В это утро нам везло, как утопленникам. Мы и раньше думали, что хорошо бы подготовиться к встрече с Верой, если она когда-нибудь нечаянно состоится. Но мы увидели её совсем неожиданно для себя. Мы чуть было не натолкнулись на Веру. На маленькой полянке она собирала цветы. Спрятавшись за толстенной сосною, мы с ужасом прислушивались, как она подходила к нам всё ближе и ближе. Нам показалось, что Вера обходит дерево справа, и мы попятились налево. Но мы ошиблись и столкнулись с нею лицом к лицу.
Растерялись мы все трое, но Вера пришла в себя первая.
- А, это вы! - усмехнувшись, наконец, сказала она.
- Мы! - вызывающе ответил Алёша.
- Мне бы давно догадаться, что вы здесь, - сказала Вера, прилаживая к букету только что сорванный цветок, - то разбойник объявился, то аккордеон в лагере исчез. Выпустили, значит, вас?
- Выпустили, - с тем же вызовом, за которым, наверно, он хотел скрыть смущение, ответил Алёша.
- Ну и зря. А ну, отойди! - сказала она мне. - Отойди, тебе говорят!
Я сделал шаг, назад, и она сорвала цветок на том месте, где я стоял. Кулаки у меня сжались сами собой.
- Эх, дать бы тебе! - сказал я, подаваясь вперёд.
- Попробуй дай…
Можете быть уверены, я живо разделался бы с нею, если бы не Алёша.
- Вера, - спросил он, - можно тебя об одной дружеской услуге попросить?
- Если без кулаков, то можно. А с кулаками я… - Она сделала шаг ко мне, и уж не знаю почему, но я отступил. - Эх вы, братья-разбойники!
Она опять сорвала цветок, а потом посмотрела Алёше прямо в глаза:
- Ну?
- Ты, понимаешь, не говори никому, что видела нас.
- Это ещё почему? А может, вы хулиганить приехали сюда?
- Мы?! Чудак человек! Да пойми же, наконец, никакие мы не хулиганы. Просто такое стечение обстоятельств.
- Судьба! - упрямо сказал я, но Алёша махнул на меня рукой. - Лагерь узнает весь. Смеяться над нами начнут.
- Вот как! Значит, вы не сами по себе, а в лагере здесь?
- Ну да. Подумают ещё, что из милиции сбежали мы с ним.
- А может, вы и вправду сбежали?
- Да что ты уговариваешь её! - рванулся я вперёд. - Я вот сейчас как дам ей!
Но Алёша опять удержал меня.
- Вера, ты не слушай его. Ты со мной говори.
- А не тебя ли я спасти хотела вчера?
Алёша промолчал.
- Ясно. Плаваешь ты хорошо. Только братьям Рыжковым ты бы объяснил, зачем это тебе сеть понадобилось срезать, а то благодарность получили, а за что - не могут понять… И записок своих дурацких писать мне больше не смей.
- Ладно, - потупившись, сказал Алёша, - не буду. Только, Вера, и я тебя по-дружески прошу: не говори ты никому, что с нами в Москве произошло.
- Хорошо, не скажу, - сразу согласилась Вера и, собирая цветы, медленно пошла по поляне.
Нас она уже не замечала. Можно было подумать, что мы испарились. Победа была одержана с такой лёгкостью, что это обеспокоило нас.
- Толя, может, компас ей подарить? - спросил Алёша.
- всё равно разболтает: девчонка! Я тебе говорю, дать бы ей раза!
- Ты перед ней кулаками махать брось. А то она сама тебе как даст, так отлетишь до той сосны…
И вдруг в голову мне пришла фантастическая мысль.
- Алёша! Слушай! Она ведь нас чуть ли не настоящими разбойниками считает!
- Как же, видела она их.
- И хорошо, что не видела. Пусть считает. Значит, мы и должны поступить так, как поступили бы разбойники на нашем месте. Надо напугать её, чтобы у неё от страха язык к гортани присох. Не понимаешь? Ладно, стой здесь и смотри. Увидишь, как я сам обойдусь. Парик у тебя с собой? Давай! А нос где? Нету? Ладно. А это что? Валенки? Давай. Тоже сойдут…
Алёша смотрел на меня с удивлением, а я на его глазах превратился в одного из тех разбойников, что носились вчера по сцене. На мне не было бархатных штанов - я был в трусах, но для солидности я влез в валенки, и они, как ботфорты, закрывали мои ноги выше колен. Я надел парик, подпоясался тряпкой и воткнул за неё суковатую палку. Потом я прищурил один глаз и, с трудом переставляя ноги в валенках, догнал Веру.
