- Я не люблю, когда меня заставляют. Хор - это не уроки. Это добровольное дело.
Анна Викторовна снова колыхнулась у двери:
- Добровольное для тех, у кого сознательная дисциплина. А для тех, кто не дорос до неё, мы применяем добровольно-обязательный метод.
- Как у кошки с воробьём, - сказал с задней парты Климов.
- Что-что? - Анна Викторовна устремила в глубину класса настороженный взгляд. - Ну-ка объясни.
Климов охотно объяснил:
- Кошка поймала воробья и говорит: "С чем тебя есть? С уксусом или сметаной? Выбирай добровольно…"
- Ну-ка поднимись, юморист, - потребовала Анна Викторовна.
Климов поднялся, и все засмеялись. Если он вставал, всегда возникало веселье: такая мачта вырастала над партой.
- Как его фамилия? - обратилась директорша к Еве Петровне.
- Климов, - сказала та. И в голосе её слышалось: "Это всем известный Климов, который может лишь паясничать и ни на что серьёзное не способен".
- Завтра ко мне с отцом, - распорядилась Анна Викторовна.
Класс притих. Отец Климова в прошлом году разбился в автомобиле. Климов слегка побледнел, но ответил прежним тоном:
- Никак невозможно. Отца нет.
- В таком случае с матерью, - не дрогнув, потребовала Анна Викторовна.
- Тоже невозможно. Она в командировке.
- С кем же ты живёшь?
- С бабушкой, - вздохнул Климов.
- Вот и прекрасно…
- А бабушке восемьдесят два года, - поспешно предупредил Климов. - Она уже не боится директоров.
- И ты, видимо, тоже? - язвительно поинтересовалась Анна Викторовна.
Климов сокрушённо покивал:
- Мама говорит: я весь в бабушку.
- "Неуд" по поведению за всю неделю, - распорядилась директор. - Ева Петровна, не забудьте.
Та покачала головой и укоризненно посмотрела на Климова: "Вот, видишь, достукался. Жаль, но сам виноват".
Раздался звонок с шестого урока. Анна Викторовна досадливо поморщилась.
- Ева Петровна, у меня совещание. Разберитесь сами. Особенно с этим… - Она посмотрела на Кирилла. - Как его фамилия?
- Векшин… И знаете, Анна Викторовна, он все годы был вполне нормальным учеником. Не могу понять, когда у него это началось…
- Наверное, когда начал сооружать свою причёску, - заметила директорша. - Ишь, отрастил, ушей не видать! Чтобы сегодня же остриг свои космы!
- Не космы, а волосы, - негромко сказал Кирилл. - Все так носят. У других ещё длиннее…
- Будем рассуждать? Ева Петровна, завтра в школу с такой причёской не пускать!.. А впрочем… - Она словно спохватилась. - Там, где он скоро окажется, его остригут как надо.
С этими словами Анна Викторовна покинула класс.
Все шумно встали и сели.
- Коробов, Самойлов, Сушко, Векшин! Я вам садиться не разрешала!
- Ноги, что ли, железные? - пробурчал Валерка Самойлов.
- Ноги?! - неожиданно воскликнула Ева Петровна. - А мои нервы? Они железные? На что я потратила два года?! Такой позор! Пятно на всю школу!
Ребята запереглядывались. Бегство с репетиций хора было делом обычным. Какое тут пятно?
- А что случилось, Ева Петровна? - преданным голосом спросила Элька Мякишева.
Ева Петровна медленно обвела глазами класс.
- Что случилось? То, что в учительском гардеробе, где укрывались наши "любители свободы", у студентки-практикантки исчез кошелёк со стипендией.
Девчонки охнули.
Интересно, что Кирилл ничего не почувствовал: ни обиды, ни страха, ни растерянности. В первую секунду просто подумал: "Вот так история!" Потом ему стало смешно. Он сказал со смехом:
- Вот это да! Значит, мы воры?
- Ты напрасно веселишься. И напрасно говоришь во множественном числе. Имей в виду: ты единственный, кто не стал показывать дежурному учителю свои карманы.
Вся обида и вся злость снова прихлынули к Кириллу.
- Какое он имеет право обыскивать? Ещё портфель отобрал!
