Учитель Касым был убежден, что все знания, которые человек получает из книг, все: и литература, и история, и география, и даже математика с физикой - должны делать человека лучше, честнее, бескорыстнее. "Образованный человек", - говорил он про кого-нибудь, и это было самой высокой похвалой. "Образованный человек, - говорил он, например, о Талибе, сыне кузнеца Саттара. - У него ум и сердце всегда живут в благородной дружбе". "Образованный человек" в устах учителя Касыма означало не только то, что человек знает науки, но и то, что это человек прекрасной души. И учитель удивлялся, когда это бывало не так.
Еще несколько лет назад он так же удивлялся своему старому школьному товарищу Уктамбеку Таджибекову. Нет, никаких плохих поступков или даже проступков Таджибекова он не замечал. Он удивлялся тому, что не замечал в нем поступков действительно хороших. Уктамбек Таджибеков не делал подлостей, по крайней мере очевидных, но никогда, никогда, никогда не делал ничего такого, что могло бы ему повредить. Если он выступал за справедливость, то только тогда, когда на стороне справедливости была и сила. Если он восставал против неправды, то лишь в том случае, когда неправый был к тому же и слаб. И странно было учителю Касыму, что другие люди этого не замечают, не хотят замечать, или не придают этому значения.
Утром, когда на улице Оружейников стало известно о загадочном убийстве Махкам-ака, отец Садыка должен был пойти к тому старому книжнику, у которого был накануне вечером. Тот обещал ему старинную рукописную книгу, которая была большой редкостью. Весть об убийстве чуть было не изменила его планы. Он подошел к толпе, стоящей возле конторки, и думал, что, может быть, нужна его помощь, его совет. Но, увидев бухгалтера Таджибекова, он не спешил подойти поближе, а, услышав, как тот деловито распоряжается, как громко и уверенно разговаривает, ушел по своим делам.
Он вернулся домой, опять нагруженный книгами, среди которых были рубайи Омара Хайяма, особенно ценный полный сборник его стихов. Он сидел в комнате для гостей - это была самая прохладная комната в доме - и бережно перелистывал страницы, украшенные древним каллиграфом и художником. Оранжевые павлины, розоволицые красавицы были оплетены сложным узором, который так соответствовал арабской вязи мудрых четверостиший.
Без стука, не спрося разрешения, будто свой в этом доме, вошел Уктамбек Таджибеков. Учитель постарался скрыть свою досаду на появление непрошеного гостя. Во всяком случае, он был вежлив, пригласил гостя сесть, налил ему в пиалу остывшего чаю.
- Дорогой Касым, - сказал бухгалтер Таджибеков, - я видел тебя сегодня утром в толпе. Я надеялся, ты подойдешь ко мне, ибо горе сближает людей, а ведь мы старые товарищи. Но ты не подошел.
- Я спешил, - сказал учитель, - меня ждали.
- Но такое большое горе… Разве каждый день у нас на улице убивают почтенных стариков?..
- Да, это большое горе, - сказал учитель Касым. Он действительно очень переживал смерть старика, думал об этом сегодня весь день и не мог отделаться от какого-то странного ощущения. Почему-то мысль его все время сбивалась на Уктамбека Таджибекова, почему-то он все время слышал его уверенный голос, его деловые интонации. Потому, наверное, он и взялся сейчас за Омара Хайяма, потому-то так разглядывал его стихи, многие из которых и без того знал наизусть.
Ты обойден наградой, позабудь.
Дней вереница мчится как-нибудь.
Небрежен ветер в вечной книге жизни,
Мог и не той страницей шевельнуть.
"…Небрежен ветер в вечной книге жизни…"
- Твое равнодушие меня удивляет, - сказал бухгалтер. - Твои советы могли бы очень пригодиться. Ты человек чистой души.
- Знаешь, - как можно более сдержанно сказал отец Садыка, - там, где ты со своим умом, мне со своей душой делать нечего.
- Ты хочешь сказать, что ты мне не веришь? А между тем это странно. Я ни разу не врал тебе. И если я говорю, что мы нуждались в твоем совете, что нам могли бы помочь твои мысли, я не лгу.