- Слушай ты, змея, шипящая во прахе! Ящерица, пригретая на нашей благородной груди! - басом сказал я.
Вера, моргая, посмотрела на меня и перевела взгляд на Алёшу, стоящего поодаль.
- Да, мы разбойники! И мы говорим тебе: если когда-нибудь ты раскроешь рот, чтобы поведать людям о чёрных делах наших, помни, что мы… помни, что мы… что я…
Я никак не мог придумать, что мы сделаем с нею, если она выдаст нашу тайну. Тогда я принялся цитировать великого Шиллера, который пришёлся здесь очень кстати.
- Мы распорем тебе клыками брюхо так, что у тебя кишки повывалятся! Ты, король плутов! Великий Могол всех мошенников на свете! О, злодеяния, вопиющие к возмездию и взывающие к трубе архангела, которая возвестит конец мира!!
Я отдышался, посмотрел на Веру и решил, что с неё хватит. Она, должно быть, была такого же мнения. Она постучала пальцем по моему лбу, потом по стволу дерева, повернулась и пошла.
- Видал? - сказал я Алёше. - Делает вид, что не испугалась, а у самой от страха язык к гортани присох: ни одного слова сказать не могла.
Алёша посмотрел на меня и, тоже, ни слова не сказав, повернулся и пошёл в сторону деревни. Я снял валенки и, очень довольный собой, пошёл за ним.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Раньше я думал, что все знаменитые люди живут в Москве. Но получается совсем наоборот. В Москве знаменитых людей я вижу редко: когда они приходят к нам на сбор дружины или в Дом пионеров. А в деревне они встречаются на каждом шагу. Обыкновенный директор леспромхоза оказался Героем Советского Союза. А в это утро я встретил сразу двух героев Социалистического Труда. Один был председателем колхоза "Рассвет". Он был женщиной и звали его Марфа Семёновна. У Героя Труда была коса, уложенная вокруг головы, певучий голос и весёлые, всегда прищуренные глаза. Она была толстая, но совсем не пожилая. Марфа Семёновна мне очень понравилась, хотя она и спросила, как мы учимся в школе. Я думаю, ей просто было некогда, а то бы она придумала вопрос поинтересней. Мы объяснили, что до обеда поработаем взамен Пеночкина, и Марфа Семёновна послала нас в сад в бригаду Белобородко.
Сад был огромен, как лес. В белых стволах яблонь можно было заблудиться. Яблоки собирали сперва в кучи потом насыпали в плетёные корзины и на телегах отвозили в амбар. Я никогда не видел сразу такого количества яблок. Одному человеку их и за три жизни не съесть.
Тут, в саду, у меня тоже получилась неожиданная встреча. Я узнал того самого Сеню, что приходил вместе со Степаном Петровичем ловить браконьеров. Этот Сеня и оказался тем самым бригадиром Белобородко. По возрасту он годился нам в старшие братья, но мы знали, что он тоже уже Герой Труда и знаменитый на весь район человек.
Я думал, что Герои Труда только командуют другими, но бригадир сам грузил на телегу огромные корзины.
- Марфа Семёновна, говорите, прислала? Добре, хлопчики, добре. А что-то я вас раньше не примечал. Вы откуда?
Алёша неопределённо махнул куда-то рукой.
- Ну-ну! Лишние руки нам нужны. Головы, между прочим, тоже. Как у вас насчёт соображения, есть? Тогда ступайте на конюшню, запрягайте Серко - и сюда. Я вас поначалу в возчики определю. Лёньке скажите, что наряд на коня выправлен, в правлении лежит… Ну, живо, одна нога здесь, другая там…
Это было здорово! Всю свою сознательную жизнь я мечтал покататься на лошади. Среди моих знакомых было много счастливцев: один летал на вертолёте, другой плавал на океанском теплоходе. Но ни один не мог похвастать, что держал в руках настоящие вожжи.
- Алёша, - сказал я, - давай с тобой жребий тянуть, кому лошадью управлять.
