связался с заставой, то аэросани примчат минут через сорок. А если не связался? Атмосферные помехи? Да мало ли что?
Лежать на льду становилось невмоготу. Ноги совсем задубели, и холод, словно вода, пропитывал слой за слоем нетолстые кутырёвские одёжки. Ветер выдувал из рукавов остатки тепла, студил непокрытую голову. Мокрые от бега волосы смёрзлись в сосульки. Надо бы поискать шапку… Кутырёв лишь оторвал подбородок от приклада, как грянул выстрел. По щеке секануло ледяным крошевом - пуля клюнула возле плеча. Страшно захотелось ощупать свежую лунку.
Дело осложнилось теперь тем, что любое сколь-нибудь заметное движение выдавало их на ровной поверхности с головой.
Ждать. Не шевелиться и ждать, пока за спиной не заревут воздушные винты.
Где-то он читал про французского врача, которого фашисты, издеваясь, поливали водой на морозе. Врач силой самовнушения заставил себя поверить, что он на пляже, что изнемогает от жары, и даже парок закурился над его телом.
Мама уверяла его в детстве, что человек, переспавший на сырой земле, на всю жизнь останется инвалидом. Она запрещала садиться на траву без подстилки. Мама… Что-то она сейчас делает?.. В Москве сейчас вечер, и никто в столице даже не подозревает, что происходит сейчас на Камень-Фазане. Вон лежит поодаль сержант Суромин, и нет теперь человека роднее и ближе его, потому что ни с кем другим не делил ещё Кутырёв такой страшной ночи, не лежал на ледяной плахе в ожидании выстрела чужака. И если им удастся выбраться отсюда живыми и невредимыми, то уж куда бы потом ни забросила их судьба, они всё равно будут встречаться каждый год. Собираться именно в этот день и вспоминать, как свистел ветер в высоких автоматных мушках, как металась в камнях вражья тень, как предательски светлело небо…
А в Москве сейчас прекрасный субботний вечер. Принаряженные горожане возносятся на эскалаторах, спрашивают лишние билетики, ставят крестики в карточках спортлото. И никто из них не подозревает, что из их шумных потоков исчезли два не самых плохих парня. И эти двое лежат на льду замёрзшего озера, известного разве что географам, и сами постепенно превращаются в лёд. И даже Ленка, быть может, именно в эту минуту спешит с кем-нибудь в театр или кино. Ведь не скажешь же ей, в самом деле, словами из песни: "Только две весны, только две зимы ты в кино с другими не ходи".
Странное дело, Кутырёв не испытывал никакой обиды ни на Ленку, ни на тех праздных людей, которые беспечно предавались сейчас радостям жизни. Будто в его душе вместе с остатками тепла в груди вымерзли зависть, ревность, жадность. Вымерзли и превратились в острые кристаллики. И из них он теперь запросто мог сложить то слово, какое задала Снежная королева своему пленнику, - "ВЕЧНОСТЬ"…
…Он не слышал гортанного рокота аэросаней, не слышал хлопка и шипения осветительной ракеты, короткого треска автоматных очередей…
Очнулся Кутырёв, когда ощутил на миг душистый запах овчины, тряску скорой езды, рёв могучих моторов. Потом он забылся глубоко и надолго. Ещё раз он пришёл в себя, похоже, в госпитале: сильно пахло лекарствами. В глазах проплывали своды белых потолков, белые проёмы дверей, потому что лежал он на спине и смотрел на всё снизу. Слегка потряхивало, его везли на высокой тележке, чей-то женский голос спросил: "Что с ним?" - а мужской отвечал: "Гипотермия". Переохлаждение…
Их положили в пустующую палату. Там стояли кровати с матрасами на мягких панцирных сетках. Но несмотря на всю эту роскошь, сержант Суромин требовал, чтобы его отправили к ребятам на заставу. Он ворчал, что совершенно здоров и не собирается пролёживать зазря лучшие дни жизни. Успокоился только утром, когда сестра высыпала ему на постель целый ворох накопившихся писем. Кутырёв спал. Суромин аккуратно отсортировал почту - его и свою. Двенадцать писем скопилось земляку за эти дни: от матери, от сестры и одно - невесомо тонкое, с недавним штемпелем - от Лены. Поразмыслив, Суромин вынул его из стопки и спрятал под тюфяк - до лучших времён. Он знал по себе, что такие вот долгожданные и почти пустые на ощупь конверты опаснее неразорвавшихся гранат…
Зазвенела сетка, Кутырёв заворочался, открыл глаза.
- Привет, Кутырёк!
- Привет.
- Ну, как там твой Ингус поживает?
Кутырёв вздёрнул брови. Вспомнил. Засмеялся.
- Нормально! Нос холодный - значит, пёс здоров.
