- Плохо, - согласился я, - только какой же он кулак? Спекулянт обыкновенный, вот и всё.
- А зачем он десять поросят держит во дворе? Сам он, что ли, будет их есть? А забор у него, видал, какой? Разве честный человек станет за таким забором жить?
- Верно, Алёша, - сказал я, - честный человек не станет глухой забор вокруг дома городить.
Тут я вспомнил, как Пафнутий Ильич пугливо оглянулся, когда Алёша крикнул на другом берегу, и неожиданная мысль пришла мне в голову.
- А я знаю, почему он нас ночью сюда привёл. Разве честный человек станет рыбачить вот так, без костра, крадучись, да ещё других предупреждать, чтобы никому об этой рыбалке не говорили? Никакой он, Алёша, не рыбак, а этот… слово забыл… браконьер. Тот, который рыбу ловит и охотится там, где запрещено.
Алёша стукнул меня по лбу и сказал:
- Голова! Верно, Толь. Он браконьер. И длинноволосый никакой не клоун, а браконьер. И мы с тобой, выходит, теперь тоже ничем не лучше их.
- Я и раньше знал, что сетью запрещено рыбу ловить, да почему-то забыл. Пойдём Валентине Степановне расскажем, какой он тут сторож у нас.
- Это после того, как мы ему сеть поставить помогли? Нет, Толя, я им, этим браконьерам, устрою сейчас весёлую жизнь… Эх, ножика у меня нет! Я там такой узел морской завязал, что в темноте нипочём не развязать.
- Перочинный ножик есть у меня. А зачем?
- А затем, что мы эту сеть сейчас срежем и спрячем в кустах. Ещё раз поставит - ещё раз срежем. Так и будем каждый вечер на это место приходить.
Я протянул Алёше ножик. Он опять скинул рубаху и пошёл в реку. Не знаю, может, так и надо было этих браконьеров наказать, только мне не нравилось оставаться одному возле чёрного леса, на берегу почти невидимой реки.
Алёша плыл саженками. Он тридцать два раза шлёпнул руками по воде, пока не доплыл до того берега. Провозился он там недолго. Было так тихо, что я слышал, как он пилит ножом верёвку.
Пока он плыл обратно, я вытащил всю сеть на берег. Вдвоём мы обмотали её вокруг кола, вбитого в землю. Мы хотели так и оставить, но оказалось, что кол легко вынимается из земли. Тогда Алёша придумал замечательную штуку. У нас не было бумаги, но в кармане, надетой на мне Алёшиной куртки нашёлся огрызок карандаша и обёртка от конфеты "Мишка на севере". Он написал на ней: "Берегитесь, броконьеры! Так будет с каждым!" И подписался: "Господь бог".
- Этот длинноволосый всё про бога вспоминал, так вот пускай и подумает, что бог взял да и наказал его за грехи.
Мы нацепили записку на прутик, прутик воткнули в сеть, а сеть мы положили возле самой воды. Потом Алёшу осенила ещё одна мысль, и он в третий раз поплыл на тот берег. Алёша решил вытащить кол и забросить его в кусты. Это уже он старался специально для Пафнутия Ильича. Чтобы он не догадался, что сеть срезали ножом. Пафнутий Ильич часто вспоминал про своего бога. Вот и пускай он подумает, что это не мы, а бог его наказал.
И тут справа от себя я услышал шорох, потом треск кустарника и возмущённый шёпот:
- Врёте вы всё! Каждый день новые фантазии у вас.
- Тихо ты! И дальше не иди. Они где-то рядом здесь. Услышат… Мы с Митей от самого лагеря за ними шли. А потом побежали за тобой.
- Нечего было бегать за мной. Сами не маленькие: поймали бы их на месте преступления и в лагерь привели. Испугались небось?
- Митька, может, и испугался. А я с полдороги обратно пошёл, чтобы за ними следить.
- Ну?
- Подползаю сюда и слышу, как они говорят, что надо отрезать её.
- Кого?
- Ясно кого - сеть! Алёшка на тот берег отрезать поплыл, а Толька вот на этом месте из воды её тащил.
- У-у! Бандиты! И подумать только, что мы с такими в одном лагере живём.
- Да тихо ты! Услышат ещё!