- Я плохой сыщик, - сказал учитель Касым. - Я всегда рад помочь тебе, я от всей души хотел бы найти мерзавцев, которые убили нашего Махкам-ака. Но ты же сам сказал сегодня утром, что убийцы обязательно будут найдены. Дай бог, чтоб это было так.
- А ты как думаешь? Найдем мы убийц?
- Ну, если ты сказал…
- А сам-то ты как думаешь?
- Я верю твоим словам, - ответил отец Садыка, чтобы закончить этот тягостный разговор.
Но бухгалтер хотел говорить еще.
- А мне самому, мне ты веришь?
- Достаточно, дорогой, что я верю твоим словам, - сухо произнес учитель.
- Ну, смотри… Народ доверил тебе воспитывать своих детей, а ты рассуждаешь как-то не по-нашему. Камень, что ли, держишь за пазухой или знаешь что-то и молчишь…
Бухгалтеру очень хотелось, чтобы учитель хоть как-то дал ему понять, видел он его вчера выходящим из конторки или не видел. Весь разговор для этого и был затеян.
- Подозрения у тебя есть какие-нибудь? - спросил Таджибеков.
- Я же тебе сказал, что я не сыщик.
- Нет, дорогой, не по-нашему ты рассуждаешь…
- По-твоему я никогда рассуждать не буду, - окончательно рассердившись, сказал учитель.
- По-жа-ле-ешь! - по слогам произнес Таджибеков. - Наши отцы были друзьями. Мой был богатым человеком. Его раскулачили, и он умер честным. А твой был идейно чуждым, у него были вредные мысли. Мысли, к сожалению, раскулачить нельзя, и он умер идейно чуждым. И ты такой. Подумай о себе. Хорошенько подумай.
Учитель помолчал. А потом сказал и сам удивился тому спокойствию, с каким произнес, видимо, давно, незаметно для него накопившиеся слова:
- Я думаю о себе и далее о тебе иногда думаю. И с каждым днем я думаю о тебе все хуже.
- До свиданья, - сказал бухгалтер и встал, держа в руках пиалу.
- До свиданья, - ответил учитель.
Бухгалтер поискал глазами, куда бы поставить пиалу, пристроил ее на узком подоконнике и вышел, хлопнув дверью.
Пиала упала, но не разбилась.
…Кур-Султан рассердился, когда узнал, что Таджибеков навещал учителя.
- Я же запретил вам к нему ходить. Зачем вы пошли?
Таджибеков растерялся. На него никогда так не кричали.
- Мне кажется, вы ничего такого не говорили.
- Значит, я хотел сказать. Это все равно. Зачем впутывать сюда лишних людей? Зачем привлекать внимание? Теперь он будет думать о вас. Я надеюсь, вы не поругались с ним?
- Нет, что вы! - солгал Таджибеков. - Просто мы посидели, поговорили… Конечно, мы друг друга не любим…
- Вы поймите, - сказал Кур-Султан, - пока у нас нет печати, пока мы не можем достать документов, мы не можем днем выйти, мы не можем уехать из Ташкента. И мои друзья в горах тоже каждый день рискуют. А печати-то нет! Даже бланков нет. Саидмурад пилил до самого утра - нашли только черепки от чайника.
- Не надо волноваться, не надо, - успокаивал Кур-Султана Таджибеков. - С завтрашнего дня я буду исполнять обязанности председателя махалинской комиссии. Никому, кроме меня, не доверят. Учитель Касым не годится, это чуждый элемент, и вообще… двое членов комиссии неграмотные, один уехал на строительство канала. Так что я буду председателем. Будет новая печать, будут бланки.
4
- Ее зовут Доберман, - сказал Закир ребятам, вернувшись вместе с Садыком из города. - Она умеет носить поноску.
Никто из ребят не понял, что доберман - это порода, а не кличка, потому что о собачьих породах на улице Оружейников не было ясного представления даже у взрослых. Были овчарки, были волкодавы - не на самой улице, но их каждый знал, - а все остальные собаки были просто собаки. Маленькие, большие, черные, белые, разноцветные, пушистые, гладкие - все были просто собаки.
