- Это пока вместо машины, - серьёзно сказал отец. - Сгодится на ближайшие годы?
Кирилл нежно сказал:
- Лошадка моя… Да он в тысячу раз лучше машины.
Глава 5
Велосипед, как хорошая лошадь, требует ухода. Например, лошади надо время от времени менять подковы, а велосипеду заклеивать камеры. Этой работой Кирилл и занялся, вернувшись из школы в тот злополучный день, когда случилась история с кошельком. Мама ушла, а Кирилл снял с велосипеда шины…
Антошка вёл себя благородно: тихо посапывал и смотрел свои младенческие сны. Но когда Кирилл поставил на место заднее колесо и подтянул конуса, Антошка, видимо, решил, что не стоит слишком баловать братца. Завозился и захныкал.
Кирилл мягко подскочил к деревянной кроватке, катнул её туда-сюда и замурлыкал песню про серого кота. Антошка ещё раз хныкнул нерешительно и опять засопел.
И в это время раздался длинный звонок.
Кирилл тихо помянул чёрта и прыгнул в переднюю. Распахнул дверь. На пороге стояла Женька Черепанова.
Она уже переоделась после школы и была теперь этакая принцесса в жёлтом мини-платьице, розовых гольфах и бантиках. Подумаешь, воздушное создание…
- Трезвонишь, как на пожаре, - злым шёпотом сказал Кирилл. - Ребёнок в доме.
- Ой, прости, пожалуйста, я забыла.
Кирилл молча пошёл в комнату. Женька двинулась за ним.
- Пыль с улицы можно бы и не таскать в комнату, - заметил Кирилл.
Черепанова стала торопливо расстегивать белые сандалетки. Потом осторожно, словно кошка на горячую железную крышу, ступила розовыми гольфами на колючую циновку из морской травы. Сразу видно, не ходила босиком девочка.
Проснувшийся Антошка не ревел, но и спать не собирался. Пускал пузыри и беззвучно улыбался с видом полностью счастливого человека. Женька на цыпочках подошла следом за Кириллом.
- Ой, какой хорошенький…
Хорошенький Антошка деловито распинал пелёнки и выдал крутую прозрачную струю. Женька неловко хихикнула.
- Салют наций, - сказал Кирилл. - В честь прибытия её высочества Евгении Черепановой с официальным визитом… Ну-ка подвинься, пелёнки буду менять.
- Может быть, тебе помочь? - нерешительно спросила она.
- Может быть, ты умеешь? - ехидно сказал Кирилл.
Он перетащил Антошку на тахту, убрал всё мокрое, взял из стопки на тумбочке сухие пелёнки. Антошка терпеливо переносил "переодевание".
- С чем пожаловала, мадемуазель Черепанова? - поинтересовался Кирилл. - Впрочем, ясно: донос на гетмана-злодея Петру Евгеньичу от Кочубея. То есть от Евицы-красавицы. "Товарищ Векшин, пожалуйте в школу, ваш сын ведёт себя безобразно…"
- С тобой, Кирилл, в самом деле что-то неладно, - гордо произнесла Черепанова.
- Переходный возраст. Мальчик превращается в юношу.
- В грубияна ты превращаешься…
- В грубияна - это что, - печально отозвался Кирилл. - Дело хуже. Воровать начал!
После этого Женька долго молчала. Кирилл перетащил Антошку в кроватку.
Женька наконец сказала:
- А ты… почему дома? Сам говорил, что на кухню пойдёшь.
- Ах какая неприятность! Мы думали, Кирилла нет, а родители на месте. Вот бы мы расписали им все его преступления!.. А мама возьми да скажи: "Посиди, Кирилл, с братиком, я сама схожу…" И всё ходит где-то, хо-одит… Женьку ждать она не стала-а… А наш папа на заво-оде. У него конец кварта-ала-а…
Последние, так удачно сложившиеся фразы Кирилл протянул на мотив песенки о мишке, у которого оторвали лапу. Дело в том, что Антошка проявил твёрдое намерение завопить.
Удивлённая Женька примолкла, а Кирилл негромко, но со вкусом спел Антошке про Каховку. Потом "От улыбки хмурый день светлей". Затем "Старого барабанщика". Женьки он не стеснялся. Всё равно ему, есть она тут или нет.
