– Может быть, я провожу и помогу? – предложил Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьёзности. Подумать только – пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.
– Спасибо, не надо, – отказалась Луша. – Только скажи, Вихроний, куда нам идти.
– Верней всего вас теперь поведёт к сестре Летнице весёлый мак.
– Весёлый мак? – удивились Луша и Ивушкин.
– Да, – подтвердил Вихроний. – Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.
– Видишь, Ивушкин, – успокоительно сказала Луша, – мак приведёт нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.
– Расставаться не надо. Расставаться – это очень грустно, – вступил вдруг в разговор маленький Люсик.
– Хорошо тебе говорить, – пробормотал Ивушкин. – Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?
– Это неправильно, Ивушкин, – сказала Луша. – Не правильно.
– Что – неправильно?
– Неправильно говорить – они.
– Почему это?
– Потому что они – это все остальные. А папа и мама – это всегда папа и мама. Не надо говорить про них "они" – это им обидно.
– А чего мы вообще с тобой здесь? – вдруг озлобился Ивушкин. – Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?
– Нет, не так, Ивушкин. Но всё равно. Никогда не говори – "они". Это им обидно.
В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, всё без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!
– Не ссорьтесь, – примирительно сказал Вихроний. – Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдёте опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него, как от всего здесь, две тени: одна от месяца, другая – от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдёте до можжевеловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевеловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живёт Макосейка. А теперь – в путь. Пошли, Люсик, дурашка!
Люсик весело побежал рядом с Вихронием. Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду.
А Луша и Ивушкин, ещё раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.
Уходя, Вихроний им крикнул:
– Да, не забывайте хвалить Макосейку!
Как и за что хвалить – он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет.
Потому что дальше было так.
Глава девятая.
Макосейка
Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну – солнечную, другую – лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень.
В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносились нежный запах черёмухи и медовый аромат цветущей липы. Всё в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!
Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своём, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.
Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:
– Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!
– Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?
И тут же мелкий дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.
Тут и гадать было нечего: сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк. Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного было мало – идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.
– Ивушкин, у меня шкура потолще, – сказала Луша. – Давай-ка усаживайся верхом.
Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно сказал.
Ничего не поделаешь, Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперёд, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.
Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.
Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.
На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали.
По одну сторону дорожки цвёл алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-чёрным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько – видимо-невидимо! Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбаясь, чему-то беспрестанно радуясь.
А по другую сторону цвёл мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.
– Ух ты! – выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. – Красиво-то как!
Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стёжке – Ивушкин всё ещё верхом, – правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, то кто-нибудь по ней да должен ходить.
Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:
Частый дождик, дождик-моросейка,
В чистом поле ходит Макосейка.
И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, зачерпывал из неё воду решетом и потом быстро разбрызгивал её над вспаханной жирной землёй.
Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:
– Сею мак.
И опять улыбнулся.
– Мак? – подивилась Луша.
Ивушкин спрыгнул на землю.
– Сею мак, – повторил медведь.
– Какой же мак – ты же воду разбрызгиваешь. Да ещё решетом, – заметила Луша.
– Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, – обиделся медведь.
– Ты – Макосейка? – спросила она.
– Он самый, – сказал медведь.
– Хорошо сеешь, – сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, что Вихроний велел Макосейку хвалить.
Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
– Конечно, – быстро согласился он с Лушей. – Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
– Какой? – полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
– Весёлый! Не обычный какой-нибудь. А весёлый. Он улыбается. И даже смеётся. Вот. А сеять его надо вместе с весёлыми капельками воды.
– Молодец! – опять похвалила Луша. Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
– Я такой… – сказал он со вздохом. – Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
– Какой? – переспросил Ивушкин.
– Я всё могу делать. Я всё очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня всё из лап валится, когда меня не хвалят. – И Макосейка опять вздохнул. – А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею весёлый мак. И всё мне хорошо удаётся.
– А скажи, Макосейка… – начала было Луша, но он её перебил:
– Тебе хочется головочку весёлого мака?
– Как ты угадал?
– Потому что, – сказал Макосейка.
– Почему? – полюбопытствовал Ивушкин.
– Потому что. И всё.
И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
– Какой ты умный, что всё понимаешь просто "потому что"! – снова похвалила Луша.
И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбался. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
– Это тебе, – сказал он Луше. – А это тебе, – и протянул обе головки Ивушкину.
– Да нам хватит и одной, – застеснялся Ивушкин.
