Рассказ изображает один из эпизодов партизанской войны с колчаковщиной в Сибири. Герой рассказа - мальчик Ефимка, случайно попав к партизанам, участвует вместе с ними в борьбе против белых; рассказ написан очень увлекательно и возбуждает в читателях целый ряд революционных мыслей и переживаний; динамичность фабулы и простота языка делают рассказ интересным и доступным детям 10-12 лет.
П. Голубев
Ефимка-партизан
I
Тимошка Карташев, волостной ямщик, только что вернувшийся из Федосеевки, куда он возил милиционера, каждому встречному, захлебываясь, сообщал невероятную новость:
- Слышали? Вчера ночью начисто обчистили федосеевского попа и лавочника Богатырева... лопни мои глаза, не вру, - божился он в подтверждение своих слов. - Попа, было, с собой забрали, да откупился - лошадь свою с тележкой отдал; она у него у церковного старосты стояла... Все верхами... вооруженные... одеты хорошо - в солдатскую форму.
Подробностей было не нужно: всем было понятно, что эти набеги совершают "банды" под видом солдат. Тревожные слухи о большевике Дубкове давно уж лишили спокойствия петуховцев, а последняя новость, сообщенная Тимошкой, еще больше усилила страх взволнованных крестьян. По деревням ходили разноречивые слухи: одни уверяли, что Дубков - бежавший с фронта солдат, который теперь, скрываясь от начальства, занимается грабежами и убийствами, другие, - что Дубков вовсе не грабитель, а честный мужик из Малаховки. Прибыл с фронта, подбивает мужиков восстать на богачей, отобрать у них лишнее и разделить между бедными, чтобы, значит, поровну - "никому не обидно". И в деревне Петуховой, раскинувшейся среди кедрового бора по обеим сторонам таежных речек "Басандайки" и "Песчанки", были такие мужики, которые втайне сочувствовали Дубкову, удивлялись его смелости и одобряли его поступки. Даже называли имена некоторых мужиков из соседних деревень, которые бросали свои хозяйства и уходили к Дубкову.
Особенно трусили богатые...
Тимошкин дядя - Иван Петрович с сыном Ефимкой был на полях, тетка была на огороде, дома оставалась девятилетняя Нюрка, краснощекая, черноглазая с двухгодовалым "ревой" Санькой.
Нюрка сидела у ворот и со слезами на глазах с завистью смотрела на улицу, где у Тимошкиной избы играли девчонки. Мать строго-на-строго запретила ей оставлять дом "пустым" и приказала ей сидеть дома и смотреть за Санькой.
А Нюрке так хотелось поиграть!
Хоть бы Ефимка с тятей скорее вернулись.
- Нюрка, ваши едут! - закричали девчонки. И действительно, из-за угла сперва показалась голова "Пегашки", затем и воз с дровами. На возу сидел Ефимка, а отец шел сзади.
- Нюрка, открой ворота! - крикнул Ефимка.
Нюрка открыла ворота и, когда воз проезжал мимо, посадила Саньку на воз к Ефимке.
- Чего ревела? кто тебя? - участливо спросил Ефимка, заметив слезы на глазах Нюрки.
- Никто, - ответила Нюрка, - мама не пускает...
- Не плачь, завтра на пашню возьмем тебя, - успокоил Ефимка.
- А Санька?
- И Саньку возьмем.
Нюрка улыбнулась, личико повеселело, только две крупные слезинки задержались на ресницах.
Ефимка любил Нюрку, в особенности когда она улыбалась: будто солнышко выглядывало из-за туч, и так весело становилось.
- Нюрка, самовар поставлен? Где мать? - спросил отец.
Нюрка сбегала в избу.
- Поставлен, тятя, скоро закипит!
Вернулась мать.
- А я боялась за вас, - сказала она мужу, - как бы, думаю, лошаденку не отобрали: Дубков-то, говори, и лошадей угоняет.
- Ничего ты, баба, не понимаешь; что он - вор, что ли? За нашего брата стоит... Слышала, сват Федот рассказывал про Ивана Голышева, аксеновского... Дубков ему лошадь с коровой сам привел. Вот, говорит, тебе, поправляйся, будь настоящим крестьянином. А ты говоришь - лошаденку угонит...