Антошка опять задремал. Женька этим воспользовалась и прошептала:
- Ты хорошо поёшь…
Антошка подозрительно зашевелился.
- Иди-ка ты в другую комнату, - тихонько, но сурово предложил Кирилл. - Сиди там и жди, если хочешь, родителей. Только зря. Мама и так позвонит отцу с автомата, я ей всё рассказал. А отец с работы зайдёт в школу.
Женька послушно направилась к двери, но с порога обиженно сообщила:
- Если хочешь знать, я не ябедничать пришла. Просто Ева Петровна сказала: если родители не пойдут, пусть Векшин сам явится за своим портфелем.
- Уже бегу. Изо всех сил.
- Теперь-то уж ни к чему, раз твой папа зайдёт…
Кирилл с сомнением посмотрел на Женьку.
- Ты думаешь, папа потащит мой портфель?
- А… не понесёт?
Кирилл пожал плечами:
- У него, по-моему, свой тяжёлый.
- А что ты будешь делать?
- Ничего не буду, - честно сказал Кирилл. - Пусть Александр Викентьевич делает. Он ведь отобрал.
Женька долго и недоверчиво смотрела на Кирилла. Потом открыла рот, но Кирилл показал кулак: молчи!
В траве сидел кузнечик,
Совсем как человечек, -
торопливо начал он.
Было, однако, поздно. Антошка взревел на высоких нотах, сделал паузу и начал выть, не умолкая.
Теперь оставалось последнее средство. Кирилл выпрямился, опять покатал туда-сюда кроватку и решительно пропел вступление. Антошкин рёв сделался в два раза тише. Кирилл начал первый куплет. Антошка ещё сбавил звук и наконец совсем притих. Будто понимал суровые слова о грозе и последней дороге…
Второй куплет Кирилл пел тише и сдержанней. Антошка начал засыпать под печальный, но решительный мотив. Когда песня кончилась, он посапывал, как до прихода Женьки.
Кирилл поднял глаза от кроватки и только сейчас вспомнил про Черепанову. Она стояла у косяка и странно смотрела на Кирилла. Хотела что-то спросить, но он приложил палец к губам. На цыпочках прошёл мимо Женьки в другую комнату. Здесь было их с отцом государство.
Женька вошла следом и прошептала:
- Это что за песня?
Кирилл усмехнулся:
- Колыбельная для брата… Закрой дверь, а то опять разбудишь.
Женька послушалась и снова спросила:
- А всё-таки… откуда эта песня? Кто сочинил?
- Много будешь знать… - буркнул Кирилл. Сел к столу и взял том Конан Дойля с рыцарским романом "Белый отряд".
Женька не стала обижаться. Опять сказала:
- Ты хорошо поёшь. Зря ты не ходишь в хор.
- Вам же Ева Петровна объяснила: из ложной принципиальности и глупого упрямства.
- Ну и правильно объяснила… Всё назло делаешь. Волосы зачем-то отрастил, а они тебе вовсе даже не идут.
- Ну уж это ты врёшь! - Кирилл вместе со стулом повернулся к Женьке. - Волосы как раз "идут". Они мне уши закрывают. Уши-то у меня как у слона!
- Глупости какие!
Кирилл сказал с чудовищно серьёзным видом:
- Совсем не глупости. У меня из-за них такая душевная драма была в третьем классе…
- Какая драма? - удивилась Женька.
- Повторяю: душевная. В театре. Я тогда первый раз в театр пошёл самостоятельно, один. - Кирилл поднял к потолку глаза. - Ах, какой я был красивый! Красная рубашка в белый горошек, белый галстучек. Первые в жизни расклешённые брюки, ковбойский ремень… Весь театр на меня смотрел и ахал…
Женька тихо засмеялась, присела на уголке дивана.
- Не смешно, - печально сказал Кирилл. - Больше всех смотрела девочка. Очень красивая девочка, с чёрными глазами. Я потом таких красивых ни разу не видел… Ходила с мамой по фойе и всё на меня поглядывала. А потом в зале на меня оглядывалась… Ну, и я тоже. Забилось моё бедное сердце.
- Ты будешь писателем, Кирилл, - сказала Женька.
- Я буду парикмахером и никогда не стану коротко стричь детей…
- Ну а что дальше?