- Александр Викентьевич не отбирал, а потребовал отдать.
- А я не отдал! Тогда он вырвал! Да ещё в карманы полез!
- Ты считаешь, что только вам позволено лазить по чужим карманам? - в упор спросила Ева Петровна.
Кирилл сжал зубы. Сперва захотелось завопить от бешенства. А потом по привычке защекотало в горле. "Зелёный павиан Джимми, - торопливо подумал Кирилл. - Где ты, миленький? Помоги".
В это время Валерка Самойлов громко сказал:
- Да ничего он не брал. И мы не брали! Зачем зря-то…
- Про вас я пока не говорю. Сейчас разговор о Векшине. Кстати, залезть в карман можно незаметно…
Кирилл мысленно улыбнулся зелёному павиану: "Спасибо, что помог". Ещё сипловато, но уже твёрдо он сказал:
- Я, пожалуй, сяду. Не обязательно стоять, чтобы слушать оскорбления.
- Сядь, - скучным голосом ответила Ева Петровна. - Школьные правила не для тебя. Но сидя или стоя, а отвечать за свои дела придётся.
Кирилл сел и стал смотреть в окно.
- Он сидит, а мы стоим, - высказался в пространство Серёга Коробов.
- Что ж, садитесь и вы… Позор! Были гордостью школы, лучший тимуровский отряд, правофланговый! Должны помогать людям, а вы… Девушка первый раз пришла на практику, и сразу ей такой сюрприз! Вы знаете, что такое для студентки стипендия? Она должна целый месяц жить на эти сорок рублей!.. Если бы вы видели, как она плакала в учительской…
"А правда, неужели нашёлся такой гад и украл? - подумал Кирилл. - А может быть, сама потеряла?"
Он хотел уже высказать эту мысль, но сдержался. Получится, будто он оправдывается.
И вдруг заговорил маленький Кубышкин:
- А Сан Викентич как успел узнать, что кошелёк украли? Он же внизу дежурил, а не в учительской.
В классе опять на всякий случай засмеялись.
- Он ничего и не знал! - сердито разъяснила Ева Петровна. - Он просто задержал нарушителей, которые были там, где им не положено быть. И оказалось, что не зря. Через несколько минут стало известно про кошелёк.
- Если не знал, зачем полез с обыском? - хмуро спросил Кирилл.
- Не полез, а попросил показать карманы. Потому что были уже грустные случаи, когда пропадали деньги и вещи. И никто не может терпеть, чтобы этот позор продолжался!
- Пусть отдаст портфель, - упрямо сказал Кирилл. - Никто не имеет права отбирать чужие вещи.
- Я и не отбирала. Разбирайся с Александром Викентьевичем. Найди после собрания и разговаривай.
- Он отобрал, а я должен за ним ходить?
Ева Петровна утомлённо села за стол.
- Это старый трюк, - печально сказала она. - За наглым поведением прятать свою вину.
"Вину…" - повторил про себя Кирилл. И до него наконец дошло. Дошло полностью, что всё это всерьёз. Абсолютно всерьёз.
Он взялся за парту, встать хотел, но не встал, а только в упор глянул на Еву Петровну.
- Значит, вы в самом деле думаете, что я вор?
Она отвела глаза. Но сказала:
- Ты сам заставляешь думать так. Твоё поведение… Существует логика. Понимаешь, ло-ги-ка. Законы здравых рассуждений. Суди сам: кроме вас, там никого не было. Карманы показывать ты не стал. Значит, испугался?
- Не испугался, а противно.
- Ах, противно… Другие могут, а у тебя тонкое воспитание.
В классе опять кто-то захихикал. Но Валерка Самойлов сказал:
- Я бы тоже не дал, но растерялся.
- Помолчи!
- Пусть отдадут портфель, - бесцветным голосом повторил Кирилл.
- Ты как попугай! Я сказала: объясняйся с Александром Викентьевичем. Без объяснений он всё равно не пустит тебя на свои уроки.
- Пусть, - сказал Кирилл. Александр Викентьевич преподавал семиклассникам черчение, которое Кирилл всем сердцем невзлюбил с первого дня.
- Не имеет права не пускать, - сказал Климов. - У нас всеобуч.
