Андрюша все бежал, и бежал по темному лесу, не разбирая дороги, только чтоб подальше уйти оттуда.
Березовый лес сменился хвойным, с хрустом ломались у него под ногами сухие ветки, хрустели раздавленные шишки.
Иногда Андрюша останавливался, чтоб перевести дух, потом опять пускался бежать.
Наконец, он вовсе выбился из сил и к тому же сильно расшиб себе о какой-то пень коленку. Он остановился.
"Куда ж теперь итти-то, - думал он, - ни зги не видно. Ну, волков тут нет, небось, а все-таки… как-то в лесу-то… Светает-то не скоро. Ночь только что началась".
Он прислушался.
Словно какие-то голоса раздавались в лесу.
Началась было песня и смолкла.
Андрюша пошел на голоса.
Между деревьями блеснула светлая полоска, и запах смолистого дыма пощекотал ноздри. Костер.
Андрюша подкрался ближе и взглянул из-за сосен на полянку.
Вокруг костра сидели и лежали такие же, как и он, ребятишки, одетые так, как ехавшие на грузовике пионеры.
Огонь костра красными пятнами сверкал на брезентовой палатке.
Один пионер, повидимому, что-то рассказывал, а другие его слушали.
Они слушали с таким вниманием, что не заметили Андрюшу. Когда рассказчик кончил, один из них вдруг сказал:
- Эге! Кто это?
- Я, - сказал Андрюша, - Андрей Стромин. - И подумав прибавил. - Гражданин.
Все рассмеялись.
- Ты что ж, из здешней деревни?
- Нет. Я издалека. Из города Алексеевска.
- Как же ты сюда-то забрел?
- А тятька у меня помер, ну, я в город и приехал… А теперь я бездомный… Должности мне в городе не вышло.
Про Чортова Андрюша рассказать не решился. "Еще убьет чорт. Скажет, разболтал про него".
- Что ж, ты один теперь?
- Один, как есть… Такое положение, прямо даже не знаю.
- Картошки не хочешь ли?
- Хочу. Спасибо. Просто такое положение… А вы тут что ж в лесу-то?
- Мы пионеры. В лагерь приехали. Слыхал про пионеров-то?
- Слыхал. Ишь, много вас. Весело?
- Нас, брат, шестьдесят человек.
- Вам хорошо.
В тоне его голоса послышалась грусть.
Пионеры молчали.
- А что, ребята, пусть с нами поживет.
- Ладно! Дело! - раздались голоса.
- Товарищ Смирнов, можно это? - обратился пионер (тот, который рассказывал) к какому-то постарше, с усиками.
- Можно, конечно; разумеется, если он поведет себя, так выразиться, достойно.
- Я ничего, не балуюсь! - смущенно сказал Андрюша.
- Отец-то кто был?
- Столяр.
- Член профсоюза?
- А то нет… Без этого невозможно.
- Ну, гражданин Андрей Стромин, оставайся с нами.
- Пионеры - братья всем пролетарским детям.
У костра было очень уютно и весело.
- Ишь ты, - сказал Андрюша, захлебываясь от удовольствия, - то никого не было, а то шестьдесят братьев. Вот это дело. А я много песней знаю - смешных. От отца перенял.
- А как ты сюда в лес-то попал?
- Запутался… на дачу поехал… на должность… а вышло вот как…
Он вздрогнул.
- А ну их! - и отмахнулся. - А тебя как звать? - спросил он рассказчика.
- Меня - Коробов Иван.
- У нас был в Алексеевске Коробов, только тот на тебя не похож… У того одного глазу нету, на удочку наткнулся.
- Погоди. Может и я еще наткнусь.
Опять все рассмеялись.
- А что, ребята, пожалуй поболтали, да и ладно. Спать пора.
- Коробов дежурный. Ночь была теплая и ясная.
Вдали на небе вдруг заполыхал какой-то розовый отсвет.
- А ведь это пожар, ребята. Горе! Сейчас сухо.
- Да.
- Это далеко… За рекою…
- Нет, ближе…
- А может и не пожар, а так, зарница.
- Сказал!
Андрюше не впервой было ночевать под открытым небом. Он не пошел в палатку, а лег тут же на сложенный брезент, подложив под голову руку.
- А где ж твои вещи?
- А у меня все вещи пропали. В Москве свистнули. Теперь нет вещей. Денег вот всего одна трешница. И то… такая…
- Вот настоящий, значит, пролетарий. Ну, дрыхни.
Андрюше очень хотелось спать, но он нарочно старался не засыпать подольше: уж очень приятно ему было. То никого, а то шестьдесят братьев.
Он долго видел лицо Коробова, освещенное костром.
- Коробов, а Коробов, - прошептал он.
- Ну?
- Дружиться будем?
- Ладно, спи уж! - отвечал тот, усмехаясь, - расчувствовалась… деревня.