- Дальше? Тяжело вспоминать… Ну, ладно. Кончился спектакль, они одеваются, а я кручусь рядышком, будто нарочно. И вдруг она маме говорит громким шёпотом: "Посмотри, какие у мальчика громадные уши…"
Кирилл сделал траурное лицо и замолчал.
- А потом? - с улыбкой спросила Женька.
- Что "потом"… Пришёл домой, сорвал галстучек и хотел отрезать себе уши. Но все ножи оказались тупые. Тогда я поклялся до гроба ненавидеть девчонок. А на сердце до сих пор трещина… Вот такие дела, товарищ председатель совета отряда…
Он думал, что Женька улыбнётся, но она сидела с опущенной головой и машинально наматывала на палец русую прядку. Потом всё же улыбнулась, но как-то не так. Слишком задумчиво. Исподлобья глянула на Кирилла и вдруг сказала:
- А какие мы смешные были тогда… Между прочим, в третьем классе я в тебя целый месяц была влюблена…
Кирилл вдруг почувствовал, что сейчас покраснеет. Однако взял себя в руки.
- Что же ты молча страдала? Счастье было так возможно… Хотя что ты во мне нашла? Я был заикой.
- Дурак ты был, - со вздохом сказала Женька. - И сейчас дурак.
"Сама", - хотел сказать Кирилл и вместо этого неожиданно спросил:
- Слушай, Черепанова, ты в самом деле думаешь, что я украл кошелёк?
Она стала розовой, как её гольфы и бантики на платье.
- Что ты глупости говоришь…
- Тогда зачем пришла? - тихо и серьёзно спросил Кирилл. - Чтобы дураком назвать?
- Ну, раз Ева Петровна послала… Разве лучше, если бы кто-нибудь другой пришёл? Могли столько наговорить…
- Ну и пусть. Мне всё равно.
- Кирилл! - удивлённо сказала она. - Ты, что ли, нисколько не боишься неприятностей с родителями?
Кирилл посмотрел на Женьку спокойно и снисходительно:
- Подумай сама, чего мне бояться, если я не виноват? У меня, слава богу, нормальные мама и папа, а не людоеды и не пугала.
- Ева Петровна скажет…
Кирилл перебил:
- Что скажет? Если все на свете Евы Петровны будут говорить, что я жулик, родители всё равно не поверят. Они-то меня с пелёнок знают.
- Она скажет, что ты грубил.
- Не грубил, а спорил. Меня вором называют, а я должен соглашаться?
- А что тебе мама сказала, когда ты… ну, рассказал про это?..
- Что она сказала? - Кирилл поднял глаза к потолку. - Ну… она сказала: "Кирюша, не забудь, что на плите кипит молоко… Соску вымой кипячёной водой… Не скучайте, я скоро приду…" Она в самом деле скоро придёт. Подожди.
Женька встала.
- Зачем ждать? Я пойду…
- Как вам угодно, сударыня, - сказал Кирилл и вдруг почувствовал: не хочется ему, чтобы Женька уходила. Конечно, ничего особенного, но… лучше бы ещё посидела. Наверно, просто скучно одному.
И он не огорчился, когда Женька обернулась на пороге и спросила:
- А это что за корабль? На фотографии…
Над письменным столом висел большой, тридцать на сорок, снимок. "Капитан Грант" был сфотографирован с кормы. Из-под ахтерштевня вырывалась бурная струя. В гакабортном фонаре искрилось солнце. Верхушки мачт не вошли, зато нижние половины парусов - с люверсами, шнуровкой на гиках, блоками и частыми швами получились рельефными, как на стереоснимке. Полотно туго выгибалось под ветром.
Алька Ветлугин, сидя на планшире, выбирал гика-шкот. Валерка был у бизани - из-за гакаборта торчала его голова. Юрок не было видно - они сидели низко. Саня стоял на палубе рубки, вцепившись в ванты, а Митька-Маус, как всегда, устроился на носу, у бушприта, над которым вздувались кливер и стаксель.
А Кирилл стоял у штурвала. Чтобы сделать снимок, Дед окликнул его с лодки, и Кирилл оглянулся. Лицо его было сердитым: рулевого не следует отвлекать на таком ходу, да ещё перед поворотом…
- Это ты где? - опять спросила Женька. - Это по правде?