- Врут, однако все, - стояла на своем жена, накрывая на стол.
Принесла самовар, нарезала хлеба, поставила чашку с кислым молоком и позвала пить чай.
- Ефимка, Нюрка, садитесь за стол.
Чай пили молча, только дядя Иван после шестого стакана, обтирая градом катившийся пот, шутил:
- Налей еще чепарушечку... люблю с устатка чайку попить.
Не успели вылезти из-за стола, как во двор въехали четыре всадника верхами, хорошо одетые, в солдатской форме, с ружьями за плечами: трое совсем молодые, а один постарше, бородатый.
- Тетка, - сказал бородатый, - молочко найдется или там творожок?.. да самоварчик подогрей... есть хочется.
- Найдется, - испуганно ответила Ефимкина мать и пошла подогревать самовар.
Иван Петрович не то чтобы уж очень испугался, а все-таки потрушивал, - кто их знает, что за солдаты, теперь разве разберешь. Робко спросил:
- Далеко ли, землячки, едете?
- В Богородское, в свою часть.
- Там стоите или на разведке? - не без хитрости задал дядя Иван вопрос.
Бородатый, не задумываясь, ответил:
- На разведке, отец, на разведке.
- Ну, ребята, - скомандовал бородатый своим товарищам, - подзакусим здесь, отдохнем, да и в путь.
Лошадей поставили под навес, попили чаю, закусили и легли в холодок отдохнуть. Через два часа бородатый разбудил своих товарищей, рассчитался за молоко, творог и чай, дал Саньке кусок сахару, потом все сели на коней, выехали со двора и шагом поехали по деревне.
К вечеру Ивана Петровича позвали в волость на собрание обсуждать насчет "бандов" и грабежей.
II
Яркое солнечное утро. Еще рожок пастуха не будил деревни. Было немножко холодновато от утренней свежести и обильной росы. Дядя Иван подмазал телегу и стал запрягать.
Решено было так: Ефимка с Нюркой на Пегашке сейчас поедут, а дядя Иван с Санькой приедет после обеда, на второй лошади.
Ефимка вынес мешок с хлебом, туяс с молоком, посадил Нюрку, и поехали.
Переезжали вброд Басандайку, не глубоко, лошади по колено.
- Как весело! - закричала Нюрка. - Смотри, Ефимка! - и Нюрка указала, как от ног Пегашки летели брызги во все стороны и сверкали на солнце разноцветными огнями.
Проехали деревню, поднялись на горку в кедровник. Пахнуло свежестью и смолой.
- Ох, нынче и шишек будет - захлебывалась от восторга Нюрка. У Ефимки тоже глаза загорелись:
- Вот, Нюрка, мы с тятей сюда и приедем бить шишки... Смотри, какие! И много. Вот только худо, что у нас подбирать-то некому, только мать.
- А я? - с жаром заметила Нюрка.
- Ну, где тебе, это ведь не легко.
У паскотинских ворот нагнали многих деревенских. Все были возбуждены вчерашним происшествием с попом.
- Говорят, сам Дубков, - услыхал Ефимка, обгоняя своего крестного, едущего шагом.
- Ефимка, кто такой Дубков? - спросила любопытная Нюрка, - разбойник, он всех режет?
- Тятя вчера вечером говорил, - таинственно посвящал Ефимка Нюрку, - на собрании сказывали, что это главарь шайки.
- Какой главарь, какой шайки - деревянной? - наивно удивлялась и не понимала Нюрка.
- Ну, значит, самый старший, это главарь и есть, а все остальные разбойники - шайкой называются, ну, которые обчищают, как попа федосеевского третьеводни.
- Сказывали, что бумага получена из города: кто Дубкова поймает живого, тому тыщу рублей награды, а кто мертвого - полтыщи.
- За мертвого меньше?! - удивилась Нюрка.
- Ну, знамо, меньше: что из него, из мертвого-то: закопать в яму, да и все, а живой-то все-таки...