VI. ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК
Сенокос был в полном разгаре.
Косы весело поблескивали на жарком солнце.
Выдалась знатная погода для покоса. Словно по заказу.
С тихим шелестом ложилась разросшаяся трава. Иногда кровью брызгала из нее земляника. Некогда было нагибаться, а то хорошо бы съесть кисленькую ягодку: жарко.
Поле тянулось далеко, далеко, до самого конца все поле.
И среди поля одна-одинехонька столетняя сосна.
По небу бегут и на бегу тают беленькие облачка.
Хорошо!
Среди красных и синих мужицких рубах серые куртки и красные галстуки пионеров. Пионеры помогали убирать сено.
- Эй ты, снегирь, чего траву топчешь?
- Виноват, я думал скошено.
- Виноват. Городская штука, не понимает.
Весь день косили, кончили, когда уж солнышко легло на самые верхушки березок.
- Ну, что, Андрюшка? Поработали сегодня?
- Поработали, Ванюшка, поработали.
- Пожалуй, и до лагеря пора.
- Пожалуй, и до лагеря.
Эх, да эх, ты, косынька,
ты моя полосынька.
Эх ты, косынька, коси,
ты пардону не проси.
Коровушка му-му-му,
сена просит потому. -
Эх!
Ваня Коробов лихо вывел это "э-эх". Ыа все поле вывел.
Коровушка му-му-му,
сена просит потому. -
Эх!
Они пошли в лес.
Андрюша уже целый месяц жил в лагере.
Он очень подружился с Коробовым, однако, все еще не решался рассказать ему свою историю. Уж очень напугал его Примус Газолинович.
Еще был он дружен с Петей Тимовым, маленьким и юрким рыжаком - бегал быстрее поезда, сам Андрюша не мог догнать.
Тимов был неразговорчив и очень интересовался всякими букашками. Набрал он их видимо-невидимо. В свободное время всегда читал он какую-то книгу про зверей, которую называл зоологической книгой.
Был еще один, с которым было сначала подружился, а потом разошелся Андрюша: это был мальчик лет пятнадцати по фамилии Кострин и со странным именем Нептун (новое имя, раньше был Сидор). У него вся грудь была в значках, и крестьянские ребята дразнили его: генерал. Нептун ужасно сердился.
- Дураки, - кричал он в таких случаях, - у меня вся родня коммунисты, дядя с Лениным был знаком, а вы, должно быть, кулацкий элемент.
- А ты чего от работы отлыниваешь?
- Я за бытом слежу. Ишь, крест на шею нацепил. Поп.
- А ты енерал.
И наутек.
Коробов говорил наставительно:
- Ну, зачем ты население раздражаешь? Надо воздействовать постепенно.
- А он чего генералом дразнится?
- Больно ты важен!
По вечерам в лагерь приходили иногда крестьяне. Любили поболтать. Из них особенно нравился Андрюше один крестьянин по прозвищу Ерш. Был он весь словно из земли вылеплен - коричневый - и руки у него были узловатые, как коряги.
Но видел Ерш на своем веку разные виды.
Говорили, сидя у костра, о всякой всячине.
В этот вечер племянник Ерша - Мишка, мальчик лет десяти, рассказал, что его бабушка в детстве видела лешего.
- Идет она по лесу вечером (на посиделку спешила), видит - пень. А на этом месте пня никогда прежде не было. Подходит ближе, а пень ка-ак чихнет! Да глаза ей и забрызгал. Шипит, словно мылом. Протерла бабушка глаза, а вместо пня человек сидит, армяком накрылся: "здорово, говорит, красавица". Ну, бабушка, конечно, наутек. Утром пошли на то место: ни пня, ни человека. Леший был.
Пионеры, да и Ерш тоже, выслушав этот рассказ, рассмеялись.
- Чего глотку-то дерете. Страшно ведь.
- Ничего не страшно. Человек и был. Это бабушка твоя его со страху за пень приняла.