- "Доберман" по-русски, наверно, значит "без хвоста", - сказал маленький Рахим.
- Если бы "доберман" значило "бесхвостый", его так и звали бы Бесхвостый. А Доберман - это на фамилию похоже, я вывеску видел, - сказал Садык.
Спорить об этом не стали.
Доберману устроили конуру, использовав для этого летний очаг, который накрыли фанеркой, поставили черепок с водой и окончательно переселили собаку с чердака во двор.
Раньше двор этого пустого дома был им ни к чему, а теперь очень пригодился. Неплохо иметь и чердак, и двор, и еще собаку.
Матч-реванш по футболу, как о том было сказано в афише, начинался в пять часов вечера. Ребята явились минут на сорок раньше.
Небольшой стадион с голубым забором быстро наполнялся людьми, которые предъявляли контролерам билеты или какие-то книжечки. Те, у кого не было ни билетов, ни книжечек, стояли около входа и ждали чуда. Вокруг самых лучших деревьев группками стояли ребята с ближних улиц и ждали начала матча, чтобы занять свои места на ветвях. Только один тополь - гонкий, стройный, с ветвями, которые росли ближе к макушке и прижимались к стволу, - только этот тополь и был еще не занят. На него мог бы залезть только один человек. Решили так: сидеть на тополе будут по очереди, и тот, что наверху, будет рассказывать стоящим внизу, что происходит на поле.
Чтобы установить очередь, бросили жребий. Первая очередь досталась Рахиму, но Эсон заставил младшего брата уступить свою очередь.
- Он бестолковый, что он может рассказать…
Вторым был Кудрат, третьим - Закир, четвертым опять Эсон - это была его законная очередь, - а Садык оказался пятым.
Когда на стадионе духовой оркестр заиграл туш, Эсон залез на дерево.
- Оркестр играет, - сообщил он.
Это ребята знали и так.
- Сейчас футболисты выйдут, - сказал Эсон.
Ребята промолчали.
О том, что футболисты вышли на поле, Эсон уже не сказал, он был слишком занят тем, что происходило на стадионе. Но в этой информации ребята и не нуждались - они поняли это по аплодисментам и приветственным возгласам. Потом ребята услышали свисток судьи и поняли, что игра началась. Эсон молчал как рыба. Только изредка он дергался на своей ветке и говорил:
- Во дает!
- Что там? Что там? - спрашивали ребята снизу.
- Ух, как дал! - отвечал Эсон.
Ребята болели за "Динамо", и особенно за динамовского форварда Коротыша. В прошлый раз, 1 Мая, Коротыш не играл, и этим объяснялось поражение динамовцев.
- Обвел! Обвел! - вдруг после долгого молчаливого пыхтения донеслось с ветки.
- Коротыш? - хором спросили снизу.
- Не-е.
- Кто же? Кто? - добивались несчастные, задирая головы.
- Отняли! - сказал Эсон.
- У кого? - закричали ребята.
Эсон не отвечал, он только прыгал на своей ветке.
А когда на стадионе забили гол и ребята не смогли добиться у своего комментатора, кому забили и кто забил, тогда на дерево залез Кудрат. После непродолжительной беседы, содержание которой понятно, Кудрат за ногу стащил Эсона с ветки. Тот пытался боднуться, но это не вышло - мешал ствол.
Едва Кудрат успел устроиться на тополе, как сразу же посыпал словами:
- Дышло (так звали форварда спартаковцев) ведет мяч к ворогам "Динамо". Ближе, ближе, ближе… Но вот мяч ловко перехватывает бек, передает хавбеку, мяч получил Коротыш. Вот он увел, ведет дальше, дальше, обвел одного, второго, вот он уже в штрафной площадке… Бей!
О том, что Коротыш забил гол, Кудрат мог бы даже и не сообщать. Рев на стадионе и аплодисменты подтвердили, что гол был прекрасный.