- А тятя наш может его поймать? Вот бы хорошо, - замечтала Нюрка, - тогда бы платок красный мне купили и кренделей связку...
- Дура! Тятя?! Его, говорят, никто не может поймать. Целое войско не может, а ты - тятя! Нет, уж лучше бы и не встречаться с ним.
- Ой, страшно, - съежилась Нюрка, - у него, наверное, Ефимка, в каждой руке по ножу, а глаза страшнущие, страшнущие...
Нюрка запахнулась плотнее в кафтан и прижалась к Ефимке:
- Боюсь я!
- Ну, ребятишек-то он наверно не тронет, что ему ребята-то.
Подъехали к избушке на пашне. Ефимка выпряг лошадь, наладил постромки, запряг Пегашку в борону и стал боронить полосу. Нюрка убежала искать кислицу и рвать цветы.
Отец все не ехал. Солнце высоко. Ефимка уморился. Отстегнул постромки, пустил лошадь на траву, а сам лег под телегу отдохнуть. Глаза слипаются, сном так и давит. Нюрка где-то порхала, как бабочка, и только сквозь дремоту Ефимка слышал, что тонкий ее голосок звенел, как колокольчик:
Я на реченьку ходила,
платок алый опустила;
мой платочек аленький
да подарок маменькин.
- Как жаворонок заливается, - улыбнулся Ефимка и сладко зевнул.
Потом сквозь сон слышал какой-то мужской голос, и пред глазами его предстали вчерашние всадники.
"Что это мне видится все", - подумал Ефимка и приподнял голову.
"Да и впрямь это вчерашние, а может быть, только похожие. Нюрку о чем-то спрашивают".
Ефимка только слышал последние слова Нюрки:
- Тяти нет, Ефимка только, брат мой; вон там отдыхает.
Ефимка встал и пошел к всадникам.
- Чьи это поля, паренек? - спросил бородатый.
- Петуховские, а дальше витебские, а туда вот - басандайские, - указал Ефимка к востоку, - там и железная дорога проходит.
- А знаешь ты заимку Кондаковых? - спросил бородатый.
- Знаю!
- А далеко это?
- Нет, верст семь, больше не будет. Вот как выедете на дорогу и направо, а там свернете на тропинку, лесом - прямо на пасеку и выедете.
- Вы Дубкова ловите? - не утерпела Нюрка.
Бородатый посмотрел на нее сердито, потом улыбнулся и уж весело сказал:
- Да, да, его, окаянного! - и все засмеялись.
- Вам его не поймать, Ефимка говорит, что целое войско не может поймать, - не унималась Нюрка
- Какой Ефимка?
- А вот, наш Ефимка, - и Нюрка указала на брата.
- Ну, много твой Ефимка знает. Как еще поймаем-то и руки ему веревочкой свяжем и к начальству представим. Ха, ха, ха, - засмеялся бородатый.
- И тыщу получите? - бойко трещала Нюрка.
- Какую тыщу? - удивился бородатый.
- А за Дубкова... кто поймает живого - тыщу, а за мертвого - полтыщи... бумага из города пришла, чтоб ловили.
Всадники переглянулись, бородатый подмигнул своим.
- А Дубков был в вашей деревне? - обратился бородатый к Ефимке, - его кто-нибудь знает?
- Нет, не был, а то бы всю деревню перерезал. Да его, сказывают, и узнать нельзя: то бабой нарядится, то мужиком, то с бородой, то без бороды.
- Ну, мы-то узнаем, если и бабой нарядится, - весело сказал бородатый, - от нас не уйдет. Ну, товарищи, подзакусим здесь, у этих молодых хозяев, уж ребята-то больно хороши, - и бородатый потрепал Ефимку по плечу.
- Сколько годов-то?
- Двенадцать, - ответил Ефим.
- А ей? - указал на Нюрку бородатый.
- Десятый.
- Давай-ка, Ефим, чайник-то! - обратился один из всадников.
Вскипятили чай и сели все в кружок. Бородатый достал из сумки сахар, баранки, булки, мясо жареное.