- Я вам, ребятушки, вот что скажу, - заговорил Ерш, раскуривая трубку, - конечно, я не знаю как там с научной точки, а помоему, попростому, никакого лешего в наличности не имеется. Я, ребятушки, на своем веку не в таких лесах живал. Когда великую сибирскую чугунку строили, я, значит, тоже работал - мы землекопы. Ну, уж там леса! День иди, неделю, месяц, - никуда не дойдешь, все будет лес и лес. И живут в тех лесах волки и медведи и лисицы, а белок там видимо-невидимо… Зимой там холод такой, что не продохнешь. Ежели ветер, так вовсе гибель. Пятьдесят градусов. А реки до чего широки… Стоишь на берегу, а другой берег еле тебе виден… так вроде предположения. Ехали мы там раз на телеге, дело было к ночи, весною, домой больно торопились. Ехали мы втроем: я, значит, брат двоюродный мой, Клим, и еще один так себе человек. И вдруг Клим говорит: "смотри". Глядим - на прогалине между сосен белые люди стоят, и такие чудные люди - ровно прозрачные, сквозь них кусты видны, все как следует. И будто этак покачиваются. Перекрестился, конечно, Клим - и я за ним… тогда были мы вроде как бессознательные, тогда еще царь был Николай второй… Ну, вот. Люди не пропали. Напротив, ребятушки, шелохнулись они да за нами в догонку, и руки к нам протянули… Мы перепугались, лошадь погнали, а тут вдруг ветерок, вытянулись те люди, затрепыхались, да от нас прочь. И поняли мы, ребятушки, что это просто такой туман. Потом вечером мы частенько его видали… Такой чудной туман. И вот все так… боязно, покеда не поймешь, что и как… И ведь я с десяток лет в тех лесах прожил - никогда никакой нечисти не видал.
- Конечно, пустяки, - сказал Коробов.
- Пустяки, - раздался из темноты голос, - а ну, как не пустяки?
Все вздрогнули и обернулись.
К костру подходил худой сгорбленный мужик. Пламя оранжевыми бликами озаряло его морщинистое лицо.
- А, Крамольник! - сказали пионеры, - подходи, не хочешь ли чаю?
Крестьянина этого прозвали Крамольником еще в 1905 году, когда он призывал к погрому барской усадьбы. Был он человек странный, и когда говорил, то никак нельзя было понять, шутит он или серьезно говорит.
- Чаю можно, - сказал он, - а только это ты напрасно про пустяки-то… В Спасовом опять барина видели.
- Эх… брехня!
- Вот те и брехня… Трое мужиков видели… огонек блеснул… и потом человеческая тень… Барин деньги свои ищет… он, говорят, их там в погребе зарыл.
Крамольник, сказав это, сам расхохотался. Засмеялись и все другие. Ерш покачал головою.
- Суеверный народ, - сказал он, - образования не понимает…
Спасово была старая барская усадьба. От сгоревшего еще при Керенском дома остался лишь кирпичный остов. Усадьба стояла очень уединенно на берегу заросшего пруда. Ее было днем видно с полянки, находящейся недалеко от лагеря…
- Нет уж, - сказал Ерш, - барин к нам не вернется ни живой, ни мертвый… Кончилось такое время. Эх, эх!
- Что вздыхаешь. Жаль что ли, господ-то?
- Нет, это я по другой причине… Темноты нашей мне жалко.
- Завел… Кто ж тебе мешает безграмотность, ликвидировать.
- Мозги у меня не такие… ничего к ним не пристает умственное.
- Неужели ты, Ерш, читать не умеешь? Стыдно но это, брат.
- Не умею… это я тебе откровенно говорю.
- А учиться-то пробовал?
- И не пробовал. Говорю, не те мозги.
- А хочешь мы тебя выучим?
- Вы-то? Ого, снегири!
- А что ж… Выучим, ребята, Ерша читать?…
- Уж тогда и писать.
- И считать.
- Не все сразу… Как бы у него от всего-то в самом деле голова не лопнула.
Коробов так и сиял.
- Обязательно Ерша выучим. У нас и задание такое есть: развивать, значит, население.
- Смычка с городом.
- А ты не хохочи… Это лозунг правильный.
- Да уж ваши лозунги.
Крамольник вдруг встал и гаркнул на весь лес:
- Пролетарии всех стран, соединяй-тесь.
- Тесь, - ответило отгулье.
- А ну тебя, как гаркнул.
- Я его, этот лозунг-то, еще в девятьсот пятом выучил. Я тогда на фабрике Шмидта в Москве работал. Ух, была потеха. Тогда, конечно, были еще жандармы да казаки. Во, видишь на морде шрам: от нагайки. Мы, значить, по Пресне прем, а нам навстречу от Кудрина отряд. Налетели - бац, бац… Соседу моему глаз напрочь… Я революционер со стражем…
- Не со стражем, а со стажем…
Ерш поднялся.
- Пошли, что ли.
Вдали на деревне под гармонию пели девки громкими голосами.
Сутулые спины, оранжевые от огня, исчезли среди сосен.
- Ну, что ж спать? - спросил Коробов.
- Спать, - ответили два-три голоса.
- Больно уж ночь хороша.
- Мы сюда приехали не ночью любоваться, а, конечно, работать.
- Ну, ладно, спать, так спать… А-а-у.
Кто-то зевнул со вкусом.
- Песню бы спеть, да и на боковую.
- Ну, одну песню можно… начинай.
Но певец не успел открыть рта.
На поляне появился Ерш.
- А что, ребятушки, - сказал он, - верно, в Спасовом-то огонек.
- Ну, вот…
- А погляди.