- Начали с центра поля…
Чем дальше продолжалась игра, тем больше распалялся комментатор. И когда настала очередь лезть Закиру, ребята его удержали. Никто не сомневался, что лучше Кудрата о футболе не рассказать. Даже после перерыва, во втором тайме, матч комментировал он. Он сообщал о всех пасовках, об ударах головой и вызвал полный восторг своих слушателей, когда сообщил, что Коротыш ударом правой ноги послал мяч в верхнюю штангу и переломил ее пополам. Шум на стадионе поднялся такой, что ребята вполне поверили.
Матч-реванш окончился убедительной победой динамовцев - 5:2. На обратном пути говорили о том, что Коротыш мог бы играть за сборную Советского Союза.
- Даже всего мира! - сказал Закир.
- Э-э, - сказал Садык, - а с кем будет играть сборная мира?
- Я слышал, - сказал Эсон, - что в Москве есть футболист, которому запрещают бить правой ногой, потому что он может мячом убить вратаря.
- А я слышал, - сказал Кудрат, - что в Америке есть футболист, которому к обеим ногам привязывают по двухпудовой гире, чтобы слишком быстро не бегал.
- Если нашему Эсону на голову привязать гирю, - сказал Садык, - он мог бы в кузнице работать молотобойцем.
Эсон не обиделся и, когда на углу у Воскресенского базара ребята купили целую тюбетейку орехов, добросовестно расколол их все головой у ближайшего столба.
Расходиться по домам не хотелось, и, захватив мяч, они пошли на свой пустырь. Кудрат стал показывать, как ударил Коротыш, когда сломал штангу, но как следует показать не смог, потому что ворота у них были не только без верхней штанги, но даже и без боковых.
Постепенно они начали играть. То ли случайно, то ли нарочно, но Садык два раза попадал Эсону мячом по уху.
5
И вдруг ребята замерли. На пустыре, направляясь к ним, появились трое. Первым шел милиционер Иса. За ним какой-то незнакомый русский в кепке блином, надвинутой на самые глаза, в галифе и кожаных сапогах. Руки он держал глубоко в карманах брюк, хотя это явно мешало ему при быстрой ходьбе.
- Сыщик, - сказал Кудрат.
- Наверно, из угрозыска, - сказал Садык.
Третьим шел Саидмурад.
Трое по диагонали пересекли футбольное поле и направились в сторону оврага.
Захватив мяч, ребята побежали за ними.
На дне оврага была свалка. Спустившись вниз, милиционер Иса носком своего сапога приподнял корзину и указал на что-то человеку в кепке.
Ребята подошли совсем близко.
Под старой поломанной корзиной, под какой-то рухлядью лежал железный ящик Махкам-ака.
- Я его нашел здесь, - сказал милиционер Иса человеку в кепке.
- Так, так… - промычал тот, достал из правого кармана карандаш, из левого блокнот и что-то записал.
- Теперь все ясно, - сказал милиционер Иса. - Они украли ящик, сбили замок, украли документы и печать и скрылись. Но я уверен, что их найдут!
- Может быть, и так, - сказал человек в кепке.
- Дядя Иса, - по-узбекски спросил у милиционера Кудрат, - а если печати там не было?
- Не говори глупости! - также по-узбекски ответил ему Иса.
А Саидмурад как-то странно поглядел на Кудрата.
- Что он говорит? - спросил русский.
- Глупости, - ответил милиционер Иса.
- Заберите это, - приказал человек в кепке.
Милиционер с Саидмурадом подняли ящик. Человек в кепке зашагал в сторону перекрестка. А ребята стояли и смотрели до тех пор, пока те не свернули за угол.
Играть расхотелось.
- Пошли на чердак, - сказал Закир.
- Вы идите, а мы с Садыком скоро придем, - сказал Кудрат. - Идите, нам поговорить надо.
Они сидели на краю оврага. Солнце зашло где-то за дальними тополями, за дувалами, за домами.
Наступал синий ташкентский вечер, такой синий, как будто его специально подсинили. То ли отсвет дальних гор, то ли воздух, поднимающийся от окружающих Ташкент степей, то ли еще что-то, - синий вечер, даже с фиолетовым отливом.
- Я вру, вру, - вздохнул Кудрат, - а вы мне верите.