- Ешьте, ребята, досыта.
Нюрка, любившая больше всего на свете баранки, принялась уписывать их за обе щеки; Ефимка держался степеннее.
Все ели молча, бородатый что-то обдумывал.
Напились чаю. Солдаты собрали остатки еды в сумки и сели на коней.
- Ну, Ефимка, ты нас должен проводить до Кондаковской заимки, - твердо сказал бородатый.
Ефимка перепугался, не зная, что ответить.
- И я с Ефимкой! - заявила Нюрка.
- Ну, ладно, - сказал бородатый, - оба поедете.
- Запрягай живо!
Ефимка мигом запряг Пегашку в телегу и поехал впереди.
- Нюрка, ты не боишься? - тихо спросил Ефимка сестру.
- Нет, - тряхнула головой Нюрка, - они добрые: кренделей дали.
- Ты беги-ка, Нюрка, домой, найдешь дорогу-то, - тихонько советовал Ефимка Нюрке. - Вот сейчас будет торная дорога, прямо по ней и беги. Тяте скажи, что я с солдатами уехал до Кондаков; я к вечеру вернусь.
- Ну, ладно, - согласилась Нюрка и спрыгнула с телеги.
- Прощайте, дяденьки, спасибо за крендели.
- Куда это? - загородил дорогу бородатый.
- А домой, тяте сказать, а то он искать будет, - бойко ответила Нюрка.
- Ну, хорошо, беги, беги, да смотри, не заблудись. Тяте скажи, что Ефимка к вечеру приедет, а может быть, и все вместе к вам приедем.
- Натко вот еще крендельков, погрызи дорогой. Да скажи, чтоб Дубкова хорошенько подстерегали, а мы на него здесь будем нажимать. Не уйдет тогда! - шутил бородатый.
Нюрка, получив связку кренделей, вспорхнула, как мотылек, и исчезла за поворотом, только издали звенело:
- Ефимка, приезжай скорее!
III
Пегашка плохо шел по непросохшей еще дороге. Оказалось, что через Басандайку не был исправлен мост, пришлось ехать вброд. Басандайка, таежная речка, недовольно ворчала на коряжины и бурелом, мешавшие ей весело бежать средь тенистых и душистых от кустов смородины берегов. Сквозь редеющий лес было видно зарево заката.
"Как будто в лесу горит, - подумал Ефимка, - красиво и страшно".
Из болот и речки поднимался пар, - чувствовались сырость и холод. Стемнело, когда подъехали к воротам заимки Кондакова.
Цепная собака с хриплым лаем бежала из глубины двора, звеня цепью на проволоке.
- Кто там? - послышалось из темноты. - Мильтон, назад! - сердито крикнул голос у самой калитки. - Кто?
- Это я, дядя Степан, из Петуховой солдат привез, - сказал Ефимка.
- Каких солдат?
Калитка отворилась, и Ефимка увидал большую фигуру дяди Степана в большой бараньей шапке, с ружьем в руках.
- Нам ночлег пятерым с лошадьми, - твердо сказал бородатый, - и самовар!
Дядя Степан опешил: голос был властный, и не подчиниться ему было нельзя.
- Откуда вы, братцы? - робко спросил дядя Степан.
- Из Тайги. Погоня за Дубковым.
- A-а, пожалуйте, пожалуйте, очень рад... Такого страху нагнал тут, окаянный... Боимся... Как сумерки, так и на запор. Слышали, федосеевского-то попа... начисто. К нам третьего дня подходили дьяволы, да я зарядов десять выпустил, ушли.
Дядя Степан, привязав Мильтона, крикнул в окошко:
- Лукерья, самовар!
И стал помогать убирать лошадей.
Выпрягли Пегашку, задали всем лошадям сена и пошли в хату.
В горнице было чисто, пол был застлан широкими шерстяными половиками, на окнах белые занавески, цветы большие в переднем углу и на столах белые скатерти.
- Житья не стало от этих проклятых банд, - толковал дядя Степан.
- А вас трогали? - как-то по-серьезному спросил бородатый, и Ефимке показалось, что у бородатого глаза сделались злые.
