Через день Надежда и Виктор уехали, а Дед сразу ощутил всю радость родительской должности: будить, кормить, отправлять в школу, приводить с продлёнки, проверять уроки и объясняться с учительницей по поводу грязных тетрадей, мятой формы и "вызывающего поведения".
А через неделю Митька заболел жестокой ангиной, и Дед не спал несколько ночей. Говорил потом, что боялся: вдруг уснёт, а с Митькой случится что-нибудь страшное.
Ничего особенного не случилось. Несколько дней Митька не вставал, потом дело пошло на поправку.
По вечерам, чтобы Митька не скучал, Дед рассказывал ему сказку про Кота в сапогах. На новый лад. Кот фехтовал, как мушкетёр, скакал на лошади, стрелял, как ковбой, воевал с хищными пришельцами из космоса и совершенно не боялся привидений, потому что их нет и быть не может.
Многосерийную сказку Митька слушал с величайшим наслаждением, но привидений всё равно боялся. И если Дед Геннадий допоздна печатал снимки или проявлял киноплёнки, Митька устраивался спать в комнате-лаборатории на узком диванчике, изготовленном в середине девятнадцатого века.
Дед прощал Митьке его слабости. Если человека любишь, ему многое прощаешь. К тому же у Митьки были и хорошие качества. Он умел работать. Когда надо было законопатить и зашпаклевать щели в самых недоступных уголках шлюпки, посылали вертлявого Мауса. И если он разбивал макушку, ползая под палубой, то не пищал и не боялся йода.
Кроме того, именно Митька набрал для "Капитана Гранта" работников и матросов.
Когда Геннадий Кошкарёв отыскал на берегу Андреевского озера старую шлюпку и решил, что пришла пора осуществить давнюю мечту - построить маленький, но настоящий корабль, ему обещали помощь два взрослых приятеля. С ними Дед и перевёз шлюпку в город. Это было в конце прошлого лета. Осенью же один приятель начал писать кандидатскую диссертацию, а второй женился, и жена убедила его, что возиться с корабликами несолидно.
Тогда и пришёл на выручку Митька. Через своих приятелей он узнал, где в округе есть люди, неравнодушные к парусам. Привёл сначала деловитого Саню Матюхина, потом Алика Ветлугина и Валерку Карпова, выгнанных за случайные школьные двойки из кружка судомоделистов при домоуправлении (правда, там они строили модели катеров и понятия не имели, чем шхуна отличается от фрегата). От Алика узнали про корабль неразлучные Юрки…
И дело пошло, потому что мальчишки попались дружные, диссертации и женитьбы им не грозили, а строительство двухмачтового крейсерского парусника они считали вполне серьёзной работой, не игрушками.
Только один раз Кирилл видел, как Дед всерьёз рассердился на Митьку-Мауса. Это было в середине июня. "Капитан Грант", уже с надстройками и рубкой, почти готовый к спуску, стоял во дворе. Рядом лежали грот-мачта и бизань-мачта с надетыми вантами. Юрки на третий раз красили чёрной эмалью борта, Алик и Валерка привинчивали к белой рубке длинные иллюминаторы из оргстекла. Кирилл, Саня и Дед расстелили на траве главный парус - грот - и суровыми нитками обмётывали в парусине специальные отверстия - люверсы.
Митька сидел под высокой кормой, украшенной точёным узором, и покрывал оранжевой краской спасательный круг, который Дед хитрым путём раздобыл через завком. Красил, конечно, не только круг, но и себя.
Насмешливый Валерка покосился на Митьку и громко сказал:
- Опять будет Деду вечером работа - Мауса отскребать.
Митька сообщил, что, если Валерка не умолкнет, отскребать придётся их двоих. Причём Валерку больше.
- Не догонишь, - сказал Валерка. - Ты всё равно к краске прилип, не отклеишься.
Митька-Маус вскочил и с грозным кличем помчался к ехидному Валерке. Тот пустился через двор. Митька запнулся за Дедовы ноги и полетел на парус. Он успел по-кошачьи извернуться в воздухе, упал не на парусину, а рядом, но правой рукой всё же врезался в верхнюю часть грота. И отпечатал свою ладонь.