– Берите, берите, – улыбался Макосейка. – Пригодится. Это же весёлый мак!
– Спасибо. Ты добрый! – снова похвалила его Луша.
Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
– Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
– Найдёте, найдёте, – сказал Макосейка. – Найдёте в свой черёд. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
– Нету никакой воды!
– Ну вот видите. И у меня нету.
– Как же быть? Ты, наверно, знаешь?
– Знаю, – сказал Макосейка. – Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
– Там ничего нет, – сказала Луша.
– И мне ничего не видно, – подтвердил Ивушкин.
– Да как же не видно? – удивился Макосейка. – Ну, глядите ещё.
Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
– Когда ж это мы туда доскачем? – сказала Луша. – Это сколько же времени пройдёт?
Но в том-то и дело, что в "Нигде и никогда" никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему – в одно мгновение. И это было очень удачно.
Потому что дальше было так.
Глава десятая.
Вода из загорного колодца
– Я не понял: кто и куда пройдёт? – спросил Макосейка.
– Время пройдёт, – сказала Луша.
– Я с ним не знаком, никогда не встречался, – покачал головой Макосейка.
Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле: а как скажешь? Время – это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка. Время – это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время – это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: "В главке только тянут время", но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось.
– Время – это то, что всегда проходит, – сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения всё равно ничего себе не уяснил.
– Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, – сказал Макосейка.
– Ты такой умный, Макосейка! – сказала Луша. – Ты объясни попроще, как это – оказаться за белой горой?
– Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмёшь на акселератор!
– Подними правую переднюю ногу, – скомандовал Макосейка Луше.
Луша так и сделала.
– Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь – левую.
Луша послушно проделала всю эту гимнастику.
А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдёт.
– Что же ты стоишь? – вдруг обратился к нему Макосейка. – Ну же! Правой! Теперь – левой!
И – трудно себе представить! – не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и весёлые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Всё это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черёмухи. Черёмуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспенен ной, как будто неведомый великан развёл целую гору мыла и вот-вот начнёт пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами. Из черёмуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
Первой опомнилась Луша.
– Ты смотри, Ивушкин, – сказала она, – мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
– Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: "Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь". Или скажет: "Это ещё пока наукой не доказано". Он всегда так говорит.
– Вот мы и докажем, – сказала Луша.
– Да ведь кто же поверит нам?
– Ладно, Ивушкин, – вернула его к действительности Луша. – Дома оказаться надо сперва. А потом уж и "поверят – не поверят".
Действительно! Что это он, о чём думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасёт он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
Вдруг их внимание привлёк звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет, ни Ивушкин – рукой, ни Луша – мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
– Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, – сказала Луша, потому что поняла, о чём он подумал.
А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна, что без неё им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что всё образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черёмухи.
Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам. Она звала их с папой: "Мужики, париться!" И ещё вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, ещё совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется "уклейка". Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
А Луша вспомнила своё уютное стойло на дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил её щеткой, и было приятно и щекотно, казалось, что хозяин её любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.
– Ивушкин, – сказала Луша печальным голосом, – ты послушай меня. Ты только духом не падай.
– За каким лешим ты мне всё это говоришь?! – завопил Ивушкин в полном отчаянии.
И вдруг рядом трава зашелестела, из неё со вздохом послышались слова:
– Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!
И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого доброго енота.
– Как ты тут оказался, Нотя?! – воскликнул Ивушкин.
– Дружеские чувства, что поделаешь… – вздохнул енот. – Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашёл, если бы не Вихроний. Он мне всё рассказал. Вы хорошие ребята, – добавил он, помолчав. – Светлина так счастлива!
– Недотёпы мы, вот кто, – сказала Луша. – Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам её не во что.
– Я за этим сюда и пришёл, – заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведёрочко на шёлковом шнурке. – Подарок от Ноти, – сказал он скромно. – С ним я к вам и спешил.
– Ну и молодец же ты, Нотя! – обрадовался Ивушкин.
Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.
Черёмуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.
– Хватит верёвочки, как ты думаешь, Ивушкин? – спросила Луша озабоченно.
– А сейчас попробуем.
Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.
– Луш, не хватает!
– А ты не спеши, – сказала Луша. – Спешить – это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.
Ивушкин улёгся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведёрко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студёную весёлую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведёрко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился ещё и второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.
Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.
Глава одиннадцатая.
Сестра Летница