Коробов, Андрюша и еще несколько пионеров пошли за Ершом.
- Оптическое недоразумение.
Сквозь сосны засинело ночное поле. Они вышли на опушку.
Вдали видна была темная масса - барская усадьба с наполовину вырубленным садом.
- Ничего не видать.
- А ты погоди.
Они долго глядели, так что даже глаза устали.
Вдруг среди черной зелени вспыхнул и погас огонек.
- Видал? - тихо спросил Ерш.
- Ну, видал… так просто…
- А что ж "просто"?..
- Ну, так… какое-нибудь… отражение… Завтра сходим, обследуем…
- А сейчас…
- Сейчас по правилу полагается спать.
- Ты хладнокровный.
- Не хладнокровный… а у меня сознательное отношение…
Огонек исчез.
Ерш пошел к деревне.
Пионеры вернулись в лагерь.
- А что, Ванюха, - тихо спросил Андрюша, - не может быть, чтоб барин? А?
- Противно здравому смыслу. Спи.
- А петь-то?
- Теперь уж поздно.
Скоро, за исключением двух дежурных, все храпели.
Один из дежурных был Андрюша.
Посидев с полчаса, он опять прокрался к опушке.
- Далеко-то не отходи, - сказал ему товарищ.
- Нет, я тут… Я недалеко.
Он поглядел в просвет между соснами.
И странное дело: опять во мраке вспыхнул и угас огонек.
VII. СЕРЕБРЯНАЯ ЧЕРЕПАХА
На утро Коробов, Тимов, Кострин и Андрюша отправились на развалины усадьбы; заинтересовало их посмотреть, какая это усадьба, про которую ходили такие удивительные слухи.
Нептун Кострин по обыкновению утыкал себе всю грудь значками, а в руки взял красный флаг.
- Больно ты это любишь все напоказ, - заметил ему Коробов.
Но Кострин только презрительно пожал плечами:
- Поскольку я иду осматривать развалины помещичьего царизма, я имею право итти с флагом.
- Да иди, чорт с тобой.
Они пошли, огибая лесочек.
День был очень жаркий, на небе не было ни одного облачка.
Пионеры шли по привычке в ногу, клубя по дороге серую пыль.
Вдруг из-за деревьев послышался вопль и какая-то баба вылетела, как безумная, из лесу и помчалась по полю, пронзительно крича: "Ратуйте! Ратуйте!".
Густой и свирепый рев послышался за березками.
Пионеры не успели опомниться, как на поляну выскочил огромный белый с черным бык с опущенной головой и налитыми кровью глазами.
- Это сорвался бык из колхоза, - крикнул Коробов с испугом, - беги в лес.
Колхозский бык "Семка" был известен во всей округе своей свирепостью и величиною.
В носу у него было вдето кольцо и содержался он всегда в особом загоне. Теперь он, очевидно, удрал и решил погулять в свое удовольствие и, если случится, то распороть кому-нибудь живот. Рога у него было могучие и острые.
Увидав красный флаг в руках у Кострина, бык забыл о бабе, которую преследовал.
Он вздрогнул и бросился на пионеров, которые пустились со всех ног улепетывать в сторону леса.
Ветер свистел у них в ушах, они летели словно на крыльях, подгоняемые густым страшным ревом.
Вдруг Коробов вскрикнул и покатился по траве. Он споткнулся, еще мгновение - и бык поднял бы его на рога, но в этот миг Андрюша обернулся и схватил быка за кольцо. Тот остановился, как вкопанный, и мычал теперь уже как-то жалобно, ибо кольцо нестерпимо больно рвало ему ноздри.
А из-за лесу уже бежали двое рабочих с крюками.
Они зацепили крюками за кольцо, и Андрюша разжал руку. Он весь дрожал, но вид имел до чрезвычайности гордый.
- Я от отца слыхал, что так можно быка унять, - проговорил он, с трудом переводя дух.
- Ты, Стромин, молодчина.
- Да, парень храбрый, - подтвердил рабочий, - а ведь поглядеть - сосулька. Ну, "Семка", пошел… Негодяй ты этакий.
Бык с недовольным ревом пошел по дороге.
- А где же Нептун-то?
- А вон он - на дереве сидит…
- Слезай, что ли.
- Постой. Рубахой за сук зацепился… не отцеплю.
- Да ну, ладно, увели быка.
- Да я разве про быка?
Он слез.
- А флаг где?
- Флаг… а вон он там на траве.
- Хорошо! Уж ежели взял, так не швыряй… А лучше бы не брал. Ведь говорили тебе… Эх, кабы не Андрюша, выпустил бы тебе "Семка" кишки.
Андрюша был чрезвычайно доволен своим подвигом. Кострин поглядел на него с завистью: "Тут ничего такого нет… Я тоже хотел-было его за кольцо, а потом вижу, Стромин схватил, ну я и не стал".