Вот тут-то Дед помянул всех морских и сухопутных чертей, обозвал Мауса балбесом и разгильдяем и мрачно посоветовал ему собирать чемоданчик, чтобы ехать в пионерский лагерь. В этот лагерь Митьку активно пытались сплавить родители.
Митька молчал и отчаянными глазами смотрел на чёрное дело своих рук. Точнее, на оранжевое дело. Потом тихонько заревел.
Сначала все ужасно опечалились. Масляную краску до конца не отскрести и не отстирать, значит, нужна заплата, да ещё с двух сторон: оранжевая лапа Мауса проступила сквозь парусину.
И вдруг Кириллу пришла в голову счастливая мысль:
- Слушайте, а ведь у яхт всегда есть знаки на парусах! Всякие эмблемы! Пускай у нас будет знак руки.
- В честь чего это? - хмуро спросил Дед. - В честь этого обормота?
Но было уже ясно, что мысль подходящая.
- Это будет означать, что мы всё сделали своими руками, - разъяснил Алик Ветлугин.
Они в самом деле почти всё сделали сами, если не считать дырявого старого корпуса шлюпки. Но и его пришлось приводить в порядок: менять доски обшивки, обдирать, олифить, шпаклевать, шкурить, красить… И паруса выкраивали сами, только сшивать на машинке помогала Митькина мама, которую ребята почтительно называли Надеждой Николаевной. А сам Митька добросовестно исколол иглой все пальцы, пришивая к парусным кромкам пеньковую верёвку - ликтрос. И, вспомнив про это, все решили, что будет даже справедливо, если Митькина ладонь навеки останется на парусине.
Дед проворчал, что только чудо спасло бестолкового Мауса от ссылки в лагерь "Весёлые Ключи". Все понимали, что угроза была липовая, но торжественно поздравили Митьку. Потом Дед поаккуратнее прорисовал на парусине Митькину ладошку, обвёл её оранжевым кругом, а к этому кругу присоединил острые лучи.
Получилась ладонь в солнышке. Так и появилась эмблема "Капитана Гранта".
В тот вечер с делами управились поздно, и Дед сказал:
- Кир, ночуй у меня. Завтра с утра опять работа.
Кирилл сбегал к автомату и позвонил домой. Мама разрешила: у Векшиных гостила бабушка, она вместе с мамой нянчилась с Антошкой, и без помощи Кирилла могли обойтись.
Остальные позавидовали: им тоже хотелось ночевать у Деда. Кроме Кирилла все жили близко, поэтому быстренько сгоняли домой и отпросились.
Улеглись в сарае, где недавно стоял "Капитан Грант". Дед притащил кучу старых пальто и одеял. Утроили постели и думали, что будет весёлая ночь с болтовней, страшными рассказами и шутками.
Но утомление сразу дало себя знать. Алик успел рассказать только одну короткую историю про сиреневых марсиан и засопел в начале второй. Остальные тоже притихли.
Кирилл не спал. Усталость ровно гудела в каждой жилке. Горели от солнца плечи, тихонько ныли исколотые пальцы, но это было не страшно и даже приятно. Пахло сухой травой, тёплым деревом и краской. Тихонько посвистывал носом отмытый Митька. В полуоткрытой двери светилось закатное небо. Кирилл слышал, как во дворе возится с железным корытом Дед. Потом к нему подошла Надежда Николаевна.
- Улеглись морские волки? - спросила она.
- Спят уже. Умотались.
- А Митя как?
Кирилл услышал, что Дед усмехнулся:
- Как всегда: носом в коленки и досапывает.
- Спасибо тебе за Митю, Гена.
- Да ну, что ты… - растерянно откликнулся Дед. Помолчал и вдруг сказал: - Это тебе спасибо, Надюша.
- Господи, мне-то за что?
- Да вот так… Лучше мне с ним. Теплее, что ли…
- Теплее… Зато и хлопот сколько… Безалаберный он.
- Митька как Митька. Он боевой. Видишь, помог мне экипаж набрать.
Надежда Николаевна тихонько засмеялась:
- Мало тебе одного хулигана…
Дед, кажется, тоже засмеялся. Потом сказал немного удивлённо:
- Никогда не думал, что с ребятишками свяжусь. Ещё в школе комсомольское поручение давали вожатым быть у пятиклассников, так я как от чумы… Хоть режьте, говорю, а не буду. А теперь вон целое семейство.