- А что, по-твоему? Декорация в драмкружке?
- Ну… я просто спросила. Это какой корабль?
- Крейсерский парусник типа "гафельный кеч" с бермудской бизанью и треугольным гаф-топселем, который в отличие от рейкового топселя крепится фаловым углом непосредственно к топу грот-стеньги, - отрапортовал Кирилл. - Всё ясно?
Женька моргала.
Кирилл усмехнулся и продолжал:
- Водоизмещение одна и две десятых тонны, ход к ветру до сорока пяти градусов, район плавания неограниченный, крейсерская скорость около восьми узлов.
Насчёт района плавания и скорости он подзагнул, но Женька всё равно, конечно, ничего не поняла.
- Какой красивый. А кто его построил?
Кирилл вытянул руки и пошевелил пальцами. Женька округлила глаза.
- Ты?
- Мы.
- Кто мы?
Он усмехнулся:
- Люди.
Больше она не решилась расспрашивать. Только сказала:
- Штурвал какой интересный… Я думала, он со старинного корабля.
- А он и есть со старинного, - хладнокровно сообщил Кирилл. - Восемнадцатый век. Английская лоцманская шхуна "Сэр Найджел".
- Ой, а где вы его взяли?
- Тебе что, выдать все морские тайны?
Глава 6
Штурвал делали втроём: Дед, Саня Матюхин и Кирилл. Дед на маленьком токарном станке вытачивал из буковых брусков фигурные спицы с рукоятками. Саня размечал и высверливал в дубовой ступице отверстия для спиц, потом навинчивал латунные накладки. Кирилл выпиливал тоненькой ножовкой дуги для обода.
Это была нелёгкая работа. Приходилось пилить с большой точностью, иначе штурвал получился бы кривобоким, как на детсадовском рисунке. Кирилл справился, не испортил ни одной заготовки.
Кончив работать пилой, он выволок чурбан со слесарными тисками во двор. Стояла уже середина июня, и не хотелось торчать в мастерской.
На дворе было солнечно и тепло. По забору ходил соседский петух Дима и одобрительно посматривал на мальчишек. Высоко над крыльцом часто махал крыльями фанерный ветряк: его недавно смастерили и прибили там неутомимые Юрки. По жёлтым лакированным крыльям ветряка прыгали солнечные зайчики.
Алик Ветлугин, Валерка Карпов и Юрки мазали бесцветным лаком пайолы - решётки для нижней палубы, под которыми будет лежать балласт. На "Капитане Гранте" были поставлены мачты для пробы и натянуты ванты. Митька-Маус привязывал к вантам выбленки. Привяжет одну перед собой, поднимется повыше - и опять за работу.
Под самым клотиком грот-стеньги трепетал оранжевый флаг с двумя косицами. На флаге - ладошка в солнышке. Всё как на парусе, только цвета наоборот: флаг - огненный, будто заря или походный костёр, а ладонь и солнце - белые, как парус…
На зелёном дворе, под мелькающим весёлым ветряком и похожим на огонёк флагом, жило маленькое морское братство.
Спокойный и улыбчивый получился экипаж. Может быть, это вышло само собой, а может быть, в экипаже не случайно собрались люди, которым было хорошо друг с другом. Ведь приходили и другие - зимой, весной, в начале лета. Но, поработав денёк-другой, они появлялись потом всё реже и наконец исчезали с горизонта. А эти остались: семеро и Дед ("Волк и семеро козлят", - сказал однажды Валерка Карпов, когда Дед ходил хмурый и ворчал на всех). И наверно, уже не только любовь к судну и мечта о походах держали их вместе.
Наверно, не только это… Потому что не куда-нибудь, а в экипаж принёс Алик Ветлугин свой длинный фантастический роман про звезду Лучинор - об этом романе не знали ни Алькины родители, ни его приятели-семиклассники. И не где-нибудь, а именно здесь Кирилл запел наконец не стесняясь, так же, как дома, любимые песни - старые песни, которые не разучивали в хоре и не пели в школе: "В далёкий край товарищ улетает…", "Плещут холодные волны", "Море шумит…". Он драил тогда наждачной бумагой рубку и пел, а остальные примолкли, и только Валерка произнёс шёпотом, на этот раз без шутки: "Во артист…"
Потом, когда Кирилл кончил петь о парусах "Крузенштерна", Дед сказал:
- Хоть бы у тебя голос подольше не ломался, Кир…
- Я ещё маленький, - откликнулся Кирилл. - Мне только в августе будет тринадцать…
- У, младенец, - сказал Валерка, которому не было и двенадцати.