- Права-то вы знаете, а вот обязанности…
И Ева Петровна принялась подробно объяснять про обязанности школьников, которые неразрывно связаны с правами. Получалось, что обязанностей две: хорошо учиться и беспрекословно слушаться старших. Права были те же самые: учиться и слушаться.
У Евы Петровны было худое лицо, морщинистое, но не старое. На лице странным образом смешивались утомлённая разочарованность и энергия. Так было всегда. Ева Петровна словно давала понять: "Я знаю, как мало меня ценят, как неблагодарны дети, но свой долг я буду выполнять до конца, изо всех сил и без жалоб". И она выполняла. Классным руководителем она стала, когда ребята были пятиклассниками. До этого, в четвёртом классе, сменилось три руководителя. Тринадцать мальчишек и двадцать четыре девчонки представляли собой, по словам завуча Нины Васильевны, "развинченную толпу". Ева Петровна заявила, что не потерпит анархии, и если уж она берётся за дело, то создаст из этой толпы здоровый пионерский коллектив.
За год она добилась, что отряд стал считаться передовым. Сама составляла планы тимуровского шефства над окрестными пенсионерами, руководила репетициями смотров строя и песни, ревностно следила, чтобы все выполняли нормы сбора макулатуры. Нерадивых обсуждали на собраниях, которые назывались пионерскими. Ева Петровна говорила, что все вопросы должны обсуждаться коллективом и от коллектива ничего нельзя скрывать.
Фамилия у Евы Петровны была Красовская, поэтому, когда класс ещё не был передовым, ей придумали прозвище Евица-красавица. Потом прозвище забылось, но время от времени отдельные несознательные и нетипичные личности, вроде Климова, вспоминали его. Вот и сейчас Кирилл слышал, как длинный Климов сзади почти беззвучно напевает на мотив хора из "Евгения Онегина":
Евица-красавица, душенька-подруженька,
Отпусти нас, милая, ты домой голодненьких…
Есть в самом деле хотелось, сидели без обеда. Столовая в первые дни учебного года не работала, а в буфете была такая толкучка, что лучше и не соваться. Кирилл, правда, попробовал на предпоследней перемене, но раздумал и отдал двадцать копеек Петьке Чиркову, который признался, что вот-вот помрёт от голода…
- А зачем сидим? - вдруг спросил Климов.
- Ждём, - сообщила Ева Петровна. - Ждём, когда кто-нибудь из этих четверых признается или расскажет, как было дело.
- А если не признается?
- Тогда… очевидно, придётся вызывать милицию.
- Так давайте вызывать, - предложил Кирилл.
- Правильно, - поддержал Кубышкин. - А то кушать хочется.
- Тебе полезно похудеть, - сказала Ева Петровна и опять заговорила о пятне, которое легло на тимуровский правофланговый отряд и школу. Потом подняла Женьку Черепанову и велела высказать своё мнение. Женька была бессменная председательница совета отряда. Она встала и начала говорить, что те, кто совершил этот безобразный поступок, опозорили класс и должны признаться, если они ещё хоть капельку дорожат званием пионера. А если Кирилл Векшин ни в чём не виноват, то ему надо вести себя не так, а воспитанно…
Кирилл смотрел на Черепанову без всякой злости. Женька говорила те самые слова, которые принято говорить на собраниях, когда кого-нибудь обсуждают.
Женька была красивая, и Кирилл смотрел на неё с удовольствием. Он не испытывал к Черепановой никаких чувств, но глядеть на неё было приятно: как на красивую открытку или статуэтку. Почти все девчонки за лето вымахали в высоту, стали больше мальчишек (Кубышкин презрительно сказал: "Во, лошади. Теперь им на танцах десятиклассников подавай"), а Женька осталась прежней. Она была невысокая, стройненькая, с мальчишечьей русой причёской и длинными серыми глазами.
- …А Векшин вообще всех нас удивляет. Это кошмар какой-то, - закончила Черепанова свою речь и бросила на Кирилла очень осуждающий взгляд.
- Дура, - полушёпотом сказал Кирилл.
- Сам, - так же ответила Женька.
Кирилл перестал слушать и повернулся к окну.