Надежда Николаевна вздохнула и тихо (Кирилл еле расслышал) сказала:
- Своего тебе надо, Гена.
Дед промолчал и так же тихо ответил:
- Чего теперь об этом…
- Никак не пойму, что у вас получилось с Катей… Она же тебя любила.
- Жалела, - хмуро сказал Дед.
- Жалость без любви не бывает. Если и жалела, что плохого? Почему говорят, что жалость - это обязательно обидно?
- Да она себя жалела. И гордилась… Такая великодушная: за калеку вышла.
- Генка, да ты дурак! - как-то по-девчоночьи, тонким голосом воскликнула Митькина мама. - Ты же всё сам придумал! Ну, что такого страшного с твоей ногой!
- Да я не про ногу, а вообще… Про неудачи. Она думала, что из меня знаменитый кинематографист получится, а всё не так…
- А ты не мучайся. Всё у тебя ещё впереди.
- А я и не мучаюсь, - сказал Дед. - Это с виду у меня жизнь сейчас растрёпанная, а на душе спокойно, честное слово… Видно, сам не знаешь, где чего найдёшь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчишками, слушать, как дышат, укрывать получше…
- Я поверю.
- Ты сказала: своего надо. Конечно… Только знаешь, этих я бы всё равно не оставил. Сперва думал: просто работники, экипаж, чтобы с кораблём управляться. А вышло, что главное не корабль, а они.
- Хорошие ребята, - согласилась Надежда Николаевна. - Славные… Только вот этот, тощенький такой, светлоголовый… Кирилл, да? Непонятный какой-то.
- А что непонятного? - настороженно спросил Дед.
- Не знаю. Диковатый, что ли… И немного беспризорный.
- Просто он стеснительный. А что касается беспризорности, то все они охламоны.
- Все - это другое дело. А у него отец на большом посту, важная фигура. Казалось бы, мальчик из такой семьи… Как-то поинтеллигентнее должен выглядеть…
Дед засмеялся:
- Ты приглядись. Дело ведь не в растрёпанной голове. Он иногда таким аристократом может быть…
"Мамочки! Это я-то?" - простонал про себя Кирилл.
А Дед, помолчав, добавил:
- Нет, Кир хороший. Он мой друг.
Кирилл благодарно улыбнулся в темноте, вздохнул тихонько и начал засыпать.
До того вечера Кирилл никогда не думал, что отец у него "важная фигура". Он понимал, конечно, что у отца сложная и большая работа - главный инженер завода отвечает за всё производство, - но при чём здесь важность.
"Важная фигура" - это звучало как "большой чин". Жили Векшины совсем не роскошно, в малогабаритной квартире, дорогими подарками Кирилла не баловали, если не считать велосипеда (но это было потом). Порой бывало трудновато с деньгами, особенно когда родился Антошка и мама уволилась, а расходов прибавилось.
Внешность Петра Евгеньевича Векшина тоже не отличалась солидностью и важностью. Он был невысокий, лысый, с круглым животиком, да и весь какой-то кругловатый. Когда волновался или хотел что-то доказать, начинал мелкими шажками быстро ходить по комнате, заталкивая большие пальцы за подтяжки на плечах, и оттягивал тугие резиновые полоски вверх. Словно старался приподнять себя над полом.
Кирилл не огорчался, что у отца не героический вид. Он просто не представлял, что папа мог бы выглядеть иначе. К тому же Кирилл знал, что в молодости папа служил на границе, да ещё был перворазрядником по стрельбе и лыжам. Согласитесь, что это не хуже, чем геркулесовы плечи или мушкетёрские усы.
В последние годы Пётр Евгеньевич спортом не занимался, но кое-какие навыки сохранил. Кирилл в этом убедился позапрошлой зимой. Он с мальчишками гонял шайбу на асфальтовой площадке перед домом, а Пётр Евгеньевич шёл откуда-то весёлый и довольный.
Поглядел, как нападающие лупят мимо ворот, и сказал с чувством:
- Эх, мазилы!
Игроки остановились, и сердца их наполнились тихим возмущением. Даже Кирилл оскорбился.