- Да нет, пока еще миловали, а так, по суседям; да слышно, и до нас добираются.
Лукерья Ивановна, как ее звал дядя Степан, внесла самовар, калачей, молока, сметаны, меду сотового.
- Кушайте на доброе здоровье, не стесняйтесь... свое все, - ласково угощала она.
- Ты чей парень? - спросил дядя Степан Ефимку.
- Ивана Колесника, - ответил Ефим.
- A-а, чтой-то я тебя не узнал. Ну, у вас как Дубкова-то ждут?
- Да-а! Поп вчера на собрании говорил, что караул нужно установить, и кто первый увидит разбойников или услышит, что идут, бить в набат, как на пожар.
- Поп шибко боится... сундуки и лошади стоят у дяди Силантия: все, говорит, не сразу по миру пустит.
- Ну, теперь спать, - вставая заявил бородатый. - Ты, Ефимка, ложись здесь, а нас проводи, хозяин, на сеновал, вольготнее там нашему брату.
Лукерья Ивановна убрала со стола, погасила огонь за пологом и скоро захрапела.
Ефимка долго не мог заснуть, ворочался, все думал, что его дома ждут и беспокоятся. Сон брал свое, - и Ефимка заснул тревожным сном. То снилось, что отец его больной, худой, закидывает с крестным невод в омуте Песчанки, а мать ходит по берегу, да благим матом ревет, волосы распущены. Нюрка тут стоит, а слезы у ней так и текут... "Кто-то утонул, видно, - соображает Ефимка, - неужели Санька", а кругом бабы, ребята, девчонки.
- Чего это Клавдия-то ревет? - слышит Ефимка разговор среди баб.
- Ефимка, слышь, утонул, вот и ищут.
- Ах ты, грех какой случился... Так уж видно греху быть, - сердобольно жалели старухи.
- Тятя! Нюрка! - хочет крикнуть Ефимка, - я живой, - но язык не поворачивается: хочет подойти ближе, ноги не действуют.
"Что это со мной?" - думает Ефимка и проснулся. Темно в горнице, только из-за занавеси слышно, как храпит Лукерья Ивановна.
Ефимка закрылся одеялом с головой; какой-то разговор где-то... и какой-то голос, знакомый, знакомый, говорит так твердо, сердито.
- Ты знаешь меня? Я - Дубков!
Ефимка чувствует, как у него шевелятся волосы, а голос продолжал более твердо:
- Похож я на разбойника, а? Похож на грабителя, а? Кулачье проклятое!! Ведь с тобой следовало бы поступить в два счета раз, два и - конец! Понял? Я ведь не зверь, а человек... За правду стою! Понимаешь ты, иродова душа, настоящую правду? Запряжешь коней... муки нагреби кулей десять, сала... меду... а сам до восхода солнца сиди тут.
Где-то брякали ключами, а знакомый голос все гудел:
- Запомни: Дубков, сам Дубков у тебя был в гостях... За честь должен считать
Голос будто ближе... Лицо какое-то видно: стал Ефимка всматриваться - отец.
- Фу, ты, - вздохнул облегченно Ефимка и проснулся.
"Какой страшный сон! К чему это Дубков приснился?" - подумал Ефимка, вытирая со лба холодный пот.
На дворе разговаривали, смеялись, лошади ржали. В горницу вошел бородатый.
- Ты проснулся, Ефим, вот хорошо. Вставай, проводишь нас до Куташовой. Твой Пегашка пусть отдохнет... Дядя Степан своих нам даст коней, провиант надо везти.
Ефимка вскочил, быстро оделся и вышел.
На дворе стояли две запряженные в телеги лошади с увязанными возами.
- На переднюю садись, - скомандовал бородатый.
Ефим залез на воз.
- Трогай!
Ефим дернул вожжами и выехал из двора. Ни Мильтона, ни дяди Степана во дворе не было,
"Почему дядя Степан не провожает?" - мелькнуло в голове Ефима, но, не придав этому серьезного значения, успокоился.
Первое время бородатый ехал впереди, а трое сзади.