По другой стороне улицы брела послушная вереница детсадовских малышей в пёстрых маечках и трусиках, в белых панамках. Впереди шла одна воспитательница, позади другая. Ребятишки - наверное, младшая группа. Трёхлетние пацанята.
Кирилл подумал, что он будет в десятом классе, когда Антошка станет вон таким. И, как всегда при мысли об Антошке, толкнулась в нём упругая тёплая радость.
Что бы ни случилось, какие бы горести ни подкараулили Кирилла, всё равно есть у него братишка. Круглощёкий, улыбчивый, славный Антошка…
Конечно, бывает всякое: иногда почитать хочется, а он вопит; надо бежать к Деду, готовить паруса, а ты отправляешься в молочную кухню за Антошкиным обедом… Но, боже мой, как всё-таки здорово, что он есть на свете - настоящий родной братик! Как он смотрит на Кирилла, как слушает песни…
А между прочим, на кухню и сегодня надо бежать. И скоро… Кирилл встал и взглянул на большие часы за окном - они висели на столбе у сквера.
- Что, Векшин? Ты всё-таки решил признаться? - спросила Ева Петровна почти благосклонно.
- В чём? - удивился Кирилл.
- Что значит "в чём"? В том… что я сказала: "Пусть встанет тот, кто виноват".
- Извините, я не слышал, - холодно сказал Кирилл.
- А, ну конечно! Слова классного руководителя для тебя пустой звук. Тогда с какой стати ты поднялся?
- Чтобы на часы взглянуть, вон там на улице.
- Смотреть на часы бесполезно, - сообщила Ева Петровна уже не Кириллу, а классу. - Сидеть будем, пока не выясним.
- Я сидеть не буду, - спокойно сказал Кирилл. Он и в самом деле был сейчас спокоен. Только глубоко внутри дрожала тугими струнками сдержанная злость. Уже не обида, а просто злость.
- Бу-удешь, голубчик…
- Не буду. Мне в молочную кухню надо идти за питанием для брата. Его в четыре часа кормить полагается.
- Ты опять лжёшь, - утомлённо произнесла Ева Петровна. - Если бы ты ходил в эту кухню, мама дала бы тебе записку и тебя бы никто не стал задерживать на репетициях. А ты прятался, чтобы не ходить на хор.
- Потому что дело не в кухне. На хор я бы и так не пошёл.
- Из ложного принципа и глупого упрямства.
- Мне надо идти, - сказал Кирилл. - Серёга, выпусти.
Серёга Коробов выбрался из-за парты, освобождая проход. Класс наблюдал за Кириллом с молчаливым интересом. Кирилл пошёл к двери.
- Какой нахальный! - громким шёпотом сказала Элька Мякишева.
Ева Петровна встала у порога.
- Имей в виду, Векшин, если ты попытаешься уйти, я сообщу директору… что для тебя, оказывается, не писаны никакие школьные правила.
Кирилл остановился перед ней.
- Они для Антошки не писаны, - сказал он с ощущением полной и радостной правоты. - Разве есть правила, чтобы трёхмесячного малыша морить голодом? Он, пожалуй, покажет правила… Разрешите, пожалуйста, пройти.
Ева Петровна хотела что-то сказать, открыла рот… и посторонилась.
Когда Кирилл был уже в коридоре, он услышал:
- За портфелем пусть явится отец.
Кирилл обернулся.
- Он бы и так пришёл, если надо. Зачем портфель? Как выкуп, что ли?
- Вот именно! Для гарантии. Если я не дозвонюсь.
"Звони, звони", - сумрачно подумал Кирилл. Дома телефон не работал второй день: ремонтировали кабель, а на работе у отца недавно сменили номер.
Внизу, у самого выхода, Кирилл встретил Зою Алексеевну, которая учила его в младших классах. Он улыбнулся и приготовился сказать: "Здрасте, Зоя Алексеевна". И вдруг увидел, что она смотрит на него странно. Без обычной улыбки.
- Кирюша… Что с тобой случилось?
Она смотрела так, словно у неё что-то сильно болело. Или не у неё? Кирилл вдруг отчётливо вспомнил, как в третьем классе, в весеннем походе, она с таким же лицом бинтовала Петьке Чиркову разбитый локоть.