- Обзывать легко, - сказал он. - Попробовал бы сам.
- А чего ж! Давай! Могу один против команды!
Ребята засмеялись.
Тогда Кирилл обиделся и немного испугался за отца. И за себя. Теперь все будут дразнить: папа - звезда хоккея.
Отец коротко глянул на него и сказал:
- Дай-ка клюшку.
Кирилл вздохнул и дал.
- Начали, - небрежно предложил Пётр Евгеньевич пятерым противникам.
Те восторженно заорали и бросились в атаку. Они были уверены в победе. И напрасно. Пётр Евгеньевич обвёл нападающих, пробился, как пушечное ядро, сквозь защиту и тут же вклепал противнику первую шайбу. Потом заколотил им ещё три.
Кирилл таял от гордости.
- Хватит, - сказал отец. - Играете вы прилично, однако со старой гвардией связываться вам рановато… Пошли, Кирилл, обедать.
Пётр Евгеньевич, видимо, по-мальчишечьи был доволен своим поступком. Он сказал Кириллу:
- Есть ещё порох… Здорово я их, а?
- Здорово, - сказал Кирилл, но решил, что небольшая критика не повредит. - Только всё-таки ты запыхался слегка. Зарядочку делать надо.
- Ой, надо, - согласился отец. - Понимаю. Самому тошно, брюхо растёт. Разве я такой был в розовой юности?
- Не такой, - сказал Кирилл.
У него над кроватью висела в латунной рамке от эстампа большая фотография. На снимке худенький мальчишка в вельветовом костюме - короткая курточка с молнией и брючки, застёгнутые под коленками, - мчался по асфальтовому спуску на самодельном самокате. Волосы у мальчишки разлетались от встречного ветра, а глаза сияли от счастья и удали. Это и был Пётр Евгеньевич Векшин в возрасте одиннадцати с половиной лет.
Кирилл нашёл такую фотографию в бабушкином альбоме и попросил отца увеличить её в заводской фотолаборатории.
- Зачем тебе? - поинтересовался отец.
- Надо, - сурово сказал Кирилл. - Когда притащу двойку или запись в дневнике и ты начнёшь меня воспитывать, я буду смотреть на эту фотографию и говорить: "Папа, папа, а сам ты всегда был образцом успеваемости и дисциплины?"
- Дельная мысль, - согласился отец. - Но лучше повесь мамину карточку. Дневник-то чаще всего смотрит она.
Кирилл грустно вздохнул:
- Какой смысл? Мама всю жизнь была отличницей.
Рядом с фотографией, на фанерной полочке под ящичком из оргстекла, стояла модель кораблика. Вернее, не модель, а просто самодельная игрушка: корпус из сосновой коры, мачты-лучинки, косые лоскутные паруса. Но это была дорогая для отца и для Кирилла вещь. Пётр Евгеньевич построил крошечную кривобокую шхуну, когда ему было семь лет. Этот первый в его жизни кораблик чудом сохранился и потом стал семейной реликвией. А любовь к моделям у отца осталась до сих пор.
Уже третий год Пётр Евгеньевич строил большую модель фрегата "Южный ветер". Фрегат с метровыми мачтами стоял на телевизоре и на первый взгляд казался вполне готовым. Но на самом деле работы оставалось ещё много: нужно было сделать и укрепить сотни мелких деталей.
Кирилл не увлекался этим делом, как отец. Во-первых, терпения не хватало, а во-вторых, это всё-таки модель. Вот если бы настоящий корабль построить!.. Но помогал отцу он охотно. В свободные вечера они усаживались перед фрегатом и дружно занимались оснасткой. Отец вытачивал тоненьким напильничком лапу бронзового якоря или спицу крошечного штурвала, а Кирилл особым узлом ввязывал в ванты ступеньки из ниток - выбленки. Это у него здорово получалось.
Они работали и о чём-нибудь разговаривали. А иногда пели морские песни. Папа сипловатым баском, негромко, а Кирилл сперва тоже тихонько, а потом от души…
Однажды Кирилл спросил:
- Папа, ты с детства кораблями увлекаешься, а почему на Сельмаше работаешь? Почему не стал судостроителем?
- В нашем-то городе? Бред какой… - сказал отец, разглядывая под лампой узорчатую крышку для кормового фонаря.