Валерка всё время подшучивал над другими, и это ему прощали. А Сане Матюхину прощали излишнюю солидность и то, что он иногда любил покомандовать (он был самый старший после Деда, окончил восьмой класс). Здесь понимали друг друга.
Понимали неразлучных Юрок и не обижались, что у них есть свои, им двоим только известные секреты. Понимали и Митьку-Мауса, который боялся привидений, но без страха взлетал по вантам на стеньгу, когда заедало блок у топсель-фала (никого другого, более тяжёлого, Дед не пускал на восьмиметровую высоту)…
Здесь, среди "детей "Капитана Гранта"", у Кирилла словно сняли с души ограничители.
Раньше, в школе и во дворе, в пионерском лагере и когда гостил у бабушки, он знакомился с ребятами, играл, иногда ссорился, иногда бывал у них в гостях и звал к себе, но никогда не мог подружиться по-настоящему. Сначала стеснялся заикания (хотя никто над ним не смеялся), потом боялся своей стеснительности. В четвёртом классе он вроде бы сошёлся с Климовым, но летом Климов уехал, а после каникул стал каким-то слишком взрослым, и Кириллу было с ним неловко.
А в экипаже всё оказалось иначе.
По правде говоря, друга, без которого жить не можешь, у Кирилла и здесь пока не нашлось. Но что поделаешь? Такой друг встречается, может быть, раз в жизни, да и то не каждому. А товарищи в экипаже были надёжные: поймут, помогут, выручат и защитят…
Об этом Кирилл и думал, когда возился с деталями штурвала. Он устроился на ступенях крыльца, зажал чурбак между колен, укрепил в тисках деревянную дугу и начал обрабатывать её рашпилем. Розоватая буковая пыль сыпалась на ноги, и казалось, что сквозь загар проступает новая, ещё не обожжённая солнцем кожа.
Штурвал собрали на шипах, шурупах и казеиновом клее.
- Ну, как получился наш малыш? - спросил Дед и поднял маленькое рулевое колесо на вытянутых руках.
Он и в самом деле был как новорождённый малыш, этот никогда ещё не работавший штурвальчик. Буковые выпуклые спицы и обод были такого же беззащитного цвета, как ручки, ножки и плечи ребёнка. Прямо хоть закутывай в пелёнку, чтоб не простудился.
Но штурвал недолго оставался новорождённым. Дерево покрыли светло-коричневым лаком, и рулевое колесо сделалось одного цвета с экипажем "Капитана Гранта".
Его надели на четырёхгранную ось, торчащую из белой переборки рубки слева от двери.
Кирилл не выдержал.
- Можно мне? - прошептал он умоляюще. Он просто не мог ждать, пока все покрутят штурвал.
- Ну, поверти, - сказал Дед.
Кирилл виновато улыбнулся и нажал на коричневые рукоятки. Он почувствовал, как натянулись, будто живые нервы, и прижались к блокам кручёные стальные штуртросы. Он нажал чуть сильнее. Штурвал повернулся неожиданно легко, но в этой лёгкости чувствовалась работа. Живая работа корабля. "Капитан Грант" словно проснулся, ощутил напряжение в жилах, слегка попробовал силу мускулов…
- Ходит, ходит! - закричали из-под кормы Митька-Маус и Валерка. Это означало, что у ахтерштевня шевельнулась и начала поворачиваться туда-сюда красная тяжёлая пластина руля.
…Потом штурвал долго вертели все по очереди. Но наконец это надоело. Даже Митьке. И тогда Кирилл опять взял тёплые выпуклые рукояти (их иногда называют шпагами)…
Потом он часто так делал: вставал к штурвалу и крутил его потихоньку. Ему нравилось ощущать, как по стальным жилам штуртросов передаётся в ладони послушная тяжесть руля. Он предугадывал каждый щелчок блоков, каждый короткий скрип оси. Он начинал чувствовать корабль.