- Не бойся. Они эту сеть срезали, теперь другую искать пошли. Их тут на реке небось не одна стоит.
Вера (а это была, конечно, она) помолчала, а потом приказала братьям Рыжковым (этих предателей я тоже сразу узнал):
- Вы идите в сторону лагеря, а я вниз по течению пойду. Может, ещё и натолкнёмся на них.
- Ладно. Если чего, ты кричи.
- Сам кричи. Вы без меня только и годитесь, чтобы по кустам лазать да записки глупые передавать. И почему вы мальчишками называетесь, понять не могу.
- Ты, Верка, так разговаривать с нами не смей, а то…
Так и не окончив угрозы, Митя замолчал, а Вера спросила с насмешкой:
- Ну? Чего "а то"?
- Ничего, - ответил Митя и вздохнул. - А то мы и без тебя можем обойтись.
- Правильно, - сказал Костя, - уйдём домой, и всё.
- Герои! - с презрением прошипела Вера. Ну, да некогда на разговоры время терять. Свистеть умеешь?
- Спрашиваешь! Я, если хочешь знать, и через два пальца и через четыре могу.
- Удивительно… Ну, марш!
Братья Рыжковы уползли, а Вера вышла из кустов и подошла к самой воде. Она прислушивалась. А я стоял на четвереньках в трёх шагах от неё и думал: слышал Алёша шёпот или нет? Я было уже решил, что слышал, раз он так долго обратно не плывёт, но как раз в это время раздалось хлопанье его ладоней по воде.
Минут пять назад появилась луна. Она была ещё низко, за лесом. Тени деревьев ложились на реку. Они доставали до этого берега, и тень от самой высокой сосны надёжно укрывала меня. Зато Вера была освещена луной, и я подумал, что Алёша увидит её белую майку. Но Алёша не смотрел на этот берег. А может, и смотрел, но принял Веру за меня. Пока он плыл в тени, его не было видно. Но на середине реки Алёша взял левее, и я увидел его голову, освещённую луной.
Это была очень неприятная минута. Стоило Алёше ещё раз пятнадцать взмахнуть руками, и он непременно столкнётся с Верой лицом к лицу. Крикнуть ему? Но тогда выйдет ещё хуже. Не он, а я окажусь в руках рыжей девчонки, от которой никакой жалости нечего было и ждать.
Тогда я собрал горсть мелких камешков и швырнул их в Алёшу.
- Эй! - крикнул Алёша и перестал плыть.
- Кто там? - спросила Вера, подаваясь вперёд.
Алёшина голова торчала посредине лунной дорожки, и Вера не могла не видеть её. На всякий случай я швырнул ещё один камешек, побольше. Я метил в сторону, но угодил в Алёшу. Он замычал, но ничего не сказал, потому что уже узнал голос Веры.
- Ты что, тонешь там? - спросила встревоженная Вера и вошла по колени в воду.
Тогда, увидев, что Вера приближается к нему, Алёша нырнул и не вынырнул. То есть он, конечно, вынырнул, но в тени. Я сразу догадался, что этим способом он хочет избежать неприятной встречи. Но Вера не знала этого. Сгоряча она подумала, что там кто-то тонет. Она молча бросилась в реку и поплыла к тому месту, где Алёша ушёл под воду.
Я тогда так и не узнал, чем кончилось это "спасение утопающего". Во всяком случае, за Алёшу я был спокоен. Не такой это человек, чтобы ни с того ни с сего утонуть в реке.
Моё внимание привлекли голоса со стороны леса. Четыре человека вышли на опушку. Двое были нашими браконьерами. Третьего я узнал по голосу - это был Степан Петрович. Четвёртого я не знал. (Когда они подошли поближе, я разглядел, что он совсем молодой, со смешным мальчишеским хохолком на голове, у него были быстрые движения и звонкий голос.) Степан Петрович говорил сердито:
- Ты знай иди! И претензии свои брось. Мы тебе не милиция, чтобы непременно на месте преступления ловить. Мы тебя, Пантелеймон, и так знаем хорошо. И сети твои знаем.
- Напрасно вы это нас, Степан Петрович, - отвечал дядя Пантелей, - довольно несознательно в вашем возрасте поклёп на человека возводить. Да и не обязан я с вами ходить. Вот встану и не пойду.