- Почему в нашем? Поехал бы куда-нибудь. Ты же был неженатый…
- Не мог я после школы. Мама, твоя бабушка, болела. Ну и пошёл я на Сельмаш. Сперва для заработка, а потом понравилось. Люди хорошие были вокруг, расставаться не хотелось. Знаешь, повезло мне с людьми, до сих пор радуюсь…
Он надел крышку на фонарь и полюбовался работой. Потом сказал:
- Между прочим, комбайны тоже корабли. Наверно, сам видел, как они по хлебам идут. Будто по волнам. И штурвалы…
- Видел, - согласился Кирилл.
Но комбайны были всё-таки сухопутными кораблями. А Кирилл думал о парусниках. Он предложил:
- Давай построим яхту. Хотя бы маленькую, на двоих.
- А что! Это идея. Вот только время выбрать…
Но яхта - не модель, время не выбиралось. Хорошо, что судьба улыбнулась Кириллу и привела его на улицу Осипенко…
На следующий вечер после разговора Деда с племянницей, который невольно подслушал Кирилл, отец попросил:
- Помоги мне бегучий такелаж на фок-мачте провести. Я понимаю, у тебя сейчас не те масштабы, но уважь престарелого отца.
Кирилл уважил. Они протягивали через крошечные блоки суровые нити и сосредоточенно сопели. Потом Кирилл спросил:
- Папа, а почему у нас нет машины?
Отец так удивился, что запутался в нитках и встал.
- А собственно… Что за бред? Ты почему это спросил?
- Ну… просто.
- Странно… - отец сунул пальцы за подтяжки и попытался приподнять себя. - Раньше ты об этом не спрашивал. Позавидовал кому-то?
- Да просто так подумал. Можно было бы всем поехать путешествовать…
Отец заходил из угла в угол.
- В принципе это мысль. Я и сам как-то думал… Но видишь ли, машина - это деньги, а у нас всё как-то… на более важные вещи. И потом, с машиной столько хлопот: гараж, запчасти, техосмотры…
Он встал за спиной у Кирилла и смущённо произнёс:
- Тогда у нас вот таких вечеров, пожалуй, не будет.
- Мы бы в гараже вдвоём возились. Тоже хорошо, - тихо сказал Кирилл.
- Неужели это так важно? - спросил отец.
Чтобы он не расстроился совсем, Кирилл засмеялся:
- Да ты не думай, что я так уж о машине мечтаю. Я только вспомнил. Про тебя говорят, что ты важная фигура, а важной фигуре, по-моему, полагается иметь "Волгу".
- Ну, во-первых, у меня есть служебная. А во-вторых… кто это говорит?
- Ты не знаешь. Женщина одна… Да не о тебе и разговор-то был, а обо мне, - успокоил Кирилл. - Она сказала: "Отец - фигура, а сын - обормот".
- Ну, это другое дело, - с облегчением вздохнул отец. Но потом всё-таки спросил: - А собственно, почему ты обормот?
Кирилл вскочил со стула и крутнулся перед отцом на пятке.
- Наверно, из-за такого вида. Мама тоже говорит… Потому что босой всё время.
- Подумаешь, - сказал Пётр Евгеньевич. - Я в твоём возрасте тоже в башмаки не залезал. Босиком приятнее.
Кирилл был вполне согласен с отцом.
Сначала постоянно бегать босиком было трудновато, но потом понравилось. Кирилл теперь не только видел землю, но ещё как бы пробовал её на ощупь: шелковистую траву, нагретый песок у озера, прохладные лужицы на асфальте, которые оставила поливальная машина, горячие чугунные ступени на старинном мостике через овраг, бархатную пыль тропинок. Если даже закрыть глаза, всё равно будто всё это видишь.
А потом прибавилось ещё одно праздничное ощущение - ребристая твёрдость новеньких педалей. Отец подарил велосипед - авансом в честь ещё неблизкого дня рождения.
У Кирилла и раньше был велосипед - старенький, расхлябанный "подросток". Но он совсем рассыпался в прошлом году. А отец купил оранжевый складной "Скиф" - лёгонький, компактный, с мягким седлом и рулём, как у гоночного мотоцикла.
Кирилл тихонько замычал от восторга.