- Это ещё зачем?
- А затем, что лошадь одна, а нас двое.
- Давай тяни, - пожав плечами, сказал Алёша.
Я знал, что вытяну счастливый жребий. Есть у меня один секрет, и потому всегда мне везёт. Я сорвал две травинки и зажал их в руке. Если бы Алёша потянулся к длинной, я бы вскрикнул, будто меня укусила пчела или комар, разжал руку, а потом поменял бы травинки местами. Но мне повезло: Алёша сразу ухватился за короткую травинку. Теперь никто не стоял между мною и лошадью с редким и красивым именем Серко.
Конюшней было длинное бревенчатое здание с широкими воротами и с маленькими окнами почти у самой крыши. У входа нас встретил Лёнька, загорелый мальчишка с толстыми губами.
Он был меньше меня, но держался гордо.
- Незнакомым людям коня не дам, - отрезал он, когда мы объяснили, зачем явились.
- Чудак человек, - мягко пытался втолковать ему Алёша, - Зачем же каждого заранее конокрадом считать? Ты в сторону не гляди. Ты на меня гляди. У жулика на лице написано, что он жулик, он честному человеку в глаза не может посмотреть. А я вот тебе прямо в глаза смотрю. Да ты не отворачивайся. Видишь? Я тебе в глаза смотрю и даже не мигаю. Разве я на конокрада похож?
- Рассуждения твои здесь ни при чём, - ответил Лёнька, продолжая загораживать вход. - Меня сюда поставили за коней отвечать. Значит, я должен свою ответственность понимать. Вы мне люди неизвестные. Письменное распоряжение мне принесите, и чтобы по форме: и подпись и число.
- Бюрократ! - сказал я. - Что же, нам из-за бумажки целый километр до сада бежать?
- А можно и не бежать. Вон председатель на полуторке едет. Садитесь в кузов, довезёт.
Марфа Семёновна сидела в кабине. Поравнявшись с нами, она сказала:
- Вижу, бригадир вас уже на место определил, - и, обернувшись добавила, высунув голову из окна: - Увидимся ещё, поговорим. Мы бросились было за машиной, чтобы на ходу забраться в кузов, но Лёнька сказал:
- Ладно. Берите коня. Сразу бы сказали, что вы для Марфы Семёновны не посторонний народ.
Я впервые видел лошадь близко. Когда глаза мои привыкли к полумраку, я увидел большой печальный глаз, которым она смотрела на меня.
Лошадь стояла в стойле. Перед нею лежало сено. Она брала губами кусок и тащила в сторону, отрывая от охапки.
Когда я был маленьким, я думал, что лошади питаются удилами. Я так думал из-за стихов, в которых лошадь "не потряхивает гривой, не грызёт своих удил".
Мне вдруг захотелось говорить стихами.
- "Гляжу, поднимается медленно в гору", - с выражением сказал я, а потом подумал и добавил: - "Ямщик, не гони лошадей".
Вот оно, животное, которое заменяло нашим предкам и автомобиль, и самолёт, и тепловоз. А я был человеком - царём зверей!
Я хотел, чтобы у Алёши и Лёньки не было сомнений насчёт моего умения обращаться с этим великолепным домашним животным. Я положил руку лошади на спину, но лучше бы мне этого не делать. Мне показалось, будто меня ударило током. Лошадь взмахнула хвостом и быстро повернула голову в мою сторону.
- Ну, не балуй! - сказал Лёнька, и я не понял, к кому это относится: к лошади или ко мне. - Ты её за спину руками не хватай, у неё холка сбита. Ветеринар никому её давать не велел.
Лёнька подошёл к лошади и погладил её по морде между глаз и ниже, по тому месту, которое у человека называется "нос".
- Как же это не велел? - несколько придя в себя, спросил я. - Не можем же мы вместо Серко в телегу впрягчись?
- Впрягчись! - передразнил меня Лёнька. - Серко и впрягай, а Гнедой ещё с неделю без работы постоит.
И только тут я заметил, что в дальнем углу конюшни стояла ещё одна лошадь. Она была серого цвета, и я сразу понял, почему её назвали Серко. Мы все трое подошли к ней поближе. Сразу было видно, что характер у неё беспокойный. Она лихо двигала острыми ушами. К тому же Серко была модницей: она носила чёлку и коротко подстриженную гриву.