- Иди, иди, - подтолкнул его в спину молодой, - не пойдёшь, так понесём.
- Я ведь днём заприметил, как ты тут колья вбивал, - продолжал Степан Петрович, - не иначе, думаю, как сеть на ночь ставить решил.
- А тебе, Сенька, абсолютный грех конфузить меня. Вспомнил бы, что считал меня твой отец закадычным своим дружком.
- Не слыхал от отца про такую к тебе от него любовь, - сказал тот, кого называли Сенькой. - А вот как мать в первый год войны пришла к тебе подарок отцовский на молоко менять, а ты за новый шерстяной платок полтора литра отцедил, про это слыхал.
- Ага! - почему-то обрадовался дядя Пантелей. - Прошу свидетелей учесть: он не по гражданской совести, а счёты сводить со мною пришёл.
- О-хо-хо, - вздохнув, тихо сказал Пафнутий Ильич, - оскудевает чувство благодарности в душе человеческой. Не указано ли нам господом нашим добром, а не злом платить за добро? Ибо…
- А вам, святой отец, лучше бы помолчать, - перебил длинноволосого Степан Петрович, - никак я не ожидал, что при своём духовном сане станете вы поступки такие совершать.
- А деяние это, святой отец, между прочим, уголовным кодексом предусмотрено, - заметил Сеня.
- Бог нам судья, - всё так же тихо и нараспев сказал Пафнутий Ильич. - Ему и судить о помыслах наших и делах.
- Не знаю, как насчёт божьего суда, а перед народным судьёй предстанете, святой отец. Это я вам обещаю.
- О-хо-хо! Не ропщу на тебя, сын мой, ибо в заблуждении пагубном ты.
Тут они подошли к реке. Степан Петрович осмотрелся и сказал:
- Здесь она должна стоять. Если сеть не успели поставить, то кол всё равно должен быть.
- Ищи, ищи, - ухмыльнулся дядя Пантелей, - выслуживайся перед начальством своим. В тюрьму ты меня, инвалида, всё равно не упечёшь. А штраф я, так и быть, заплачу в память нашей дружбы с твоим отцом.
Степан Петрович нагнулся над тем самым местом, где был забит кол, и пощупал землю руками.
- Нету, - сказал он с удивлением, - ей-богу, нету.
- Терпел господь и нам терпеть завещал. И обидчикам нашим прощать завещал.
- Погоди, отец, опосля будешь нас прощать. Сеня! Гляди. Ямка в земле есть, а кола нет.
- Врёшь! - встревожился вдруг дядя Пантелей, подошёл к Степану Петровичу и присел рядом с ним на корточки. Потом он быстро поднялся и увидел перед собой братьев Рыжковых. Они успели дойти до лагеря и вернуться обратно. Дядя Пантелей, видно, принял их за меня и Алёшу (в лагере нас было много, и все мы для ночного сторожа были на одно лицо). Он шагнул к ничего не подозревающим братьям, схватил их за плечи и крепко встряхнул:
- Что, юные пионеры, шутки решили со мною шутить? Сеть где?
- К-какая с-сеть? - заикаясь, прошептали братья.
Не знаю, что бы дядя Пантелей сделал с братьями Рыжковыми, если бы не раздался голос Степана Петровича:
- Оставь ребят. Вот она, твоя сеть. У самого берега под кустом лежит.
Сеня поднял сеть, увидел записку, прочитал её и рассмеялся.
- Неудачное ты для браконьерства место выбрал, Пантелеймон. В другой раз подальше от лагеря уходи. Только я тебя и в другом месте найду. А уж если найду, тогда на себя пеняй.
Он кинул дяде Пантелею сеть, и тот ловко поймал её.
- Ступай… И вы ступайте, святой отец. Глаза бы мои не глядели на вас.
Дядя Пантелей молча вытащил из сети кол, перекинул её через плечо и пошёл к лесу. За ним, тоже не сказав ни слова, а только молча перекрестившись, пошёл и Пафнутий Ильич.
А Сеня растрепал братьям Рыжковым волосы, улыбнулся и сказал:
- Ну, посланцы господа на земле! Браконьеры, между прочим, через "а" пишется, а не через "о". И чему только учат вас на небеси!.. А в общем метод ваш одобрить не могу, а похвалить вас хочется.