Игорь Данилович Козлов
Когда подрастет сын
Участок границы, который охраняла наша застава, проходил по вершине высокой горы Джамала. Вся равнина видна с неё как на ладони. На самой макушке горы стояла наша наблюдательная вышка. Устанавливали её с помощью вертолёта, потому что наш склон крутой, как трамплин, а противоположный - длинный и пологий, так что к вершине можно подъехать даже на машине. Используя эту особенность, "сопредельная сторона" - так пограничники называют соседнее государство - почти на линии границы тоже соорудила свою вышку, поставила на ней сильную оптическую трубу - прямо телескоп!
В ясные солнечные дни на этой вышке, кроме солдат пограничной охраны, появляются разведчики. Они ведут наблюдение, постоянно что-то отмечают на картах, фотографируют, делают записи в блокнотах. Одним словом - работа кипит!
Подниматься на гору тяжело, особенно зимой, когда склоны покрываются льдом. А самое главное, служба здесь требует особой бдительности и выдержки: расстояние между вышками невелико, каждое произнесённое вслух слово сразу улавливают "навострённые уши".
Так вот, в то утро всё было как обычно. Машина подвезла нас к подножию горы. Мы выпрыгнули из кузова, и я сразу заметил - на вершине блеснули стёкла "телескопа"…
Когда я первый раз по узкой крутой тропе поднимался к вышке, то где-то на полпути совсем выдохся, повалился на большой камень и пересохшими губами бормочу: "Не могу больше…" Нас, новичков, вёл тогда начальник заставы капитан Васильев. Он подошёл ко мне, положил руку на плечо и спокойно так говорит: "Рядовой Сухов, поймите меня правильно… Я знаю, что вам трудно. Можно, конечно, постепенно привыкать. Но оттуда, с вершины, наблюдают за каждым вашим шагом… Что они подумают, если увидят, как вы вниз покатитесь? Отдохните немного и пойдём…"
Капитан поднялся чуть выше - вся наша братия пластом лежала вдоль тропы, - стал что-то говорить другому солдату, у которого, наверно, самочувствие было не лучше. А ко мне, ловко прыгая по уступам, подлетел сержант Юра Попов - он шёл впереди, а начальник заставы замыкал цепочку. Сержант лёг рядом, усмехнулся, шутливо ткнул меня кулаком в бок и задорно сказал: "Вставай, пограничник, не позорь державу!"
С тех пор перед каждым восхождением я невольно вспоминал эти слова.
И на этот раз сержант Попов был старшим наряда. Когда машина, развернувшись, уехала, он посмотрел на вершину, нарочито громко вздохнул и привычно дал команду:
- Заряжай!
Голос у Попова - звонкий, озорной. Вроде произносит команды чётко, строго, а получается - весело…
У подножия горы, где дорога упирается в склон, на специальной подставке укреплён обрубок чугунной трубы. Сначала к нему неторопливо подошёл Федя Басаргин - третий из состава нашего наряда. Он деловито вставил в трубу ствол автомата, вытащил из подсумка магазин, лязгнул затвором.
- Оружие заряжено…
Федя - волжанин. Говорит на "о". Парень сильный, коренастый, а ходит немного вразвалочку, как медвежонок.
Потом сержант кивнул мне. Я подошёл к трубе и тоже зарядил автомат.
Теперь мы были готовы нести службу.
Началось восхождение. Тропа медленно плыла перед глазами. Был март: лёд кое-где подтаял, под подошвами сапог хрустел песок, шуршала прошлогодняя листва. Солнце припекало, но мы были в ватных куртках и зимних шапках, потому что там, наверху, всегда бушевал ветер. Несколько раз по пути я хватал горсть синего ноздреватого снега и бросал его за шиворот. Приятный, освежающий холодок полз по спине…
Наконец мы добрались до маленькой будочки. Она пряталась за бугром у самой вершины. Здесь, на всякий случай, хранился небольшой запас продовольствия, стояла самодельная печурка. Когда было особенно холодно, мы по одному спускались с вышки и заходили в будочку погреться.
Передохнув немного, мы не спеша, с достоинством вышли из-за бугра.
На вышке сопредельной стороны уже торчали три солдата. Увидев нас, они загалдели, послышался резкий, гортанный смех: их привезли сюда на машине, а с нас, пока мы поднялись, сошло семь потов.
Каждый раз повторялось одно и то же, и каждый раз такая "встреча" ужасно раздражала меня: "Как им не надоест?.."
Мы поднялись на смотровую площадку. Заняли обычные посты наблюдения. Солдаты сопредельной стороны, повесив автоматы на гвоздь, о чём-то болтали, показывали на нас руками. Потом закурили и стали соревноваться, кто дальше плюнет в сторону границы…
Прошло несколько часов. Утренний туман рассеялся, видимость стала отличная.
- Надо ждать гостей, - сказал Попов.
И он не ошибся: вскоре послышался гул мотора.