- Что, Зоя Алексеевна? - спросил он, уже догадываясь и всё-таки не веря.
- Мне Анна Викторовна рассказала… Кирюша, неужели это правда?
Кирилл быстро глянул ей в доброе, почти старушечье лицо и сразу опустил глаза. Переглотнул. Оказывается, спокойствие в нём было очень хрупкое. Как тонюсенькая стеклянная стенка. Сейчас лопнет эта стенка - и вся горечь, вся обида, накопившаяся в классе, рванётся слезами. Как вода из разбитого аквариума.
"Зелёный павиан Джимми…"
Он поднял опять глаза, не побоялся, хотя они были уже мокрыми. Пускай! Зоя Алексеевна видала и не такое.
А она… Она, видимо, поняла этот взгляд совсем не так.
- Кирюша! Как же ты мог? Ты хотя бы признался? Если это первый раз, тебя простят.
Это было уже слишком, и зелёный Джимми не мог тут помочь. Кирилл закусил губу.
- Я признаюсь, - сказал он с трудом. - Сейчас… Вот в чём… Зоя Алексеевна, мы вам всё на свете доверяли. Мы вас так любили…
Она закивала, глядя на Кирилла добрыми глазами.
- И я вас… - произнёс он сипло. - Лучше вас никого для меня в школе не было.
Она всё кивала и, видимо, чего-то ждала. Но Кирилл молчал.
- Вот видишь, - проговорила Зоя Алексеевна. - Вот видишь, Кирюша. А теперь…
- А теперь вы меня предали, - тихо сказал Кирилл.
И побежал к двери.
Глава 3
Про зелёного павиана Кирилл узнал от Деда. А с Дедом он познакомился зимой. Кирилл точно помнил, когда это случилось: двенадцатого февраля в пятьдесят пять минут второго. Если бы всерьёз отвечать на вопрос Евы Петровны о Кирилле, "когда это началось", можно было бы твёрдо назвать дату и час.
Падал мягкий снег, который щекочет лицо и тает на губах, оставляя запах лыжни и зимнего леса. Зима шла к концу, но было похоже на Новый год.
Кирилл сидел в сквере напротив булочной и ждал, когда кончится перерыв. Раньше магазин работал по воскресеньям без перерыва, а сегодня - пожалуйста: закрыто на обед! Ждать надо целых пятнадцать минут.
Кирилл не двигался. Ему пришло в голову провести опыт: узнать, сильно ли заснежит человека, если он просидит неподвижно четверть часа. Может быть, поверх шапки вырастет снежная папаха, на коленях - белые подушки, а на плечах пышный воротник? И прохожие будут думать, что вот сидит мальчишка, завороженный снежной королевой…
Но просидеть так все пятнадцать минут Кириллу не удалось. Неожиданно он услышал сухой звук - будто наступили на пустой спичечный коробок. Осторожно, чтобы не стряхнуть снег, Кирилл повернул голову.
Курчавый парень лет двадцати надел на объектив "Зенита" крышку, сдул с аппарата снежинки и неторопливо застегнул футляр. Потом встретился с Кириллом глазами и улыбнулся.
Он не понравился Кириллу. Близко сидящие тёмные глаза были какими-то чересчур острыми, пёстрая поролоновая куртка - крикливо модной, а улыбка показалась высокомерной. К тому же Кирилл не любил тех, кто ходит зимой с открытой головой, считал это пижонством. А фотограф был без шапки, и снег запутывался в его чёрной кудрявой шевелюре.
- Зачем вы меня сфотографировали? - спросил Кирилл негромко, но довольно придирчивым тоном.
Курчавый фотограф ещё раз улыбнулся и объяснил:
- Ты хорошо вписываешься в пейзаж. Кругом снег, и ты тоже заснеженный. Завороженный, будто в сказке.
Это показалось Кириллу совсем обидным: парень словно без спросу прочитал его мысли. Кирилл сказал:
- Значит, я деталь пейзажа… Вроде пенька или коряги…
- Да вовсе нет! - энергично запротестовал фотограф. - Пенек, он - мёртвый. А человек оживляет пейзаж, смысл придаёт.