Не знаю, какие ещё слова говорил Сеня ничего не понимающим братьям Рыжковым.
Захватив Алёшину рубашку и валенки, я отполз к лесу, а там поднялся и побежал домой.
По дороге я думал про то, какие мы с Алёшей невезучие люди: все неприятности достаются нам, а похвалы за наши поступки - другим.
Я уже лежал в постели, когда в комнату вошёл Алёша. Первым делом он спросил, принёс ли я валенки. С него ещё капала вода, и был он возбуждён.
- Рассказывай, как тебе от Верки удрать удалось, - попросил я.
- Удалось, - ответил Алёша, развязывая рюкзак, чтобы достать оттуда сухие трусы. - Она, понимаешь, спасать решила меня. Метров сто за мною плыла. Едва оторвался. Ух, Толька! Я таких девчонок ещё в жизни не встречал.
- Ну и хорошо, что не встречал. Если бы они все были такими, как бы ты тогда девчонку от мальчишки отличил?
Но Алёша ничего мне не ответил на это.
- А знаешь, Алёша, - сказал я, - длинноволосый этот, оказывается, вовсе не клоун, а поп.
- Ну и чёрт с ним, - укладываясь в постель, ответил Алёша.
Через минуту он уже спал. А я долго думал про этого попа, потому что он был первым, которого я видел за всю свою жизнь.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На другой день после завтрака мы отправились к Степану Петровичу, но до деревни не дошли, потому что встретили его по дороге к лесу. Мы заметили его раньше, чем он нас, и успели достать носовые платки и повязать ими щёки.
Степан Петрович обрадовался нам.
- А, добры молодцы! Хорошо, что повстречались вы мне… Однако вы, я вижу, не иначе, как на полюс собрались.
- Это, дедушка, мы с Толей вам посылку от сына несём. Валенки вот, варенье и крючки.
- Ну-ка, ну-ка, - обрадовался старик, - про валенки я ему, почитай, ещё полгода назад говорил… С кем, говоришь, несёте?
- С ним, с Толей, - ответил Алёша. - Не помните разве его?
- Да как же не помнить! Помню. Лицо-то у него то же, вчерашнее лицо, а имя-то я другое в памяти держал. Прости, Анатолий, старика. Память стариковская, известное дело, она вроде как решето. Надо бы узелок завязать. Анатолием, мол, его, а не Вениамином зовут.
Говоря всё это, старик присел на пенёк и перекусил нитку, которой была зашита серая тряпка. Едва взглянув на валенки, мы с Алёшей ахнули. Они были старыми-престарыми, бурыми-пребурыми и годились разве что в утильсырьё.
Пеночкин молча рассмотрел валенки со всех сторон, просунул в один из них руку и пошевелил пальцами, показавшимися из дыры на пятке.
- Однако шутник у меня сынок.
- Да-а… - протянул я, а Алёша нашёлся и сказал:
- Никакой он не шутник. Если хотите знать, старую вещь в подарок приятнее, чем новую, принимать. Так ещё в старину было заведено. Царь и тот своим боярам не новую, а поношенную шубу дарил. Так и говорили тогда: шуба с царского плеча.
- Ну разве что так, - усмехнувшись, согласился старик. - Только на ком же я здесь точно такие царские валенки видал? Память-то, говорю, стариковская у меня. Вот и с вареньем тоже: помнится, я у сына кисленького просил прислать, малину-то я сам варю да в город посылаю ему… Ну, а вам, добры молодцы, спасибо за труд, за уважение к старшему… А я, между прочим, в лагерь к вам иду.
- Зачем? - испугавшись, в один голос спросили мы.
- А нужен мне гражданин Басов. Есть там у вас такой?
Мы молчали, не зная, что сказать. Ведь Басовым он должен считать меня. Зачем же ему идти в лагерь, если я вот он, сам перед ним стою? Не дождавшись от нас ответа, старик достал вчерашнее письмо из кармана и надел очки.