- Ничего лошадка, - сказал я с видом знатока.
- Видал! - подтолкнул Лёнька Алёшу. - Лошадка! Это тебе не лошадка, а конь.
- Вижу, что не верблюд, - ответил я, хотя и не понял, какая разница между лошадью и конём. - А как он вообще? Не очень?
Я хотел спросить про норов коня, и Лёнька правильно понял меня.
- Характер есть. Упрям. И с кнутом к нему лучше не подходить. Не любит он этого. Если ударишь, с места не сойдёт.
- Ну и правильно, - сказал я, осторожно дотрагиваясь до крутой шеи коня, - к домашнему животному надо с лаской подходить. Давай, Лёнька, запрягай нам коня.
- Сам не маленький, запряжёшь. А у меня тут, между прочим, больше делов нет. Я к этому коню приставлен был. Теперь в правление за новым заданием пойду.
Он пошёл и, обернувшись уже за воротами, крикнул:
- Смотри, чтобы шлея набок не съехала. Он в упряжке порядок любит. Аккуратист.
- Ладно, учи учёного, - сказал я упавшим голосом и с надеждой посмотрел на Алёшу.
Он ещё не сказал ни слова, просто стоял и смотрел на меня.
- Чего стоишь? Запрягай, - равнодушно произнёс он и облокотился о жердь, показывая этим, что будет стоять и смотреть, как я буду это делать. - Тебе в жеребьёвке повезло. Любишь кататься - люби и саночки возить.
Делать было нечего, и я принялся запрягать.
Я огляделся и увидел, что сбруя висит на стене. Хитро соединённые кожаные ремни я оставил на потом, а начать решил с хомута, похожего на пристежной воротничок без рубашки. Сделан этот воротничок был из толстой кожи.
Папа говорил про лошадь и собаку, что к одной надо подходить спереди, а к другой сзади. Только я никак не мог вспомнить, к кому с какой стороны надо подходить. Я подумал и сообразил, что хомут всё равно не наденешь с хвоста, так что, хочешь не хочешь, а придётся лезть под самую лошадиную морду.
Серко смотрел на меня с любопытством. Я поднял хомут и начал напяливать его на голову коня. Я делал это не без опаски: зубы у Серко были подлиннее, чем у волка. Конь был терпелив, я тоже. Но как я ни пыхтел, как ни уговаривал коня протиснуть голову в хомут, ничего у нас не выходило. Я решил сдвинуть его назад, чтобы мне было попросторнее. Я оттолкнул коня ладонью, но он не пошёл. Я оттолкнул его двумя руками, он только головой замотал.
- Эй, Алёша! - крикнул я. - Чего стоишь? Оттяни его за хвост.
Но Алёша мне не ответил. Как каменный стоял он с травинкой во рту и смотрел на меня. Тогда я упёрся ногами в стену, а спиною в грудь коня, так что его морда оказалась у меня над головой. Но как я ни кряхтел, я не мог ни на шаг сдвинуть эту огромную тушу. Вдруг Серко повернулся и пошёл, а я шлёпнулся на спину. Я вскочил и бросился за конём. Двор вокруг конюшни был огорожен жердями, но ворота были открыты. Серко шёл к ним широким, спокойным шагом. Я обогнал его и закрыл ворота. Теперь далеко убежать он не мог, но даваться мне в руки он всё равно не собирался. Вот тут-то и началась настоящая потеха. Я бегал вокруг коня, кричал и махал на него руками, а он, не обращая на меня внимания, пощипывал траву.
А Алёша стоял с травинкой во рту и смотрел на это. Теперь я понял, почему он не хочет мне помочь. По дороге к конюшне я сказал ему глупую фразу. "Подумаешь, - сказал я, - лошадь не вертолёт. Надо быть последним дураком, чтобы не суметь справиться с ней". И вот теперь он стоял и смотрел, как я сам доказывал себе, какой я есть последний на свете дурак.
Прибежал Лёнька и закричал:
- Чего же это вы делаете с конём? Не умеете запрягать, так бы и сказали. Зачем же его по двору гонять?
Тогда Алёша выплюнул свою травинку и спокойно сказал:
- А с чего это ты взял, что мы не умеем запрягать?
- А с того, что вы из Москвы приехали. Мне в правлении сказали.