- Что ты врешь? - спросил Садык.
- Много вру.
- А ты не ври.
- Как же не врать, когда вы все равно верите! Вот сегодня про штангу вам наврал, а вы верите. Он в нее и не попал даже, наверное, метров на десять выше ворот пробил.
- Это у тебя, наверно, болезнь такая, - сказал Садык.
- Нет, не болезнь, - вздохнул Кудрат. - Я про такую болезнь не слышал.
- Тогда это нехорошо, - сказал Садык.
- Вот сейчас, - сказал Кудрат, - милиционер Иса говорит - украли документы, печать и скрылись. Но их найдут, говорит.
- Конечно, найдут, - сказал Садык. - Преступников всегда находят. Если сыщики хорошие. Ты же читал, Дик Портер…
- Я не про это.
- А про что?
- Понимаешь, печать не в ящике.
- А где?
- Не могу сказать. Махкам-ака одному мне доверил. Он знал, я никому не скажу. Только она не в ящике.
Садык как-то странно посмотрел на Кудрата. Тот замолчал.
- Значит, бандиты еще здесь, - сказал Садык, - или поблизости.
- Почему ты так думаешь? - удивился Кудрат.
- Ты точно знаешь, что она не в ящике?
- Точно.
- И не была в ящике?
- И не была.
- Если им была нужна печать и они ее не нашли, - сказал Садык, - что они будут делать?
- Откуда я знаю… - сказал Кудрат.
- Они будут ее искать. Они отсюда не уйдут, пока не найдут печать.
- Ты самый умный из нас, - сказал Кудрат, - ты даже умней меня.
Садык не стал возражать, он и сам так думал.
- Пошли, - сказал он.
- Погоди немного, я открою еще одну тайну. На справке печать поставил я сам. Я залез, достал печать, потом дома поставил ее на справку, потом хотел отнести обратно, на место положить - вы пришли: "Пойдем, пойдем"… Я и не успел. Только ночью смог. А когда я ночью туда залез, Махкам-ака уже убитый лежал.
Садык молчал. Долго молчал. Слишком долго.
- Что ты молчишь? Ведь в справке все правда было. Мы же все равно никому ее не давали. Она до сих пор у меня дома лежит.
Садык молчал.
- Ну, что ты молчишь!
- Получается, что это ты его убил.
- Кого?! - спросил Кудрат.
- Махкам-ака… - ответил Садык. - Если бы печать была на месте, бандиты ее взяли бы и ушли. Махкам-ака сам отдал бы, и все. Я, конечно, не знаю, но так может быть.
Теперь долго молчал Кудрат. Ему стало холодно. Он поджал под себя босые ноги и долго сидел так, обхватив их руками.
- Я думаю, ребятам пока ничего говорить не надо, - сказал Садык. - Потом скажем.
- Никогда не буду больше врать… - сказал Кудрат.
…Ребята играли во дворе с собакой. Они по очереди кидали в дальний угол двора их старый футбольный мяч - две сшитые тюбетейки - и по очереди же кричали: "Пиль!" Доберман добросовестно кидался в угол, хватал мяч, а потом кругами ходил по двору и никому его не давал.
- Он еще наших голосов не знает, - предположил Рахим.
Появление хмурых и озабоченных Садыка и Кудрата встревожило остальных. Когда все собрались на чердаке, Кудрат сказал:
- Ребята, я вам раньше много врал.
- Ну и что? - сказал Рахим. - Вот Эсон все время мне врет.
- А я больше не буду, - сказал Кудрат. - Вот сегодня я наврал, что Коротыш штангу сломал. А он ее не сломал, он мимо пробил. И вообще я сегодня много врал.
- А для чего ты врал? - спросил Закир.
- Чтобы вам интереснее было, - понурив голову, сказал Кудрат.
- Вот и врешь! - сказал Эсон. - Ты врал, чтобы тебя с дерева не стащили.
- Если бы "кошки" достать, - сказал Закир, - мы бы все сами видели. Но ты хорошо рассказывал.
Никто, кроме Садыка, не понял, зачем Кудрат затеял этот разговор.