- Неужто фамилию перепутал? - покачал с огорчением головою Степан Петрович. - И часу не прошло, как я в это письмо заглянул… Да нет, вот оно, чёрным по белому сказано: "Зайдёшь в пионерский лагерь к Басову и скажешь ему…"
Пока старик читал эту строчку, я успел заглянуть в письмо и прочесть то место, где написано, кто привезёт ему это письмо и кого надо уговаривать поехать на концерт в леспромхоз. Там было написано просто: Веня. "Доставит тебе это письмо мой ученик Веня". Тогда мне сразу всё стало понятно. Профессор писал письмо наспех, и получилось не очень понятно. Можно было подумать, что Веня - это один человек, а Басов - другой. Я взял из рук старика письмо, будто для того, чтобы своими глазами прочесть фамилию, а на самом деле думал только о том, как бы ему в голову не пришло перечитать всё письмо и увидеть, что там написано не Толя, а Веня.
- Ну так как же, есть такой гражданин Басов у вас?
- А он вам, дедушка, зачем? Что вы должны ему сказать?
- Да всё в продолжение вчерашнего разговор. Приятель сына телеграмму прислал: дескать, должен я его к вечеру ждать. А Басов этот тоже, видать, рыболов. Вот и должен я его предупредить, что приедет ему для рыбалки компаньон. Есть тут у нас неподалёку заводь одна. Очень хорошо там, в камышах, рыба клюёт. Однако для такого лова лодка нужна, а с нею-то у меня и получается конфуз. Никак не успеть мне проконопатить её. Я бы, конечное дело, успел - тут часа на четыре работы всего, - да попросили меня нынче в колхозном саду помочь, а в этом деле никак я отказать не могу. Вот и придётся мне этому Басову сказать: "Не взыщи, дорогой, ежели хочешь рыбку удить, потрудись малость, лодку в порядок приведи". Теперь понятно, добры молодцы, что к чему?
- Понятно, - сказал Алёша, - только в лагерь вам можно и не ходить. Басов у нас есть. Только не тот это человек, чтобы он лодку конопатить стал.
- Что же, рук у него нет?
- Руки у него есть. Да только для такого дела он совсем нетрудоспособный человек.
- Скажи на милость! Больной, стало быть? Однако надо мне посоветоваться с ним. Человек ведь из Москвы приезжает. Не подводить же его!
- Конечно, не подводить, - согласился Алёша, и вдруг его осенило: - А лодку мы с Толей в порядок приведём.
- Вы? Там и для взрослого работа не проста. - Степан Петрович задумался. - А вот если сделать так: вы меня покуда замените в колхозном саду - работа там не тяжёлая, яблоки собирать, - а часа через четыре я подойду, подменю вас.
- Правильно, дедушка! - обрадовался Алёша, - Яблоки собирать - это даже не работа, а удовольствие для нас. Правда, Толя? А в лагерь вам незачем ходить. Правда, Толя? Пускай он домой идёт, лодку в порядок приводит.
- Хорошие, я скажу вам, ребята у нас растут! - вставая, торжественно сказал Степан Петрович. - Из леспромхоза человека я повстречал. Очень довольны остались они. И за это благодарю… Ну, так я, стало быть, к Пантелею зайду. Паклю возьму - и домой. А вы вот по этой дорожке - прямо в колхозный сад. Объясните там, что к чему.
Степан Петрович пожал нам руки и отправился к дяде Пантелею, унося с собой валенки. Представляю, как бы удивился дядя Пантелей, увидев свои валенки в руках Степана Петровича. Пришлось предложить оказать старику ещё одну услугу: занести варенье и валенки к нему домой. Старик согласился, зачем-то ещё раз пожал нам руки и спросил:
- А зубы-то всё болят, говорю?
- Болят.
- Сегодня, стало быть, наоборот?
- Как это наоборот?
- Вчера у тебя, Вениамин… то бишь Анатолий, - извини старика, - у тебя, говорю, слева болел, а у Алёши справа. А сегодня, стало быть, наоборот.
Мы долго смотрели Степану Петровичу вслед, а потом я сказал:
- Въедливый старичок. Наблюдательный. Вот увидишь, попадёмся мы из-за него.
- На этот раз обошлось, - сказал Алёша и постучал себя пальцем по лбу: - Голова!
- От твоей головы ногам одно беспокойство. Смотрю, смотрю я на тебя и всё никак понять не могу: умный ты или дурак?
Алёша рассмеялся.
- Наверное, дурак: целый месяц десятичные дроби понять не мог… Пошли яблоки собирать.