- А хоть и из Ленинграда! Выходит, если мы приезжие, значит хуже тебя?
- Хуже не хуже, а не вашего это ума дело - коня запрягать. А ну, ты! Перестань руками махать, не пугай коня. Отойди, сам запрягу.
- Чудак человек! Ты лучше не кричи, а сядь на брёвнышко и отдохни. Мы, если хочешь знать, коня специально вывели во двор. Застоялся он у тебя, вот мы и гоняем его, чтобы размять.
Алёша подошёл к Серко, взял его за уздечку и потянул за собой. Это было непостижимо, но упрямый конь вмиг позабыл о своём упрямстве, высоко поднял голову и послушно пошёл за Алёшей.
А всего, что произошло дальше, я уж никак не мог ожидать.
Алёша потрепал коня по шее, поднял хомут, и то ли шире стал хомут, то ли голова у лошади Серко стала уже, но хомут сразу оказался на месте. В этом была своя хитрость. Алёша надевал хомут вверх ногами, а потом, уже на шее, перевернул его. Алёша расправил на туловище коня шлею, перекинув через неё хвост, на спину коня положил маленькое седло и пристегнул его широким, как у пожарного, ремнём.
Не веря своим глазам, смотрел я, как он неторопливо делал всё это. Потом Алёша поставил коня между оглоблями телеги, лежащими на земле, и поднял одну из них левой рукой. Внизу у хомута с каждой стороны была кожаная петля. Алёша подцепил её кончиком дуги, повернул дугу, и она оказалась прикреплённой к оглобле. Даже не взглянув на меня, он пошёл к другой оглобле, поднял её и приставил к ней дугу. Перекинув сверху через оглоблю вторую кожаную петлю, он ловко насадил её на торчащий кончик дуги. Теперь конь был впряжён в телегу, но был он похож на расхлябанного человека с распахнутым воротником. Снизу на хомуте были два деревянных крюка и рядом болтался длинный ремешок. Алёша обкрутил ремешок вокруг крюков и стал тянуть за него, упёршись в крюк ногой. Крюки сошлись, и хомут, как застёгнутый на пуговицу воротничок, сразу плотно обхватил лошадиную шею. Но и это ещё было не всё. На одной оглобле посередине был ремешок, который надо было пропустить через колечко на маленьком седле на спине коня и привязать его к другой оглобле. Потом Алёша размотал и пристегнул вожжи и ловко, одним движением засунул коню в рот удила.
Если бы Алёша сел за руль автомобиля и повёз меня по самым оживлённым улицам Москвы, я удивился бы меньше.
Лёнька подошёл к телеге, ухватился двумя руками за оглоблю, потряс её и одобрительно сказал:
- Ладно, вроде бы сойдёт, - Он пошёл и открыл ворота. - Трогай! Только шибко не гони: конь с норовом, понесёт - не удержишь.
- Где же ты лошадь научился запрягать? - спросил я у Алёши.
- Известно где, в деревне. Мы с отцом каждый год к его брату ездим гостить. На охоту ходим, сено косим и вообще отдыхаем от городских дел.
Жеребьёвка жеребьёвкой, но было бы просто смешным напоминать о ней Алёше. Я взобрался на телегу, рассчитывая быть простым пассажиром. Но Алёша дал мне в руки вожжи.
- Держи. Только осторожней, забор не сверни, музыкант.
- Будь уверен, - облегчённо вздохнул я. - Ты не смотри, что я запрягать не могу, лошадью править - совсем другое дело.
Алёша уселся на телегу с другой стороны, но Лёнька попросил его помочь запереть конюшню. Серко положил голову на оглоблю и смотрел на меня, словно не веря, что мне доверили командовать им, но я показал ему вожжи, крепко зажатые в моих руках, и он, поверив, отвернулся и принялся махать головой. И вдруг, не дожидаясь моей команды, он пошёл вперёд.
- Но! - сказал я, чтобы остановить его, но он не остановился.
- Но! Но! Куда ты? - крикнул я упрямому коню и дёрнул вожжи, чтобы потянуть его назад, но Серко только прибавил шагу.
- Но-о-о! - закричал я что есть духу и погрозил кулаком. Но конь не хотел останавливаться. Он побежал. Телега дёрнулась, и я опрокинулся на спину и выронил вожжи.